Чтобы рассказать очередную историю, мне не обязательно ехать за тридевять земель, искать новые встречи. Достаточно, переходя от квартиры к квартире, вспомнить дом моего детства и юности - рядовую пятиэтажку, набитую самыми разными жанрами Жизни.
Врать не стану - о многих жильцах мне ничего неизвестно. Может, так конспиративно и тихо жили или мне память на их счёт отшибло. Но, например, Горыныч из второго подъезда, перед глазами, стоит, как живой.
Вообще-то его звали Алексей Егорович. Прибыл он из Якутска. Занимал там руководящую должность, а значит имел высшее образование. В Якутске остались бывшая жена и замужняя дочь мужчины.
Поговаривали о размене квартиры после развода и увлечении Егорыча какой-то женщиной. И, вроде из-за неё он покинул малую родину и выбрал вариант жилья в нашем городе.
Первые года три Алексея Егоровича видели редко. Похоже, он кайфовал у зазнобы ради, которой перекроил свою жизнь. Но это было до того, как мои родители получили в этом доме квартиру от химзавода.
А когда переехали, и я вошла в некоторый возраст соображения, Алексей Егорович тоже стал жильцом постоянным. Ему шёл шестьдесят седьмой год, и мне он виделся невероятно старым: почти лысый, с реденькой бородёнкой и насупленными бровями.
Характер имел препротивный. И уже обзывался Горынычем. Вполне обоснованно. При этом, мужчина не пил, не курил и вёл жизнь затворника. То есть, по гостям не мотался и к себе не приглашал никого. Приличная пенсия позволяла отдыхать полноценно, что Горыныч, на свой вкус, и делал.
Окна его квартиры, расположенной на втором этаже, выходили во двор. Горыныч, очень любивший семечки, закупал их мешками. Мыл, сушил, жарил особенным способом.
В изредка хорошем расположении духа, по пути в магазин, находившихся во дворе соседей, ими одаривал и те признавали, что семечек такой вкусноты прежде не пробовали. Зная характер Горыныча, интересоваться способом жарки не имело смысла.
Так вот это любимое лакомство, Горыныч употреблял круглодично и, исключительно, на балконе. С перерывом в пару часов. То есть, по примеру никотинозависимых, в конце каждого второго часа, он выходил на балкон с глубокой тарелкой, наполненной семечками и минут тридцать сосредоточенно лузгал.
Что с того? А это мог объяснить наш дворник, с употреблением не словарных выражений, выметая весьма ощутимое количество кожурок, во все стороны разносимых ветром. Птички? Птички тоже зёрнышки от мусора отличают.
Своё поплёвывание вниз, а не в пакетик, Горыныч объяснял устно и письменно дворнику, управдому и участковому:"А по другому кайфа нет. Те, кто скамейки просиживает тоже не всегда в пакетик плюют."
Молодой участковый , испытывая неловкость от того, что учит старика, котрому "везде почёт," втолковывал:"Вы, получается, сорите ИЗ дома. Часто и в большом количестве. Нехорошо, Алексей Егорович. Я очень на вашу совесть рассчитываю."
Ставил у себя отметочку о проведённой разъяснительной беседе и уходил со спокойной совестью. Дворник был резче, а однажды и вовсе вознамерился побить Горыныча. А тот, пощипав бородёнку. кивнул:
"Можешь. Но рекомендую насмерть. Иначе выйду из больницы и пристрелю тебя, к чёртовой матери, когда мои же кожурки подметать станешь. У меня охотничье ружьё есть и разрешение."
Дворнику становилось не по себе от неясности: разрешение на ружьё или на отстрел дворников? Он удваивал этажность мата, а Горыныч, поплёвывал на него с балкона кожурками. И другие шалости водились за стариком.
Время от времени, упустив мусоровоз, он опрокидывал ведро с отходами в дворовую урну. За это очень могло не поздоровиться. Но за руку никто не ловил, а дворник про ружьё Горыныча помнил.
И ребятне доставалось от деда. Двор у нас был просторный, девчонок, мальчишек полно! Тут в "классики" прыгают, там в "лягушки" или "штандер" шумно играют. Смех, визг.
Случалось, одёргивали бабульки ребят, но больше для порядка, без злобы, меж собой рассуждая, что на то и дети, чтоб скакать, да дню радоваться. Горыныч иначе считая, доставал "оружие" - шланг.
Надев на кран с холодной водой, тащил резиновую "змеюку через всю комнату на балкон, высоко задирая, чтоб себе мокроты не наделать и, зажав пальцем, организовывал сопливым противникам струю, как из брандспойта.
Ею же смывал "классики.," если им не повезло быть начерченными под его балконом. За право детей на шумные игры, вступался весь двор, требуя объяснения, чем "старому змею" помешало босоногое детство. Горыныч хладнокровно заявлял:"Оно мне не даёт развиваться культурно!"
Культурное развитие пожилого вредины заключалось в прослушивании пластинок. Исключительно Леонида Утёсова. Душевный певец. Но, когда раз пять подряд, на всю громкость, "у самовара Маша сидит" - это жуть!
Ещё Горыныча подозревали в воровстве газет из почтовых ящиков и дополнительное место в подвале он, незаконно, отжал у соседа, и не участвовал в благоустройстве двора, и выбивал коврики на балконе и...
Словом, всякой такой "мелочёвки" накопился целый мешок. Но толковой управы на пожилого пенсионера (коммуниста, ветерана труда, между прочим!) не находилось. Ну и махнули рукой, пошумев, покипев:"Ладно, не таких терпим!"
Собак тогда мало, кто в квартирах держал. А кошки были у многих. Вот и у соседки Горыныча - Юлии Петровны, имелась трехцветная кошечка. Стерилизация хвостатых широкого распространения не имела и женщина от улицы любимицу свою ограждала.
Но однажды хитрюга выскользнула, пока Юлия Петровна с почтальоншей разговаривала. "Мура, Мура!" А её и след простыл. "Где бывала, кому давала" Мура, осталось кошачьим секретом, но последствия себя ждать не заставили.
Глядя на раздувшиеся бока блудницы, Юлия Петровна неприятно тревожилась, как поступить с приплодом. Женщина она была одинокая, восьмой десяток разменявшая, с умеренной пенсией и заботиться о котятах ей не хотелось.
И потом их ведь, в любом случае, куда-то нужно будет пристраивать! А ну-как не выйдет? По миру пустить и совестью мучиться? Вспомнилось, как деревенская бабушка этот вопрос решала: ведро, вода, решительный жест. Не смотреть! Зато потом спокойно вздохнуть можно.
И пока Мура вынашивала, Юлия Петровна смирилась с мыслью, что так и поступит. Но час пробил - появились котята. Целых пять штук!. Пятые сутки пошли, а они оставались в доме старушки. Она несколько раз наливала воду в ведро, брала малышей в руки и... снова к пушистой мамке подкладывала.
Вдруг про Горыныча вспомнила:"Вот кто утопит и рука не дрогнет!" Была заковыка: а чем приманить соседа согласиться на это? Если б выпивал - бутылка бы выручила. Нешто деньжат дать? Приготовила рубль, сложила в коробку котят и вскоре звонила в дверь противного старика.
Горыныч выслушал и спросил:"А ко мне ты, как к главному душегубу дома пришла, что ли?" Юлия Петровна замялась, но пояснила:"Мне нужно, чтоб всё тишком прошло. Ты не шибко общительный..." "Понятно, о репутации своей беспокоишься,"- недобро хмыкнул Горыныч.
Юлия Петровна вспыхнула:"А хоть бы и так! Это тебе, что роса, что моча! Я не задаром. Вот, рублик держи!" Горыныч решительно объявил:"За каждого! Итого - пять рублей!" "Ну, знаешь!"
Горыныч захлопнул дверь, чтоб через час снова открыть той же Юлии Петровне. Но теперь, слов не тратя, женщина сунула нанятому душегубу рублёвки, коробку с пищащими комочками и ушла поскорее. Он глянул на деньги - у двух банкнот не было уголков. В принципе, всё равно. Пора заняться котятами.
А Петровна на ночь себе корвалола лишних двадцать капель накапала. У Муры прощения попросила и с тяжёлым сердцем легла спать. Встала поздно и, не умывшись, к соседу кинулась, решив отменить, если не поздно, подлое дело. Но квартира, как глухая стояла - никто на звонок не спешил.
И, кажется, не меньше месяца Горыныча не было видно. "Уж не повесился ли, котят порешив?" - металась возле соседской двери Юлия Петровна, принюхиваясь. Но поделиться ни с кем не посмела.
Как пропал, так и появился Горыныч. Как обычно, насупленный, на общение не настроенный. Юлия Петровна, с ним столкнувшись, первым делом спросила:"Ну?!"
"Как заказывала: весь приплод тайно бросил в бездну вод,"- не моргнув глазом, отрапортовал Горыныч. "Душегуб проклятый, разрази его гром!"- бормотала Юлия Петровна, подзабыв с кого всё началось.
Мура окотилась в середине апреля, теперь май наступил. В одно свежее, тёплое утро, из второго подъезда, вышел Горыныч с корзинкой в руках. Пошёл туда, где во всю травка пробилась м стал, что-то из корзинки выкладывать. Завтракать на траве, что ли собрался?
Кое-кто во дворе уже обретался и залюбопытствовал посмотреть. Подняв к первому своему, настоящему солнышку, пять котят щурили глазки. Уже хорошие такие, подрощенные. Три бело-черных, четвёртый - рыжий, а пятый - угольный, без единого пятнышка.
Горыныч над ними, как наседка склонился. Собравшимся - бабкам и ранней ребятне на вопрос:"Откуда пушистое войско?" ответил:
"Под дверью нашёл, в апреле. Слепышами. Ладно, знал, что у знакомца, что на дачах дежурит, кошка принесла всего одного котёнка, а сама молочная. Вот к нему и отнёс. Из-за них жил у него в теплушке."
У нас ведь, как - привлеклось внимание, пошла особая эмоция и всем надо! Котят "от Горыныча" на ура разбирали. Но двоих он заныкал обратно в корзинку - Рыжего и Уголька. Только у них имена и были.
Юлия Петровна, ближе к обеду, узнав эти потрясающие подробности, с невероятной стыдобой, пошла к Горынычу. С пирогом и бутылкой молока для котишек. Он неожиданно пригласил пройти.
Чайник поставил, пирог принял с удовольствием. Юлия Петровна не знала, какие слова найти, но Горыныч - "телепат," ей сказал:"Ладно, Петровна, проехали!" По комнате, друг за дружкой, прыгали Рыжий и Уголёк. "Этих-то к чему оставил?"- спросила соседка. "Прикипел."
Вот и поговори с ним! А Юлии Петровне Алексей Егорыч стал по человечески интересен. И отчего развёлся и почему оставил Якутск. Не в первый же раз, но он ей открылся потому, что они задружили.
Алексей Егорович и в шестьдесят оставался бравым мужчиной. Жена, замужняя дочь и внук набирает рост. Не то, чтоб счастливы "по самые уши," но всё ровно, стабильно. Вдруг - влюбился без памяти в командированную женщину по имени Варя.
Тридцать пять, разведена. Перестав находить общий язык с сыном - подростком, отправила его к бывшему мужу, между прочим, майору. Не рассчитывал, а она ухаживания приняла. Впервые в жизни закипел левый роман. Как-то быстро спалился. Жена подала на развод.
А ему уже было по барабану. Потребовал раздела квартиры, объявил деньги на личной книжке только собственными накоплениями. По сути, так оно и было, но несправедливо, конечно.
Варина командировка длилась четыре месяца, и за это время Алексей Егорыч успел полюбить, развестись, стать подлецом, по отношению к близким. И найти, путём двойного обмена, однокомнатную квартиру в городе Вари. Жене тоже однокомнатная досталась - в родном Якутске.
О замужестве Варя слышать не захотела, но к себе приняла. Целых три года, собственную квартиру лишь навещая, жил у возлюбленной. Прежнего уровня работу найти не смог. Так, инженерил в стройконторе.
Варвара его сбережения, те о которых знала, прибрала и попросила уйти, сказав, что её вспышка потухла. Самым сложным оказалось забыть молодую любовницу. Но, превратившись в Горыныча со скверным характером, он сумел.
Петровна сочувствовала советом:"А ты бы повинился перед женой. Чего не бывает!" Но Алексей Егорович никаких чувств к прошлому не испытывал, а перемогаться желания не имел. Он выбрал помогать дочери небольшими деньгами.
..Наверное, прошло лет пять потому, что я помню себя уже не с косичками, а со стрижкой "гаврош." Горыныч давно не дурил. Даже, как-то непонятно и скучновато стало. Оказалось, он заболел всерьёз. Диабет и на этом фоне почечная недостаточность. Наверное, из-за возраста, о выздоровлении думать не приходилось.
Егорычу требовалась помощь и, всё ещё коптящая небо Юлия Петровна, уговорила его вызвать дочку. Алексей Егорович обещал, но, как только выпишется из больницы. Его коты - Рыжий и Уголёк, в который раз, перекочевали в квартиру Петровны.
Больших сил у старика не было, он вызвал такси до больницы и, в ожидании, обратился к старинной подруге с великой просьбой: "Юляша, дай слово, что если помру, ты моих котят не оставишь."
Не путался - средневозрастные, упитанные коты, остались в его глазах шаловливыми котятками. Петровна потом сто раз пожалела, что такое обещание дала. Думала поддержать, чтоб со спокойной душой на лечение лёг, а получилось - отпустила.
"Он, пристроив их, себе разрешил уйти. Мучился шибко,"- позже, говорила "Юляша"соседям.
Кажется, на похоронах Алексея Егоровича его родных не было. Не знали или не посчитали нужным приехать - не ведаю. Сама я увидела только "путь" из гвоздик по которому несли Алексея Егоровича до похоронного транспорта.
Годами старше похороненного приятеля, Юлия Петровна жила практически с тем обременением, от которого, когда-то пыталась избавиться. Только Мура её год назад, как навечно уснула. Но теперь коты ей были милы. Рыжий имел безмятежный характер и по хозяину горевал без трагизма.
А вот Уголёк убивался, отказываясь от еды. Подолгу сидел у окна, вглядываясь, ожидая, надеясь и тихонько мявкал жалобным звуком. Петровна боялась, что котик не сдюжит и помрёт от тоски, но он оклемался. Только больше никогда не поддерживал Рыжего в играх и редко мурлыкал.
Среди их поклажи, заботливо собранной рукой Алексея Егоровича, Юлия Петровна нашла конверт с некоторой суммой денег. И было написано: "Завещано Угольку и Рыжему на сметану и кильку." И отдельно, рублями, столько, сколько, когда-то она за утопление котят отдала Горынычу. У двух банкнот не было уголков. Петровна их узнала и заплакала.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Все отзывы прочла - спасибо. Замоталась в делах. Лина
