11 мая.
День памяти Венедикта Ерофеева.
День, когда в 1990 году этот высокий ростом и возвышенный духом, много страдавший и совершенно седой 52-летний человек оставил наш мир, оставив ему и нам свою литературу высокого разбора.
Человек смертен — таково мое мнение. Но уж если мы родились — ничего не поделаешь, надо немножко пожить.
Человек должен отдавать себя людям, даже если его и брать не хотят.
Да мало ли от чего дрожит рука? От любви к отечеству.
...и ещё угораздило родиться в стране, наименее любимой небесами.
Я счастлив, что родился и возмужал под взглядами этих глаз... Они постоянно навыкате, но никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной. В дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий — эти глаза не сморгнут. Им всё божья роса…
Я всё могу понять, если захочу простить… У меня душа, как у троянского коня пузо, многое вместит. Я всё прощу, если захочу понять.
Почему-то никто в России не знает, отчего умер Пушкин, а как очищается политура – это всякий знает.
Я бы согласился жить на земле вечно, если прежде мне показали бы уголок, где не всегда есть место подвигу.
Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма.
ГУРЕВИЧ. Так ведь мне всё равно, какая работа – массовый сев гречихи и проса… или наоборот… Сейчас я состою в хозмагазине, в должности татарина.
ДОКТОР. И сколько вам платят?
ГУРЕВИЧ. Мне платят ровно столько, сколько моя Родина сочтёт нужным. А если б мне показалось мало, ну, я надулся бы, например, и Родина догнала бы меня и спросила: "Лёва, тебе этого мало? Может быть, немножко добавить?" Я бы сказал: "Всё хорошо, отвяжись, Родина, у тебя у самой ни хрена нету".
И если я когда-нибудь умру — а я очень скоро умру, я знаю, — умру, так и не приняв этого мира, постигнув его вблизи и издали, снаружи и изнутри постигнув, но не приняв, — умру, и Он меня спросит: «Хорошо ли было тебе там? Плохо ли тебе было?» — я буду молчать, опущу глаза и буду молчать, и эта немота знакома всем, кто знает исход многодневного и тяжёлого похмелья. Ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? и затмение души тоже. Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как действует: один смеётся в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого только ещё начинает тошнить.
Веничке светлая память, а нам, его читателям, — доброго здоровья и неизъяснимого удовольствия от чтения и перечитывания.
(На снимке Анатолия Брусиловского автор и лирический герой поэмы "Москва-Петушки" в 1970-х)
