–Да что, тётя Галя, говорить...после того, что тебе выпало пережить...давай, как– нибудь потом?–Сима никак не была настроена на откровения. Уж больно бабкин рассказ оглушил. Не зря может судьба привела, ее, Серафиму, в эту деревушку...И она осторожно спросила:
–А Сергей, вот так взял и ушел к Саше?
Галина поднялась, подошла к комоду, открыла верхний ящик и достала фотоальбом, обтянутый бордовым плюшем. Не листая, достала стопочку фотографий, завернутых в пожелтевшую газету. Выложила их перед Симой. На фото была приятная молодая женщина, такой типаж, –Сима задумалась,–словно с портретов 17 века. Милейший карапуз на руках, а рядом хмурый высокий кряжистый мужчина, с густыми соболиными бровями. На обороте подписано: "Любимой Галочке, от ее несчастной сестры". Ни фига себе несчастная, –подумала Сима,–вся прям светится. А мужик сзади, как гвоздями приколоченный стоит.
–...утром зашел Сергей, рубаху чистую надел, а которую бросил, лавандой пахла, Сашкой...Я обед ему собрала, глаз не подымая. Он тоже молча. Вечером пришел, поужинал, спросил как чувствую себя. А я не чувствовала не то, что себя, ничего кругом. Сказал пойду к мужикам. А ночевать снова не пришел.
Так он , Серафима и ходил. Туда-сюда. А я что скажу? Сама послала. А я одна спала в постели супружеской. Подурнела вся. А Сашка расцвела. Как она расцвела! А потом понесла Сашка. Соседи злословили. Шила в мешке не утаишь. Сергей все делал для нее. Смотрю пальтушка новая, с воротником норковым. Платок оренбургский. Сметанку носил свежую Сашке. А уж ягоду свежую я сама собрала и подала. Спросила я мужа, как Сашка отдаст нам ребятенка? Сергей рявкнул, не родился, делишь уже. И тут поняла я все. Что своими руками петлю на шее своей затянула. Рожала Сашка тяжело, чуть богу душу не отдала. И простила я ее тогда. И стала я вдовой при живом муже. И обслугой. А потом нянькой Борьке, говенышу. Не подарок был с рождения. Извода. Хрен пойми в кого, хотя материн сын, чего уж...Саша в жопу его целовала, а когда за фарцу его прижучили, отец позора не пережил. Партийный, честный, принципиальный был. Сердце. А Борька на похороны даже не пришел. И мать довел, алкашня. Эту дуру старую я на себе тащила до смерти. Тронулась Сашка умом. Схоронила я ее. А племянника нет у меня, дом отписала сиротскому приюту. Помру–детям на конфеты продадут пусть. Этому говенышу не дам ничего.
–...против кого дружим, дамы?–напротив терассы появился приятной наружности мужчина. При ближайшем рассмотрении оказалось, что руки незнакомца испачканы краской. На вид ему был лет 50, а чуть седоватые виски придавали такой всем понятный киношный шарм.
–Разрешите представиться, Антуан,–ловко поклонился незнакомец.
Сима не выдержала:
–Что, прям, Антуан? Откель такая птица в этом краю полевого хвоща?–Симка даже хрюкнула. –Простите, не представилась, Серафима.
–Что , прям, СерафимА? Откуда ангелы в этом подзабытом богом месте?Заблудились?–глаза красавца смеялись.
–Галина, светлая душа, дайте Винни-Пуху баночку крыжовенного! А то я смотрю на варенье "серафимы" стали слетаться. Положил 500 р, взял баночку выставленного ему уже загодя варенья, еще раз поклонился и ушел.
–Хороший мужик, Антошей зову, а то как мати его назвала–не идет имя у меня. Позволяет мне, старухе. Художник он, но не голодранец. На таких машинах к нему за картинами приезжают. А он еще криком бывает: "Артурыч, ну е@аный же тудэй! Не продаю я эту русалку. Сиськи по памяти писал, не продаю"–старуха прикрыв рот ладошкой, захихикала. Помогает мне. Крыльцо поставил–денег не взял. Колбас бывает и лосятины дает. Ему везут. А ему девать куда? А я уж варенья ему. И все деньгу сунет. Холостой он. Говорит дурной я, бабы не держатся.
–Да, тетя Галя, однако место то тут у вас, крыжовенным намазано!–улыбнулась Сима. А про себя подумала, как хорошо, что ей уже 48. Что красивые мужики итальянской наружности ее не интересуют. Она даже голову два месяца не красила. Подумал поди, что за старшая сестра бабки Гали рядом сидит. Да и плевать, хватит с нее,–Сима распрощалась с Галиной и решила прогуляться к речке.
