Этническое происхождение патриарха Никона из вопроса исследовательского, на рубеже XX-XXI вв. превратилось в вопрос социально-политический. Историческая фигура Никона как преобразователя Русской церкви, чьи реформы оказали колоссальное влияние на всю последующую историю России, льстила поборникам «национального самосознания» пытавшимся порой, не только подчеркнуть его этническое происхождение, но и найти связь между национальностью патриарха и его деятельностью как преобразователя.
Указание на то, что Никон был рожден в мордовской семье, вызвало повышенный интерес к личности патриарха в среде мордовских историков и деятелей культуры. Происхождение Никона сделалось обсуждаемой темой, а в 2005 г. на предполагаемой родине патриарха в селе Вельдеманово (Перевозский р-он Нижегородской обл.), по инициативе общественности республики Мордовия рядом с памятником Никону был установлен поклонный крест «от благодарного мордовского народа».
Тем не менее, на основании дошедших до нас документов, национальность патриарха не может быть установлена до конца точно. В последнее время к этой теме возвращался целый ряд ученых, привлекая самые разные источники, и в целом им удалось приблизиться к разгадке, однако некоторые аспекты ускользнули от внимания специалистов.
Из исследователей впервые о происхождении патриарха Никона, во второй половине XIX столетия, высказался нижегородский публицист и историк Павел Мельников. Без приведения каких-то обоснований он указал, что: «Никон сам был мордовского происхождения, сын обруселого мордвина Мины», и даже в его портрете нашел «мордовские» черты.
Действительно, в источниках Никон представлен уроженцем села, которое в писцовых книгах XVI века названо «государево село Велдеманово Закудемского стана Нижегородского уезда». «Государевыми» в Нижегородском Поволжье, как правило, были села населенные «инородцами», так как при присоединении края к России, они отходили в непосредственное владение Приказа Большого дворца. Исследователи указывают, что «государевы» села Нижегородского уезда лежавшие к востоку от реки Кудьмы были в основном мордовскими. К тому же название села Вельдеманова, согласно легенде произошедшее от прозвища мордовского разбойника Вельдемы (или Вельдея), также указывает на мордовские корни его основателей.
Однако прямых указаний на мордовских предков патриарха в документах той эпохи не сохранилось.
В «житийных» трудах этническая принадлежность Никона не обсуждалась, да это в XVII веке было и не к чему: крестьянский сын Никита Минов, крещеный в православную веру, как и его отец и дед, стали «русскими» просто по факту исповедания «русской» православной веры. Конфессиональная принадлежность в средние века превалировала над этнической, и, например, язычник принявший ислам – «татарскую» веру, «автоматически» становился татарином, как и язычник принявший православие – русским.
Не случайно, сам о себе Никон говорил, что он: «Русский и сын русского…» Биограф Никона, – Иван Шушерин, – писал, что будущий патриарх родился «от простых, но благочестивых родителей – отца по имени Мины и матери Мариамы». «Простых, но благочестивых» – означает христиан крестьянского сословия.
Судя по документам, население Вельдеманово было крещено уже в XVI веке. В нижегородской писцовой книге «письма и дозору» писца Василия Борисова и подьячего Третьяка Аврамова 1587/1588 гг. о Вельдеманове говорится, что здесь после третьей черемисской войны 1581-1585 гг. «…церковь сожгли черемиса. Да в селе же крестианских дворов на льготе… 18 дворов живущих… Да впусте того же села 12 мест дворовых, а дворы пожгла черемиса…»
Мы видим, что в селе к этому времени уже существовала церковь, и жители названы «крестианами», то есть были крещеными, и, следовательно, «русскими». Таким образом, и указания в церковных поминаниях патриарха Никона на предков, носивших русские имена, объяснимы этим крещением. Таких документов сохранилось несколько, и любопытно, что в поминании из синодика Крестного монастыря после отца Мины и дедов Ивана и Василия (деда по матери) указаны священноиерей Мирон и священномонах Авраамий. Можно осторожно допустить, что здесь указаны «духовные» предки мордвина Никиты Минова (Никона), крестившие его дедов в XVI веке, так как по понятным причинам предков-язычников в церкви Никон поминать не мог.
Павел Мельников, много путешествовавший по нижегородским весям, наверняка получил сведения о «мордовстве» Никона от кого-то из своих многочисленных информаторов. Однако в вопросе «определения» этнической принадлежности Никона, Павла Мельникова-Печерского опередил главный противник патриарха-реформатора – «огнепальный» отец Аввакум. В своих трудах он прямо называл Никона сыном «черемисина», что позволило современным исследователям утверждать о марийских корнях патриарха.
В частности в «Послании к “отцу” Ионе» Аввакум пишет: «Я Никона знаю: недалеко от моей родины родился, между Мурашкина и Лыскова, в деревне; отец у него черемисин, а мати русалка, Минка да Манька; а он Никитка колдун учинился, да баб блудить научился, да в Желтоводии с книгою поводился, да выше, да выше, да и к чертям попал в атаманы. А ныне, яко Кинопс пропадет скоро, и памят его скоро погибнет».
Эту запись отца Аввакума, безусловно, можно принять за прямое указание современника и земляка Никона на его этническое происхождение, если бы не одно обстоятельство – протопоп Аввакум был одним из самых непримиримых врагов патриарха, и в желании очернить своего оппонента не брезговал никакими средствами. Неслучайно он называет Никитку (мирское имя Никона) колдуном «поводившимся с книгою», то есть освоившим чернокнижие, и «возглавившим» чертей. В этой связи следует допустить, что и упоминания прямых предков Никона как «черемисина» и «русалки» могли быть некой уничижительной гиперболой, использованной Аввакумом в желании как можно сильнее уязвить своего недруга.
Для этого следует подробнее рассмотреть, какие смыслы вкладывал Аввакум в применяемые им термины. Общеизвестно, что этноним черемис (черемисин) является экзоэтнонимом. Его употребляли соседи марийцев, причем употребляли достаточно давно. Впервые его в виде «сар-мис» записал в X веке хазарский каган Иосиф. Очевидно, от хазар он был воспринят и остальными участниками исторических процессов происходивших в Среднем Поволжье.
Надо отметить, что средневековые авторы часто под именем «черемисы» или «черемисские татары» подразумевали также и чувашей и удмуртов, чему способствовал сходный образ жизни и хозяйствования их всех, а так же то, что у русских было традицией считать земли восточнее Суры и Ветлуги «черемисскими», а их обитателей – «черемисами».
Но сами себя черемисы называли марий (марийцы), что и было закреплено в 1920 году при создании советской автономии. Этноним марий считается национальным в отличие от черемис, пришедшего из чужих языков. Более того, марийцы полагают это слово ругательным, и используют его в негативном контексте.
Надо сказать, что и средневековые соседи марийцев также употребляли этноним черемис отнюдь не «с пиететом». Самые нейтральные его значения – это «лесной человек», а еще «дикий, злой человек», а в Пермском крае «черемис» истолковывался как «чародей, колдун». Древняя языческая вера марийцев могла дать повод к такому толкованию их экзоэтнонима. Дело в том, что в их обрядах, кроме возглавлявших эти обряды жрецов-«картов», серьезную роль играли колдуны-«мужаши». Впрочем, и сами «карты» были чем-то вроде колдунов, могли «наговаривать», и их боялись не меньше «мужашей». Вместе они назначали великие моления, участвовали в брачных обрядах и др. «Мужаши» были связующим звеном между миром духов и миром людей, пользовались большим авторитетом среди соплеменников, и, несомненно, на взгляд соседей такое почитание колдунов могло казаться предосудительным.
Сам образ жизни марийцев, предпочитавших глухие леса, веривших в злых духов «киреметей», и не всегда приветливых к чужакам, давали повод обвинять их в колдовстве. Адам Олеарий видевший черемисов в XVII веке подчеркивал, что «это вероломный, разбойничий и чародействующий народ». Из беседы с черемисом он сделал вывод, что священное место у реки Немда, которому поклоняются все черемисы, является резиденцией черта. Черемисы в некоторых случаях поклонялись растениям и животным, различным духам, были очень суеверны, и все это со стороны могло казаться общением со «злыми силами».
Черемисские войны, прогремевшие в регионе в XVI столетии также оставили о черемисах недобрую память. Даже крещеным черемисам священники не доверяли, говоря, что в церкви черемис мог молиться, например, об отмщении врагу. Описывавший черемисов епископ Никанор (Каменский) указывал, что в начале XX века царевококшайские священники отмечали, что черемисы: « …сильно язычествуют и более Бога почитают дьявола и вообще злую силу, о чем у них и существует поговорка, а именно, что дьявол сильнее Бога».
Художник Вячеслав Шварц «Патриарх Никон в Новом Иерусалиме». Картина 1867 г., Государственная Третьяковская галерея
И русские и мордва, жившие в непосредственном соседстве с марийцами, в обиходе вполне могли считать их «колдунами», неслучайно в Предуралье термин «черемисин» толковался как «колдун». Среди жителей селений правобережья Средней Волги, которым черемисы были известны с самых древних времен, безусловно, этноним «черемисин» был в некоторых случаях, синонимом колдуна. Исследователи отмечали, что между марийцами и их соседями русскими крестьянами всегда сохранялась определенная дистанция, так как последние «считали марийцев людьми, обладающими тайными знаниями в земледелии, охоте, рыболовстве и духовной жизни».
Отсюда «огнепальный» Аввакум и мог назвать своего заклятого врага сыном «черемисина», имея в виду «сына колдуна», дополнительно обвинив этого «черемисина» в любовной связи с русалкой. От брака колдуна с представительницей «нечистой силы» не может быть ничего хорошего, и это очень укладывалось в обосновываемую Аввакумом мысль о Никоне, как о «предтече» антихриста.
Аввакум назвал любовницу «черемисина» «русалкой», и исследователи объясняют это ошибкой переписчика, дескать, в изначальном варианте речь шла об этнониме «русачка». На самом деле, в свете вышесказанного, ничто не мешает допустить, что в своем сочинении Аввакум действительно упоминал русалку – мифологическое существо, и употреблял этот термин именно в «мифологическом» смысле, отсылая смысл написанного к своей «теории» о Никоне, как «предтече» антихриста.
При этом в своем желании опорочить происхождение патриарха Аввакуму, судя по всему, было всё равно, кем была мать Никона. В другом сочинении, он называет ее «татаркой». «Одва не татарка ли его Семен родила – там ведь татар тех много. Да плюнем на него, кто его не родил…»
Еще в одном, малоизвестном своем сочинении, говоря о происхождении Никона, отец Аввакум выстраивает целую аналогию библейского предания, перенося его сюжет на берега Волги. В желании обосновать роль патриарха Никона как «предтечи» антихриста, он сравнивает библейские народы едомлян (идумян), моавитян, и «сынов Аммонове» (аммонитян) с мордвой и черемисами, жившими тогда по Волге.
«Внимайте вернии. Есть исходящая из рая река Ефрат течет по конец Перския земли, и колено даново, еврейский род по ней живут. И близ их живут по той же реке Едом и Моав и сынове Аммонове, как быдто в моей родине за Нижним, около Курмыша, мордва и черемиса. Мы с Никоном патриархом ис тех мест, знаем там. Я от попа родился, а Никона черемисин Минька добыл в деревнишке, то есть разум слову сему. Вонмите, тем образом и антихрист родится беззаконным, яко и Никон предотеча его, от черемисина. Яко антихрист зачнется духом дьявольским от жены жидовки, тако и Никон зачатся от христианки черемисином. Ему ж, антихристу первые доброхоты едомляня с моавляны и со Аммосовичи. Устрояется и судиею устрояет преже, и будет в судиях…»
Как библейские народы «едомляня с моавляны и со Аммосовичи» по преданию будут помогать антихристу, так и языческую мордву с черемисами Аввакум прочит в помощники его «предтече» Никону. Отмечая себя как потомка священника, распалившийся Аввакум, в данном случае, указывает на союз черемисина и христианки как богопротивный, едва ли не равный союзу «духа дьявольского» и «жидовки». Отец Никона – «черемисин» именно «добыл» его, то есть родил не в браке, а в «блуде», о чем и «разум слову сему».
Во всем здесь виден нарочитый контекст свойственный манере «неистового» Аввакума. Отметим, что нельзя исключать того что и сам Аввакум был «из мордвы». Во всяком случае, происхождение родителей Аввакума из жителей такого же «государева» села Григорова расположенного «за Кудмою-рекою», недалеко от Вельдеманово, дает основание такому предположению. Очевидно, упоминание об отце-священнике «снимало», по мнению Аввакума, «тяжесть» происхождения из бывших язычников («едомляны с моавляны и со Аммосовичи»).
Аввакум, родившийся на несколько лет позже Никона, мужая на своей исторической родине, безусловно, интересовался подробностями жизни своего земляка, построившего такую успешную церковно-государственную карьеру. И здесь важным представляется указание протопопа на то, что младенца Никиту (будущего патриарха Никона) «черемисин Минка добыл в деревне».
Дело в том, что в писцовой книге Дмитрия Лодыгина 1621-1623 гг., содержащей описание села Вельдеманово, среди его жителей нет ни одного крестьянина с именем Мина. Но к Вельдеманову тогда были приписаны несколько близлежащих деревень, жители которых именовались «Вельдемановскими», и в одной из этих деревень – в Шершово (теперь село в Перевозском р. Нижегор. обл.) – ровно четыре столетия назад, в начале 20-х годов XVII века проживал человек с именем Мина. «Бобыль Минка Иванов…» По предположению современного нижегородского историка Алексея Морохина этот Минка Иванов и был отцом будущего патриарха, и есть вероятность, что «добыл» он своего Никиту именно в деревне Шершово. Это к тому, что поклонный крест, упомянутый в начале статьи, возможно, установлен совсем не на родине патриарха.
Патриарх Никон в архиерейском облачении. Иллюстрация из “Большой Государевой книги” 1672 года
В этой связи интересно, что слухи о незаконнорожденном происхождении Никона, вероятно, доходили и до царя Алексея Михайловича. Неслучайно, браня Никона, он в гневе произносил в его адрес «мужик, невежа, бл…дин сын». Смысл последней фразы говорит именно об этом.
Предвзятость Аввакума как информатора не позволяет считать его сведения объективными, и оставляет вопрос происхождения патриарха как будто открытым. Впрочем, есть одно свидетельство, которое заставляет признать, что Никон, скорее всего, действительно был потомком крещеных мордвинов, однако не забывших свои корни и свой язык. Дело в том, что первый «словник» мордовского языка, составленный западноевропейским путешественником Николасом Витсеном, был им написан именно с помощью Никона.
Посетивший в 1664-1665 гг., в составе голландского посольства Москву, Николаас Витсен, кроме всего, навещал патриарха Никона в Воскресенском монастыре, и именно от него записал 325 мордовских слов, снабдив их голландскими соответствиями. Очевидно, патриарх раскрыл любознательному иностранцу свое происхождение, после чего голландец, интересовавшийся этнографией, и выразил желание зафиксировать язык одного из населявших Россию народов.
Но так ли уж важно кем был патриарх-реформатор по национальности? Такое акцентирование внимания на национальной принадлежности исторического деятеля является надуманным. Кем бы ни были предки будущего патриарха, сам Никон был воспитан в парадигме русской культуры и русского языка, и в этом смысле был настоящим сыном русского народа в самом широком понимании этого сыновства. Определять его поступки отсылкой к какой бы то ни было национальной принадлежности нет никаких причин.
Его деятельность и его роль в истории России в первую очередь говорят о том, что Никон был русским человеком, в том метафизическом смысле в каком русскими были, например, мордвины Федор Ушаков и Михаил Девятаев, татары Борис Годунов, Якуб Чанышев и Марат Ахметшин, евреи Петр Шафиров и Владимир Этуш, немцы Иван Крузенштерн и Фаддей Беллисгаузен, немка Екатерина Великая, грузины Петр Багратион и Иосиф Джугашвили, чуваш Василий Чапаев и армянин Иван Баграмян, потомок арапа Александр Пушкин, потомок немки Александр III, потомок датчанина Владимир Даль, потомок испанки Валерий Харламов, и миллионы других уроженцев великой Евразийской державы, строителей и защитников великой Империи, положивших свои труды и жизни на её благо, возможно и понимая это благо каждый по-своему.
