Надеяться сегодня, что кто-то даст 100-процентную гарантию относительно того, было между ними тогда или не было, не приходится. Да и, как известно, зачастую более весомым оказывается не сам реальный факт, а вспыхнувшее вокруг него общественное восприятие, которое в силу определённых причин гаснуть не желает даже после предоставления 101 процента неопровержимых доказательств от противного. Это ведь не сегодня и вовсе не вчера важным стало считаться не происшедшее на самом деле, а распространяемая информация о якобы происшедшем. Поэтому куда существенней для нас то, что разворачивалось вокруг «медового месяца».
Александр Сергеевич, любивший своих детей, к младшей дочери относился прохладно. В его письмах до 1836 года дети упоминались постоянно. Младшая дочь всего два раза: в письме к матери жены, при сообщении о рождении, и в письме к другу, П.В. Нащокину, 27 мая 1836 года:
«…я приехал к себе на дачу 23-го в полночь и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда».
И далее, до дня дуэли поэта, 8 месяцев тишины о ней. Причиной тому, хотите, назовите это подозрением, хотите — уверенностью, что ребёнок не от него. Прав был он или нет, кто знает. Но мысли подобного рода возникали не только у Пушкина. Брат Натальи Николаевны, Дмитрий Гончаров, писал сестре Екатерине:
«Наташа и Александрина в середине августа уехали в Ярополец с тремя старшими детьми, маленькая Таша осталась здесь (она очаровательный и очень рослый для своих лет ребёнок)».
Несколько странное подчёркивание, что девочка «очень рослая». Намёк, что не в Пушкина? Или семья уже знала правду? Поэтому Екатерина Николаевна прекрасно понимает, о чём хочет сказать брат.
Впрочем, можно бросить на Наталью Александровну взгляд из будущего. Сын писателя М. Загоскина, видевший Наталью Дубельт (по первому мужу; урожд. Пушкина) в 1858 году на одном из петербургских балов, писал:
«Красота её меня поразила. В жизнь мою не видел я женщины более красивой. Высокого роста, чрезвычайно стройная, с великолепными плечами и замечательною белизною лица, она сияла каким-то ослепительным блеском».
«Высокого роста», «замечательною белизною лица» — конечно перед глазами сразу встаёт Пушкин. Но, как и в случае с Софьей Трубецкой, портретные детали, какими бы они ни были, само собой, ничего не доказывают.
А загадочная женитьба Дантеса на «ручке от метлы», как называли злые языки Екатерину Гончарову? Кто-то приписывал это благородству Дантеса, который, якобы, таким образом, хотел спасти репутацию любимой женщины — подразумевалась, ясное дело, Наталья Николаевна. Н.М. Смирнов, автор «Памятных записок», предполагал, что Дантес сделал это из трусости. Но большинство современников было в недоумении.
Известно, что предложение Екатерине было сделано после первого вызова Пушкиным красавца-кавалергарда на дуэль. Однако как «проект» сватовство Дантеса к Екатерине Гончаровой существовал ещё до первого вызова. В него были посвящены (знала, но молчала) Наталья Николаевна Пушкина, старший Геккерн, Загряжская и А.В. Трубецкой. Вполне вероятно, что в курсе была императрица Александра Фёдоровна, видевшая здесь замечательную историю с замужеством одной из её фрейлин. Любила она такие светские спектакли. Посвящён был и сам Николай I. Именно он посоветовал Дантесу (через министра двора В.Ф. Адлерберга) жениться на Екатерине. Не исключено, что его об этом просила Натали, знавшая, что Екатерина влюблена в Жоржа. Может, полагала, что для Кати это шанс? А может, тогда, в конце лета, знала от сестры о последствиях этой любви? Когда в декабре Дантес вынужден посвататься к Екатерине Николаевне, та была уже беременной от него.
И это в ситуации, когда многие были уверены: Жорж не волочится, он серьёзно влюблён, больше того, сердца Дантеса и Натальи Николаевны Пушкиной неудержимо устремлены друг к другу.
Сегодня, впрочем, существует версия, что «влюблённость» Дантеса в красавицу Пушкину возникла более сложным путём, нежели это устоялось в массовом сознании, не выходящем за рамки канонической биографии поэта. Её взрастили не последние люди того времени. Презатейливая была история.
Якобы недоучившийся курсант Королевского военного училища Сен-Сир (проучился всего 9—10 месяцев и отчислен), француз Жорж Дантес (французом он всегда считал себя и сам, но по крови он, однако, больше немец) объявился в Петербурге без каких-либо средств и покровительства. В гостинице познакомился с живописцем Ладюрнером, который работал на строительстве Исаакиевского собора. Император Николай Павлович в сопровождении шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа зашёл как-то к нему, желая заказать батальные сцены, и увидел здесь Дантеса. Тот воспользовался случаем, обратился с просьбой о поступлении на службу. И получил согласие. Но с того момента оказался на особом учёте шефа жандармов. Только покровительством Бенкендорфа можно объяснить появление удивительного высочайшего приказа — Дантес принят в кавалергардский полк императрицы офицером, а не рядовым, как предписывалось правилами. Причём ему даже не пришлось сдавать обязательные экзамены по русской словесности, военному судопроизводству и уставам. Более того, государыня, узнав о том, что юноша не может рассчитывать на поддержку родни, убедила супруга назначить ему ежегодное негласное пособие.
Беспрецедентное событие сопровождается операцией прикрытия в виде дымовой завесы (опять же дело рук Бенкендорфа). Вполне серьёзные люди делятся информацией, что Дантес Жорж Шарль, поступивший в гвардию, привёз рекомендательные письма от принца Вильгельма Прусского и герцогини Беррийской. На сей счёт есть по меньшей мере три версии. По одной следует, что рекомендации адресованы непосредственно российскому императору Николаю I. Две другие представляют дело таким образом, что письмо было одно. По предположению Раевского, оно было от принца Вильгельма Прусского. По словам Данзаса, Дантес имел рекомендательное письмо к дочери Е.М. Хитрово, жене австрийского дипломата Д.Ф. Фикельмон, от которой оно через императрицу попало к Николаю I. Более правдоподобен, на мой взгляд, последний вариант.
Именно по этому поводу в дневнике Пушкина появляется запись:
«1834. 26-го января. Барон д'Антес и маркиз де Пина, два шуана будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет».
Покровительствовать Дантесу Александр Христофорович будет до последнего дня пребывания его в России. Александра Осиповна Смирнова (урожд. Россет), фрейлина императорского двора, записала:
«Бенкендорф сказал, что Дантес хороший офицер, хорошо вёл себя во время дуэли. Государь страшно вспылил и закричал: «Хороший офицер! Танцор! Он часто бывал под арестом, впрочем, дело не в этом, а в его непорядочном поведении, недоставало только, чтобы офицер, который имеет честь носить русский мундир, был бы дрянью и струсил бы перед пистолетом. Будет, я решил».
В качестве агента графа Бенкендорфа красавчик Жорж Дантес использовался для выполнения деликатных поручений. Как писала о нём в дневнике графиня Д.Ф. Фикельмон, «германская кровь, несомненно, сказалась также в физическом облике Дантеса, высокого, атлетически сложённого блондина с голубыми глазами». Не исключено, что вблизи голландского посланника при русском дворе барона де Геккерна, который не смог пропустить такого красавца, Дантес оказался с подачи Бенкендорфа. Осенью 1835 года, когда в Петербурге пошли разговоры о романе госпожи Пушкиной и Николая I, параллельно возникают первые слухи о том, что Жорж Дантес влюблён в жену Пушкина. Назвать совпадение времени возникновения слухов случайным было бы странным. Цель ясна: новые слухи — отвлекающий манёвр. Они должны переключить внимание общества от романа императора и жены поэта, которая к тому же забеременела. Павел Петрович Вяземский, немного знавший Дантеса, позже писал (видимо, излагая впечатления родителей):
«Молодой Геккерн был человек практический, дюжинный, добрый малый, балагур, вовсе не Ловелас, не Дон-Жуан, а приехавший в Россию сделать карьеру».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования «Как наше сердце своенравно!» Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 66). Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 35. К кому обращено знаменитое восьмистишие «Я вас любил…»?
Эссе 36. В ту пору Пушкин пред гордою полячкой «унижался»… и вынужден был прощаться с ней навек
Эссе 37. Пушкин появлялся в доме Ушаковых чуть ли не всякий день, в иные дни по два-три раза