Песня «Враги сожгли родную хату» выбивается из череды победных песен о войне именно своей человеческой интонацией. Когда-то грозный окрик газеты «Правда» положил запрет на эту песню на долгие годы (Исаковский не на шутку испугался – в конце сороковых это было опасно). Потом страна запела её вместе с Марком Бернесом – и лучше него не споет никто никогда.
Интересная штука есть в последнем куплете: «Он пил, солдат, слуга народа, // И с болью в сердце говорил: // «Я шёл к тебе четыре года, // Я три державы покорил!» // Хмелел солдат, слеза катилась, // Слеза несбывшихся надежд. // И на груди его светилась // Медаль за город Будапешт».
Здесь какой-то стилистический слом. С одной стороны, «несбывшиеся надежды» и «слеза» (а еще ранее «сожженная хата», «травой поросший бугорок», «не сойтись вовеки нам»). Это то, что солдат сам знает и чувствует. С другой же стороны — «три державы покорил», «слуга народа», «медаль за город Будапешт». Это взгляд на солдата извне, со стороны официально празднующего победу государства. Эти слова он о себе слышит.
Особенно показателен этот «город» — зачем нужно так говорить? Ведь ясно же, что Будапешт — не деревня. (Не говорим же мы: «Вот летит птица голубь и бежит животное собака».) Можно предположить, что это именование пришло из официальных сводок Совинформбюро: «В боях за город такой-то наши части, преодолевая сопротивление противника… К исходу дня войска такого-то фронта заняли город такой-то…»
Вот на этой-то несостыковке общего и частного, радости, которая должна быть, и печали, которая есть, и строится весь эффект песни. Да, «слуга народа» и «три державы», да, я должен бы чувствовать себя победителем и освободителем, но это не вернет мне одной-единственной Прасковьи, не согреет и не наполнит мою жизнь, ничем не заменит той утраты, к которой я вернулся. «Я шел к тебе» — вот простая и понятная человеку цель. А получил «три державы» вместо одной «родной хаты». Огромные, помпезные, чужие — и потому пустые. Вместо одного, своего, родного, нужного — и теперь тоже пустого. Вернее, опустевшего, сожженного, не спасенного мною, пока я был «там».
Получилась песня не про «гром победы», а про ее человеческую цену. Песня обо всех и для всех. Кроме власти, которая меряет всё целостными масштабами. Может быть, поэтому так долго эту песню и не разрешали. Она сама пробилась из-под асфальта, как пробивается к нам каждую весну зелень новых ростков.
