Потом что-то происходит, третий город исчезает – потому что больше никто не приезжает в эти края, никто не ходит по незнакомым улицам, восторженно глядя на роскошные фасады. Город глазами туриста умоляет – ну пусть я буду, ну пожа-а-алуйста, ну хоть немножко, ну я устал не быть. Остальные города разводят руками, объясняют, что ничего не могут сделать, ну что вы хотите, ну вот так бывает, это жизнь, и все такое. Третий город в отчаянии, он не знает, что делать, он живет воспоминаниями тех, кто когда-то посещал его, ходил по старинным улочкам. Город сам превращается в воспоминание, мало-помалу свыкается со своей судьбой.
.
Они собираются снова каждый вечер, - приходит город глазами местного жителя, приходит город глазами гида, заказывают что-то каждый свое, ловят себя на том, что ждут этого, как его, ну этого, ну вы его знаете, ну да-да, его самого. Этот приходит – как всегда с опозданием, хотя никто не ждал его вовремя, роняет стакан, заказывает что-то непонятное, на что у него не хватит денег. Те двое смотрят на него, думают, что тут не так, а что-то очень и очень не так, понять бы еще, что именно.
.
Спохватываются.
Город жителя роняет тарелку, город гида переворачивает графин с чем-то чайно-рябиновым, осенне-ягодным.
Только сейчас понимают, что их нет, совсем нет, вообще нет, что есть только город туриста, город-воспоминание, больше никого нет.
Что случилось, спрашивают города, почему ты есть, почему нас нет, что, черт возьми, вообще происходит. Город не знает, городу нечего ответить, город извиняется, сам не знает, за что, пытается понять, не может...
.
Ближе к вечеру мы с городом идем дальше, город рассказывает мне о своих дивных краях, по его словам это вообще какое-то сказочное место, правда, там сейчас все выжжено дотла, но когда-то было сказочное место, да. Мы перебираемся через реку по разрушенному мосту, углубляемся в чащу леса, - и вскоре я замечаю далекие огни, которые становятся все ближе, и вот я уже вижу людей на опушке леса, город радостно бросается к ним, грызет уздечку.
.
Я чувствую, как отец пытается пробиться в мои мысли – раньше он никогда этого не делал – кричит отчаянно, стреляй, да стреляй же, идиотище, стреляй, ну что ты встал. Я сжимаю руки, чтобы не дать им прикоснуться к ружью, я направляю поводья в сторону огней – и даже не сразу понимаю, что случилось, когда пуля пронзает мне грудь – одна, две, три, еще, еще, еще, вот черр-р-рт... Я не понимал, что случилось, я так и не понял этого, я понимал только одно – я никогда не буду стрелять в города.