Чрезмерно много рефлексии было, в эту техническую весну, на страницах блуждающих психотропных волн. А впрочем, под низкими, серыми и бугристыми, как стены КПЗ или наждачка в макросъемке, тучами. Которые с почти первой космической скоростью, заполняя всё небо, бесконечно бегут из одного края горизонта в другой. Кажется, если они ещё чуть-чуть спустятся, то начнут обдирать до кости серые, бескрайние в одну сторону, равнины.
Рекорд 5-ть суток нон-стоп в транспортере на полной. После линии «Мидгард» ничего не меняется. И невозможно понять, есть ли движение или просто пространство генерируются под гусеницами бесконечно. А с ещё трех сторон, на сколько хватает взгляд, черная, покрытая мертвой зыбью вода. Дивные пейзажи и как в аду, нет ни дня, ни ночи, а только сгущенный сумрак.
Впрочем, что уж тут, инфернальные пейзажи и чудная атмосфера, конечно, щедро накидывают <вырезано цензурой> на вентилятор. Но дело то, не только в этом. Сколь угодно яркие и красочные вещи будут плоховато смотреться, если отразятся в пыльном, грязном и исцарапанном зеркале. Зеркале сознания. Или, когда обостряется психоз.
Или, всё-таки, дело в жестоком дефиците цветов, за пределами камуфляжно-помоечной гаммы из 550-ти оттенков серого, черного, коричневого и грязно-зеленого. Все визуальные витамины нечастые полярные сияния, наведенные галлюцинации и побочки от ядовитых гостинцев Петровича.
В такие моменты, реально, становишься рад наезду асфальтового катка, ледяной терке, струе абсолютно нулевой стужи, разрезу от чрезвычайно опасной бритвы, контрольному выстрелу в спину, миксу разряда от контактного рельса и сорванного с широченной раны присохшего бинта, в общем, началу взаимодействия с Радио ледяных пустошей.
Ну, а пока болевой шок экспрессом разгоняется к фазе «полный коллапс», есть только миг, упоительный миг и именно он называется фанатом экстерминатусов, сторонником и обладателем железных рук, а также <вырезано цензурой>, мастером по приманиваю, а затем отпугиванию, каюка и кондрашки, исследователем географии Пангеи – Джоном-ледяные-яйца.
И этой сумеречной полуночью старина Джон ещё порефлексирует, на тему: бить или не бить, тварь он дрожащая или право втаскивать с вертушки имеет. И про всё такое.
Дело такое, в юности на рабочей окраине <не важно где> Джон был существом крайне жестоковыйным и отмороженным, круче чем палтус глядевший на него из ледяной глазури в магазине «Океан». Тогда он не заменжевался бы порвать холодец и недавно увиденного по видаку Терминатора, если б тот посмел распушиться на его раене. От тех романтических времен, на память остались три перелома, несколько шрамов и две аккуратных, но неприятно глубоких дыры, в местах не очень хороших.
Как водится, во всем виновато детство и конкретно родители – которых в идеальном мире усыпили бы, как бракованные образцы до репродуктивного возраста. Но наш мир неидеален и в саду, и школе, хилый, болезненный и самопогруженный пацифист Джон крепко выгребал, иногда изображал ершик для школьного толчка и вообще, очень грустную вел жизнь. Мучительно не умея уразуметь, ну почему так.
В качестве «терапии», правда несколько позже школы, выступили подвальная качалка и столь же легальные и официальные бокс и кунг-фу. И философия: «у кого больше килоджоулей в ударе, тот и прав. Но, на всякий случай, первый должен быть и последним». Сделала жизнь Джона веселой и насыщенной. Чрезмерно веселой и насыщенной, с штрафом к продолжительности для компенсации. Roger that.
