Высветить часть загадок Пушкинской мистификации я постараюсь через фрагмент 3 главы, начиная со слов: «Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени», до конца обозначенной главы.
С первой строчки выбранного мною фрагмента автор резким сравнением «трепетал, как тигр» указывает на то в какой степени решимости пребывал Германн. Он запускает свое природное, страстное, ранее беспрестанно подавляемое им начало. Уже не умеренность и расчет им руководят, а пылкость и необузданное воображение. До этого в повести Германн испытывает трепет только при непосредственном наблюдении за игрой. Следовательно, включая режим хищника, обрусевший немец начинает новую для себя игру.
Германн приходит к дому графини значительно раньше срока «в десять часов вечера», что еще больше подчеркивает его страстное влечение к тайне.
Далее идет описание того, что окружало героя в момент ожидания. «Ужасная» погода, воющий ветер, «мокрый» снег, «фонари светились тускло», улицы «пусты». Ряды однородных членов в сочетании с эпитетами создают мрачную картину, не предвещающую ничего хорошего. Сама природа шепчет герою о «недоброжелательности» происходящего по отношению к нему.
Но герой настроен непоколебимо, продолжает выжидать, «не чувствуя ни ветра, ни снега».
Тут со сменой эпизода в кадре появляется графиня и ее воспитанница. Очень интересен тот контраст, противопоставление, следуя которому, автор являет нам женские персонажи в этом микро-эпизоде. Лакеи выносят «сгорбленную» старуху под руки, как мешок или недвижимый труп, от которого пора избавиться. А Лизавета наоборот молниеносно проносится перед взором Германна «с головой убранною свежими цветами». Старость и дряхлость противопоставляется молодости и свежести, как бы в очередной раз показывая герою, кого следует выбирать.
Немощь и медлительность старухи распространяются даже на карету, которая «тяжело покатилась». Этот эпизод передан точно через взор злоумышленника, видно, как его воображение разукрашивает происходящее, оживляет карету, гиперболизирует дряхлость старухи.
Германн словно начинает переход в какой-то иной, фантасмагорический мир. Это можно отчетливо проследить, обратившись к следующему эпизоду. Двери запираются, свет гаснет, казалось бы, путь закрыт, но тут происходит нечто странное. Германн выполняет ряд внешне непримечательных действий. Подходит к фонарю, «устремив глаза на часовую стрелку и выжидая». И тут вдруг берет и заходит в сени, которые были вот только что закрыты швейцаром?!
С одной стороны, ну и что такого, Германн руководствуется планом-подсказкой Лизаветы, но с другой стороны, данный эпизод относит нас к сказочному археосюжету о путешествии в царство мертвых. Герой действует согласно ритуалу, четко следует времени, остается в области света, под фонарем, чтобы дом, в который он зайдет «разглядел его» прежде чем запустить. Германн предстает в образе сказочного Иванушки, которому необходимо попасть в избушку на курьих ножках, где как правило сокрыто тайное знание, что поможет достигнуть цели, стоящей перед сказочным молодцом.
Далее злоумышленник попадает в дом графини, иной мир, новое пространство, полное испытаний в виде спящего слуги и пути с множеством развилок, которые ему предстоит пройти дабы достичь желанной тайны.
Главная сложность в интерпретации повести заключается в ее двойственности, которая наличествует буквально во всем, от характеров персонажей до событий, что окружают их. Поэтому и пространство дома графини можно трактовать двояко. Как переходный пункт, пройдя который можно очутиться в царстве мертвых. Также как карточную игру, выиграв которую можно достичь успеха.
Совершая свой путь, Германн встречает множество деталей, формирующих атмосферу таинственного дома. Мир карточной игры и вневременной сказки как бы пересекают один другой. «Зала и гостиная были темны», лишь «лампа слабо освещала», перед глазами героя будто идет схватка света с тьмой, и он переходит от одного полюса к другому. «Теплилась золотая лампада», вдруг эту благодать затмевают «полинялые» кресла и диваны «в печальной симметрии». Эпитеты создают контрастную картину противоположностей, встречающихся на пути.
Далее перед взором читателя предстают два портрета, описываемые автором как лицевые стороны карт «Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зеленом мундире и со звездою; другой — молодую красавицу с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в пудреных волосах». У читателя снова два варианта, это и молодая графиня с мужем также вполне вероятно зашифрованные дама пик и туз соответственно.
«По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом». Эта россыпь деталей как волшебный калейдоскоп стремительно проносится перед Германном, телепортируя его в мистическое прошлое, когда графиня еще была той самой московской Венерой.
И тут происходит один из важнейших моментов главы, злоумышленник стоит перед выбором «справа находилась дверь, ведущая в кабинет; слева другая — в коридор». Справа – тайна, слева – Лиза. Германн решает нарушить план, указанный в письме Лизы, «он воротился и вошел в темный кабинет». Герой выбирает правую сторону! Но ведь дом предстает еще и как карточная игра и если обратиться к ее правилам, то можно обнаружить, что немец выбирает «правую», проигрышную карту. Ведь в фараоне, правая сторона – это сторона банкомета, а Германн – понтер, для него выигрышной является левая сторона.
После рокового выбора время словно замедляет свой ход. Выступает как спусковой крючок, предвестник, запускающий вереницу дальнейших событий. «Пробило двенадцать»! Число 12 неслучайно, во-первых, оно является номерным значением дамы пик в карточной колоде, во-вторых, именно после полуночи вступает в свои права нечистая сила, ночь берет верх над днем, тьма над светом.
В ожидании «сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-нибудь опасное, но необходимое». До этого Германн был не в состоянии “жертвовать необходимым в надежде приобрести лишнее”, а теперь можно пронаблюдать, что идея фикс становится необходимым для инженера, она помещается в центр его помыслов, заслонив собой все остальное.
Следом ряды однородных сказуемых: «засуетились», «побежали», «вбежали», ускоряя событийный ряд, будто магическим вихрем заносят старуху в спальню. Мимо в очередной раз в главе проносится Лизавета, и автор вновь обращает внимание на душевное состояние злоумышленника «в сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести и снова умолкло. Он окаменел.» Пушкин будто дает нам услышать этот короткий позыв, но он тут же глохнет, так как взор героя направлен целиком и полностью на леденящую душу таинственную старуху.
Далее, Пушкин пишет: «Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с нее чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с ее седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около нее. Желтое платье, шитое серебром, упало к распухлым ее ногам» [6, с. 201].
Сначала автор утверждает «графиня стала раздеваться», словно она сама в силах это сделать, но после противоречит сказанному при помощи глаголов «откололи», «сняли» в неопределенно-личных предложениях. Даже булавки самостоятельно «сыпались» дождем вокруг нее, и платье само «упало» к ее ногам. Характерна метафора: «булавки дождем сыпались около нее». Здесь баснословное количество булавок выделяет, как тщательно любила наряжаться графиня в контраст с ее старческой уродливостью. [Красухин, 1996, с. 35].
Неодушевленные предметы, находясь в роли субъектов действия, являются более «энергичными», нежели старуха. Противопоставление между первым и остальными предложениями отрывка выделяют неспособность героини к активному действию.
Цветообозначения крайне важны при описании образа старухи. «Желтое платье…сидела вся желтая». Желтый в данном случае – цвет старости, болезни и скорого увядания.
Уязвленное воображение Германна рисует, как графиня сидела, «шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма». Данное описание максимально мистифицирует происходящее. Старуха качается направо и налево, от поражения к победе, как воплощение судьбы, что сегодня благоволит, а завтра уже берет и отворачивается. Как воплощение самой игры, в которую вовлечен Германн. Но между тем качание происходит «не от ее воли», а под действием скрытого механизма, недоступного пониманию инженера. Это намекает читателю, на то что старуха не столь властна и автономна как может показаться и в дальнейшем подтвердится. Ей кто-то управляет точно так же как она Германном. Графиня лишь проводник, карта в руках чьих-то неведомых сил.
Повествовательная часть заканчивается важной деталью. Глаза старухи «оживились», когда перед ней оказался Германн. Она пробуждается ото сна, чуя живого человека, как охранительница входа в царство смерти.
Далее стартует финализирующий главу диалог между немцем и старухой. Диалог изобилует восклицаниями. Германн настроен крайне решительно, а старуха наоборот будто играет с ним, произнеся лишь одну фразу: «Это была шутка».
Герой приступает к настоящей мольбе темным силам. Сначала указывает на свою исключительность перед другими соискателями «Я не мот; я знаю цену деньгам. Ваши три карты для меня не пропадут». Затем автор обращает внимание, что Германн «с трепетом ожидал ее ответа», как будто игра продолжается.
Но тут он занимает коленопреклоненную позу, как бы присягая силам зла. «Откройте мне вашу тайну! – что вам в ней?.. Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором… Подумайте: вы стары; жить вам уж недолго, – я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне только вашу тайну. Подумайте, что счастье человека находится в ваших руках; что не только я, но дети мои, внуки и правнуки благословят вашу память и будут ее чтить, как святыню…». Перед взором читателя предстает «вечный» сюжет мировой литературы о договоре человека с дьяволом. Германн готов заплатить за тайну не только своей душой, но даже будущими поколениями. Он просит, умоляет передать проклятие ему.
Но старуха молчит. После характерен выпад героя в адрес графини: «старая ведьма» - вопиет он. Ведь он прав, старуха в свое время, как ведьма сама заплатила за тайное знание тем, что она проклята.
Все заканчивается появлением пистолета, как символа смерти, который убивает старуху даже без выстрела и фразой Германна «перестаньте ребячиться», что сигнализирует старухе о том, что былые времена прошли. Она больше не Богиня любви, к чьим ногам мужчины кладут тайны жизни, а живой мертвец, с грузом проклятья на плечах.
Выбранный мной фрагмент представляется самым мистическим местом в повести. Он во многом предопределяет дальнейшее «поражение» Германна, ведь уже здесь он запутывается в ролях, пытаясь быть банкометом, хотя является лишь игроком. Уже в этом фрагменте можно увидеть, что Германн выбирает не ту карту, и пиковая дама его просто так не отпустит. Через анализируемый мною текст раскрывается принадлежность графини к мистическим силам. Также тут можно обнаружить, что перед нами повесть, построенная как описанная в ней игра, и дальше автором этот принцип не нарушается.
Повесть игра с множеством вариантов, а Германн сложен так, что является героем одной идеи. Он захотел, пойдя легким путем, обуздать жизнь, переиграть судьбу, стать с ней наравне. Найти единственно верную комбинацию на все случаи жизни, получить чит-код к игре, но она оказалась сложнее устроена…
В анализируемом мной тексте проявляются такие черты жанра повести как: преобладание циклической сюжетной схемы, изображенный мир состоит из двух сфер, противопоставленных по признакам «своего-чужого», в основе сюжета – ситуация неустойчивого равновесия противоположных мировых сил, основана на принципе обратной симметрии, имеет притчеобразный характер.
Список литературы
1. Виноградов В. В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М.: 1980.
2. Виролайнен М. Н. Ирония в повести Пушкина «Пиковая дама» // Проблемы пушкиноведения. Сб. науч. тр. Л.: Ленингр. пед. ин-т им. А. И. Герцена, 1975. С. 172–173.
3. Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Гос. издат. худ. лит., 1957.
4. Красухин Г. Г. Добрым молодцам урок («Пиковая дама») // Красухин Г. Г. Четыре пушкинских шедевра: В помощь преподавателям и абитуриентам. М.: 1996. С. 22–77.
5. Поддубная Р. Н., Красиков М. М. О пародийности «Пиковой дамы» А. С. Пушкина // Вопросы русской литературы. Львов: Львовский гос. ун-т им. И. Франко, 1981. № 1. С. 60–66.
6. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 1–16. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1949. Т. 2-3.
