ПОЙДЁШЬ САМ
"Мы не романтики. Мы фанатики своего дела.
Спишь и видишь - скорее бы утро. Ведь только в
полёте ты открываешь родник света..."
(Лётчик-испытатель Юрий Гарнаев)
Я думаю, под этими словами Героя Советского Союза, Заслуженного лётчика-испытателя СССР, Юрия Гарнаева, отдавшем авиации 30 лет своей яркой жизни, освоившем 120 типов летательных аппаратов, авторе очерков и стихов, подпишется каждый лётчик, кто пришёл в авиацию по призванию.
Почему я подчёркиваю "по призванию". Я вспоминаю лейтенантские годы - в нашем полку был штурман Азаров, который всегда раньше всех узнавал об отмене полётов. И когда он, захлёбываясь, сообщал об этом своему командиру экипажа, его лицо прямо светилось радостью: "Командир, ура! - полёты отбили"...
В нашей среде приходилось встречать и лётчиков, равнодушных к полётам, редко, но приходилось... Таких примеров, к счастью, единицы. Наоборот, многие лётчики не упускают возможности на чём-нибудь полетать в отпуске, или выйти из отпуска раньше, т.к. 50 суток без полётов выдержать тяжеловато, особенно в молодые годы.
Сейчас, оглядываясь на прожитые годы, я понимаю, что самое счастливое время у меня было на втором курсе, когда начал летать. Крайняя мысль, засыпая: "Завтра снова полёты..." А просыпаешься сразу с чувством радости, что сегодня снова станешь крылатым...
Не забыть ребят, которых списали по "не лётной". Это одно из самых жестоких испытаний, которое может придумать жизнь - пройти все медкомиссии, психанализ, полтора года учёбы, экзамены, приступить к полётам и, взяв по три вывозных программы, услышать страшный приговор: "Лётчика из тебя не получится". Ребята со слезами на глазах делали свой большой портрет в шлемафоне, и уходили, понимая, что они уже никогда не сядут за штурвал самолёта. По человечески, их было очень жаль, хотя некоторые, проучившись 1,5 года уходили вдруг сами, "прозрев", что профессия военного лётчика - это не то, о чём они мечтали в жизни.
Штангист Коля Занкин, флегмат Петя Петухов (по кличке "Петушок"), перворазрядник по волейболу Лёша Зубрицкий и другие) - всего 7 человек на нашем курсе, кто не смог освоить профессию лётчика. Я не знаю их дальнейшую судьбу, но хочется верить, что они смогли найти себя в этой жизни, ведь она так прекрасна и многогранна...
Наконец настал тот долгожданный день, когда мой инструктор старший лейтенант Иванов Виктор Фёдорович сказал фразу: "Завтра пойдёшь сам". До этого я уже слетал на контроль с командиром звена капитаном Дубровским, впоследствии ставшим командиром полка. Потом с командиром эскадрильи подполковником Зубаревым, оба дали "добро" на полёты с командиром полка полковником Букотиным.
И надо же такому случится. После того, как Виктор Фёдорович дал мне ЦУ ("крайний инструктаж") - "Ничего не выдумывай - летай, как учили", мне навстречу попался наш курсант (фамилию уже не помню), который уже только что отлетал на контроль с командиром полка. И я возьми, да и спроси: "Что он любит, а что не любит?" И тот мне ответил: "Страшно не любит, когда курсант после взлёта идёт в набор, не набрав скорость".
Информацию я принял и пошёл докладывать полковнику Букотину, что курсант "такой-то" к полёту готов. "Раз готов, садись в кабину", произнёс командир полка, не прерывая разговора с кем-то из лётчиков-инструкторов. В общем, запускаю двигатель, выруливаю на полосу, запрашиваю взлёт - всё как учили. Добро получено, отпускаю гашетку тормозов, побежали... отрыв. И вдруг - "блин" - я не собирался этого делать, - руки, ноги неожиданно для меня отдали ручку слегка от себя, и моя "Элка" пошла "брить" над землёй на высоте 1-1,5 метра. Всё в точности, как взлетал подполковник Струбалин месяц назад, когда я напросился к нему полетать в составе экипажа.
Я не верил своим глазам, что у меня получается, но факт остаётся фактом - мой самолёт взлетал, как будто его пилотировал матёрый пилотяга, а не "зелёный"курсант-желторотик, который сам ещё в воздух не поднимался. Я услышал как в задней кабине командир полка "замурлыкал " от удовольствия и "гордости" за меня. Это придало мне окрылённости в собственных силах, захотелось ещё больше совершить что-то "героическое", чтобы он полёты со мной ставил в пример другим "учлётам, как надо летать, и представьте себе, у меня "получилось".
Когда полоса заканчивалась, и я уже готовился лихим набором уйти в небеса, как вдруг с ужасом ощутил, что правым колесом моя "Элка" чувствительно пристукнула землю-матушку, глазомера-то ещё никакого, и дальше, как ни в чём не бывало резво пошла вверх. Что тут произошло в задней кабине словами описать невозможно, только эмоциями. Оттуда раздался не просто мат, а мат "трёхэтажный". Я думаю те, кто когда-нибудь его слышал, подтвердят, что перепутать его или ошибиться в "количестве этажей" невозможно, настолько это законченное "фольклёрное" произведение русского языка. Мне до этого всего раз приходилось слышать, как боцман портового буксира во Владивостоке воспитывал таким матом молодого матроса. Моему удивлению не было предела. Я от восхищения чуть не выучил полностью весь такелаж парусной шхуны "Товарищ", на которой боцман проходил плав практику, когда учился ещё в Херсонской мореходке.
Я чётко помню, что третий "этаж от второго" отделяли магические слова "бом-брам-стеньгу туды т тебя растуды..." А вообще все названия парусов, шкотов и прочих снастей только служили словами-связками между самим матом вообще, а также "мамой, папой и всей роднёй до 7-го колена" провинившегося матроса.
Полковник Букотин морских терминов не упоминал. У него шло конкретное название всех моих лётных качеств как лётчика. Я таких "взлетальщиков" в гробу видал. И как тебя мама, такого недоумка в лётчики отпустила??? Это я по памяти пытаюсь сделать "литературный перевод" того, что высказал тогда мне командир полка в течение моего первого, а потом и второго полёта. Его рот не закрывался даже во время руления.
(Читателям для эрудиции - тогда существовала научно "обоснованная" теория, что мат инструктора в полёте закаляет психику курсанта. Якобы, он потом меньше теряется при отказах авиационной техники в воздухе). И некоторые инструктора пользовались этим методом превосходно. Это я знал чисто теоретически из рассказов тех курсантов, кому такие инструктора достались. Мой Виктор Фёдорович "слова-связки" использовал крайне редко, только тогда, когда все методы убеждения курсанта сделать то-то и то-то были исчерпаны.
Так вот, дав "козла" на взлёте и услышав реакцию на него командира полка, я как-то сразу понял, что вылететь самостоятельно сегодня меня уже никто не пустит, какую бы супер совершенную технику пилотирования я дальше не показывал. И именно непоправимость случившегося сделало меня враз спокойным, как наевшаяся до отвала корова... Сразу унялись мандраж и волнение, и если первые минуту - две я ещё как-то воспринимал "фольклёр" командира полка, то в дальнейшем всё его "красноречие" мне стало просто "по барабану". Я просто наслаждался предоставленными мне двумя полётами. Выполнил посадку, потом взлёт и ещё посадку, даже не особенно стараясь показать чистоту полёта, и тем более не слушая, что там произносит вслух полковник Букотин относительно моей "прабабушки с дедушкой".
После отлично выполненной второй посадки (так мне показалось со "своей колокольни") командир полка наконец замолчал. Мне даже непривычно как-то стало. Я зарулил на стоянку, выключил двигатели и быстро покинул кабину, т.к. несколько раз приходилось видеть, как инструктор вместо разбора полётов с нерадивым курсантом сразу начинал его "воспитывать кислородной маской" по голове прямо из задней кабины, что тому не оставалось ничего другого, как шустро отбежать подальше, дав инструктору остынуть и взять себя в руки после очередного "недотёпы-курсанта". К самолёту сразу подошёл мой Виктор Фёдорович, который без сомнения наблюдал мой первый "геройский" взлёт. Я как-то сразу успокоился, при инструкторе бить не будут...
Командир полка, не торопясь, вылез из кабины. По науке я должен был проглаголить: "Тов. полковник, разрешите получить замечания".Но у меня язык присох к горлу. Я боялся услышать: "Лётчика из него не получится". Зато получилось другое. Ещё со времён Петра первого воинский устав гласил: "Когда обращается начальник, подчинённый должен иметь вид лихой и слегка придурковатый, дабы разумением своим не смущать внимание начальства". Именно такой вид мне удалось принять. Поскольку пауза в молчании затянулась, мой инструктор произнёс вместо меня: "Командир, разрешите получить замечания за курсанта Чечельницкого". Полковник Букотин посмотрел на мой "образцовый" вид и произнёс фразу, которая и по сей день стоит у меня в ушах: "Дай этой жопе ещё два полёта для отработки взлёта и пускай летит сам", - после чего пошёл, не оглядываясь, в сторону столовой. Так у нас называлась будка, в которой лётчикам привозили так называемый стартовый завтрак прямо на аэродром.
На следующий день слетали мы с моим инструктором вместо двух четыре полёта, без всякого напряжения и волнения я делал то, чему меня научил Виктор. Даже со взлётом не "заморачивались", как это потребовал командир полка. Зарулили на стоянку, Виктор Фёдорович без всякого разбора полётов произнёс: "Заправляй самолёт и дальше лети сам". После чего оставил меня одного и пошёл в курилку, где коротали время инструктора и свободные от полётов курсанты. Только многие годы спустя, когда я сам стал "заматерелым инструктором", я понял, какого хорошего правильного "пендаля" он мне дал в самостоятельную лётную жизнь...
Закончили заправку, сажусь в кабину. Техник как-то особенно тщательно проверяет, как я пристегнул плечевые ремни, всё ли включил в кабине... Запускаю двигатель, выруливаю, взлетаю. Волнения никакого, полковник Букотин выбил его во мне раз и навсегда. Чувства чего-то необычного тоже нет, хотя где-то в глубине теплится - "блин", я же лечу один. Выполняю первый разворот, и вот тут до меня доходит во всей полноте, что больше нет инструктора, который может подсказать или исправить твою ошибку. Я один в воздухе. Чувство неописуемого восторга захватило меня секунды на три-четыре. Чтобы в этом убедиться, в нарушение положенной схемы вывожу из разворота, делаю несколько покачиваний крыльями влево-вправо и лишь затем продолжаю первый разворот. Мой первый в жизни самостоятельный разворот на 180 градусов. "Чудеса" - мне никто не делает замечания за мою "отсебятину" в воздухе.
Дальше восторг кончился, пошла работа. Сосредоточенно замыкаю круг захода на посадку, строю расчёт, сажусь. Посадка получилась нормальной, но я могу лучше. Надо учесть, немного резковато работаю ручкой в процессе выравнивания. Взлетаю снова. Мозг как компьютер, хочется показать самому себе лучшее, на что я способен как лётчик на данном этапе. Притираю "Элку" точно у "Т" очень бережно и мягко. Всё получилось. Докладываю: "321, полосу освободил". РП в ответ: "На стоянку", - и после паузы, - "Поздравляю!" Я нутром чую, как улыбается сейчас мой комэска подполковник Зубарев, он сегодня руководит полётами... Страна получила ещё одного военного лётчика!
Заруливаю. Подходят ребята с экипажа, ещё кто-то и мой инструктор старший лейтенант Иванов Виктор Фёдорович. Докладываю: "Курсант Чечельницкий два первых самостоятельных полёта выполнил, разрешите получить замечания".
"Нормально", - отвечает мне Виктор Фёдорович и крепко жмёт руку. Потом меня поздравляют ребята, а я бегом бегу за своей сумкой и трясущимися от волнения руками достаю "Вылетные" - 12 пачек папирос "Герцоговина Флор" и " Три богатыря". Раздаю: инструктору, технику, механику - солдату, командиру звена капитану Дубровскому, ребятам с экипажа, замкомэске, комэске, замам командира полка, полковнику Букотину, ещё кому-то, кто оказался рядом.
Свершилось - я лётчик!!!
Пару слов об этом обычае, неизвестно кем придуманным в авиации, но в моё время соблюдавшемся свято. Вылет курсанта самостоятельно - это всегда праздник, причём не только для самого курсанта, но и для всего большого коллектива людей, кто помогал этому рождению нового лётчика. Праздник - это, как у нас на Руси, да и в других странах то же, отмечают крепкими напитками. А лётчику, технику ещё летать и самолёт обслуживать в этот день. Вот и пошла традиция - покупать самые дорогие папиросы (сигареты при нас не "катили") и потом раздавать всем, кто причастен к твоим полётам, чтобы они выкурили за твою удачу, как лётчика. Кто-то из курсантов написал песню..
"Вылетные"
В квадрате задымились вылетные, всё стихло в ожидании команд.
Ещё одну затяжку и на вылет, так дай нам накуриться, лейтенант.
Так дай нам насмотреться в бездну неба, на шапки одиноких облаков.
Почувствовать, как пахнет жарким летом разбросанная радуга цветов.
Фонарь закроет техник, перед взлётом протрёт чуть запылённое стекло.
И со стоянки дружеской заботой до полосы проводит за крыло.
Инструктор не докурит папиросу, комэск не оторвёт от неба глаз.
Сегодня свои первые полёты им пережить придётся ещё раз.
А мы вернёмся в тёплые объятья, и ощутим пожатья крепких рук.
И выкурим ещё одну на счастье за небо и привыкших ждать подруг.
Инструктор не докурит папиросу, комэск не оторвёт от неба глаз.
Сегодня свои первые полёты им пережить придётся ещё раз...
P.S. Со всей убеждённостью человека, прошедшего через горнило разных методик лётного обучения, подтверждаю - "слова-связки", вовремя и к месту сказанные в воздухе педагогом-инструктором, закаляют психику курсанта, да и любого лётчика-"солопеда", помогая ему проявлять стойкость и "героизм" во всех случаях полёта, когда что-то идёт не так, как было запланировано на земле... Опять же родню лишний раз вспомнишь...
