Махидевран-султан в сочувствии, в общем-то не нуждается. Я совершенно и полностью согласна с Михримах, которая сказала бывшей розе своего отца, что та заслужила все свои страдания. Розушка была без преувеличений злой эгоистичной женщиной, которая кроме себя не любила никого. Да, да, Мустафу она тоже не любила. Сын был ее билетом в счастливую жизнь. Правда, лотерейным — выигрышная комбинация выпала не ей.
На случай, если меня начнут обвинять в излишней строгости к несчастной обездоленной розе и доказывать, что мать не может не любить свое дитя, ответственно заявляю: еще как может! Безусловно, Махидевран имела некую привязанность к Мустафе, тот самый материнский инстинкт, который заставлял ее беспокоиться о его здоровье и будущем, но чувство ответственности за судьбу шехзаде у госпожи было весьма поверхностным. Любовь к себе у розы была в разы сильнее, чем к сыну.
И это была не ее вина, а ее беда. Она была такой, как говорится, от природы — злобной, недалекой, самовлюбленной и капризной. Что на уме, то и на языке. Сначала сделала, потом подумала. В любой непонятной ситуации — слезы и жалобы, как сильно ее обидели. Позиция вечной жертвы, которую она несла, как знамя по жизни.
Махидевран-султан, хоть и выступает в роли матери в течение всего сериала, на самом деле представляет собой типаж девочки. Именно в этой позиции она наиболее органична. Хоть и злобная она, но как искренне и совсем по-детски реагирует на обстоятельства, которые приносят ей радость: будь то подарок повелителя или весть о проблемах у Хюррем.
В девочку она играет с Валиде, когда делится своими нехитрыми планами, радостями и горестями. И с Хюррем, когда выступает с ней в перепалку, зная, что проиграет. И с Мустафой, когда льет слезы, уверяя, что ее никто не любит и не жалеет... И с гаремом, изображая мудрую госпожу, которая на самом деле по уровню развития примерно равна 10-летней Михримах.
Собственно, это и ответ, почему султан охладел к своей Весенней розе. Ему нужна была взрослая женщина, а не девочка, которая радостно ждет, что все вокруг будут играть в ее игру. Лишившись статуса подружки повелителя, Махидевран медленно и верно погружалась в изоляцию. Вернее, в самоизоляцию, поскольку не из-за неприязни, а из-за ее неправильного поведения от нее мало-помалу отворачивались немногие близкие люди ее молодости: Валиде, Хатидже, повелитель.
Слуги в гареме тоже старались не иметь с ней дел: Дайе и Сюмбюль хоть и относились к матери старшего шехзаде с формальным почтением, но Хюррем уважали больше. "Верные" Гюльшах и Фатьма, находившиеся при Махидевран, на самом деле преследовали свои корыстные цели. Мустафа, конечно, любил ее, но был в первую очередь ее ребенком, а значит, его любовь была необъективна и не могла способствовать личностному росту.
В итоге девочка-госпожа оказалась полностью предоставлена своему произволу. Рядом с не не было никого, кто мог бы направить ее и подсказать, как лучше поступить. Ее развитие так и застряло где-то в раннем подростковом возрасте, и некому было банально одернуть ее и объяснить, почему она не права.
Плюс к этому Махидевран редко видела искреннее отношение к себе, поэтому, как у любого брошенного подростка, у нее не было стимула меняться в лучшую сторону. Валиде строила ее ради своих целей. Хатидже морализаторствовала под видом поддержки. Султан игнорировал и внимание уделял только когда бывшая любовь выкидывала очередной фортель, естественно, при этом Махидевран получала по полной. Чтобы различить фальшь и равнодушие, не надо быть семи пядей во лбу. Махидевран чувствовала, что никто ее не любит во дворце, поэтому все попытки достучаться до нее у других обитателей гарема были бесплодными.
В жизни Махидевран-султан был единственный человек, который искренне любил взбалмошную госпожу. Как ни странно, это был... Ибрагим. За все время, что они с Махидевран провели бок о бок в Топкапы, он ни разу не рассердился на госпожу. Его почтительность к Весенней Розе абсолютна искренна, а обеспокоенность ее необдуманными поступками неподдельна.
Редкие встречи бывшей Розы Сулеймана с его лучшим другом придавали ей настоящей уверенности и спокойствия. Паргали абсолютно трезво оценивает беззащитность Махидевран перед кознями Хюррем и тщетность ее попыток противостоять ей, но в отличие от остальных не тычет ей этим, не осаживает ее, как надоевшую рабыню, которая должна знать свое место, а полностью признает ее право на эти чувства и как может защищает.
Тот самый Ибрагим, который людей ниже себя по статусу не считает за людей (а выше его только султан и его семья, в которой Махидевран — седьмая вода на киселе, ведь весь ее гонор матери шехзаде мог легко оборваться в одночасье с гибелью сына, например, от болезни. Во всяком случае к Хюррем, даже освобожденной султаном, с таким почтением, как к Махидевран, Паргали никогда не относился). Тот самый Ибрагим, который совершенно спокойно перешагивал через чужие чувства, судьбы и жизни. Тот самый Ибрагим, который любил только себя.
Каждый раз, когда Махидевран появлялась в его рабочем кабинете в Топкапы, от прожженного визиря исходили волны нежного сочувствия к несчастной розе из серии "обнять и плакать над тобой". Похожее отношение было у братьев к Михримах, у султана к Хатидже (остальные его сестры к этим телячьим нежностям особо не стремились).
Увы, Паргали не мог позволить себе прижать бедную Махидевран к груди и гладить по голове, пока бедная розушка, размазывая слезы по щекам, жаловалась и жаловалась бы на свою загубленную жизнь единственному человеку, которому было до нее дело.
Ибрагим не мог не видеть недостатков и промахов госпожи и знал, что плевать она хотела на все его увещевания. Но — понимал и прощал, ни разу не выказав раздражения. И ведь это было абсолютно не наигранно. Великий визирь вообще плохо умел притворяться, его не надолго хватило даже для своей династийной супруги. А для Махидевран он был таким — почтительным, понимающим, сочувствующим — почти всю жизнь.
И дело не в том, что он имел долгоиграющие планы на правление Мустафы. К шехзаде, надежде династии, Паргали, относился куда с меньшим пиететом, чем к его матери, в том плане, что особых сантиментов не разводил. Мог и чуть ли не зашкирку приволочь к отцу, и отчитать резко. Да что говорить, Ибрагим и самому султану дерзил. Едва ли Мустафа имел бы больше уважения от Паргали, став султаном, чем его отец. Умасливать Махидевран столько времени, не испытывая к ней искренних чувств, Ибрагим точно не стал бы — не таким он был человеком.
Великий визирь был достаточно прямым, и если не любил кого-то, то ничего поделать уже было нельзя. Но если полюбил и взял под свое крыло, то это тоже навсегда. Об этом говорят его отношения с Хатидже, к которой он вернулся, переборов свои обиды. С Нигяр, которую он не утопил в Босфоре после ее выходки с беременностью на виду всего Топкапы. С лопухом-эфенди Матракчи, который изрядно помотал нервы визиря в своей время.
Нетерпимый и резкий Ибрагим с теми, кого любил был удивительно нежен и терпелив, с Махидевран в том числе. И это точно была не какая-то влюбленность — это исключается ровностью отношения Ибрагима к госпоже: его чувства к ней были ровным светом, никак не пляшущим пламенем.
Даже отказываясь в первый раз в жизни защищать Махидевран, Ибрагим был сдержан и предельно вежлив. Впрочем, это было в третьем сезоне, сценарий к которому писала не Мерал Окай, поэтому характеры персонажей уже несколько отличались от того, какими были задуманы изначально. Поэтому во взгляде Ибрагима не хватает глубокого сочувствия к несчастной Розушке, в очередной раз попавшейся в нелепую ловушку судьбы в лице Хюррем.
Увы, хотя Ибрагим готов был на многое ради весенней госпожи, реально сделать для нее он мог очень мало. Махидевран была слишком глупа и своенравна, чтобы слушаться великого визиря. Если бы Паргали мог орать на Розу, топать ногами и швырять об стену, как Нигяр, гляди, султаном стал бы Мустафа, потому что это был единственный язык, который понимала его мама. Но Ибрагим так не мог. И не только потому, что Махидевран была госпожой.
Даже когда Махидевран попала в опалу после болезни султана, Паргали не отвернулся от нее, хотя такое решение было бы благоразумным. Так уж вышло, что этот резкий жестокий человек искренне любил ее, перенося на нее нерастраченную нежность к собственной семье, с которой был разлучен в далеком детстве.
Эта любовь изредка озаряла облик Махидевран, мельком показывая зрителям, какой могла бы быть весенняя госпожа, останься она розой Сулеймана и после его восшествия на престол: сдержанной, мудрой, спокойной, любимой...
Все забыли, и только Ибрагим помнил ту Махидевран, что прошла по усыпанному золотом пути и поверила, что можно попасть в рай, оставаясь на земле. Возможно, он единственный, кто мог понять всю боль несчастной Махидевран, низвергнутой из рая близости к султану, и силу ее страдания из-за манящей близости невозвратно потерянного счастья. Поэтому не осуждал ее.
