Когда перечитываешь новые тексты Юрия Серебрянского, тревожно искрится чувство ностальгии. То ли — по настоящему (как у Вознесенского), то ли — по неспешной, мучительной, ускользнувшей в небытие жизни. Жизни, в которой были и своя Фрези Грант, и булгаковские волшебные города, и пионерский лагерь полустрогого режима. Лирично, но отчаянно. Медитативно, но с иглой. Все исчезает, остается лишь «Гюнтер Грасс, музей которого сейчас у меня прямо за спиной».
Девочка на крыше гаража
Глубокой осенью мы оказались в Сопоте, ожидая попасть на одну литературную встречу. Выловили хоть что-то интересное в октябрьском календаре местных культурных развлечений. Следуя за навигатором, мы покинули ветреный главный проспект, выходящий через площадь со статуей рыбака без улова дальше, к колоннам у входа на главный пирс. Мы не пошли туда, сто раз там бывали. Справа и слева от пирса огромные настоящие лебеди плавали вдоль полосы прибоя, мотающего куски льда. Если хорошо укутаться от пронизывающего ветра и постоять немного на пирсе, глядя на эту картину, возникает в памяти таз с водой, который мама так же раскачивала, прежде чем выплеснуть во двор после уборки в доме.
С пирса мы пришли в уютный «Сопот мечты», район старых двухэтажек, построенных здесь немцами. Каждый польский артист мечтает провести в Сопоте годы пенсии, в одном из таких домиков с небольшим двориком. Они казались бы одинаково безликими кирпичными коробками хотя и разных цветов, если бы не чудо-веранды. Деревянные прилепленные к любой из сторон летние кухни, с большими светлыми окнами, нарядными шторами и высокими ступеньками. Каждый хозяин старался выделиться цветом веранды, калиткой и стеной, оплетенной плющом, резными окнами или даже различимой в сгущающихся сумерках оранжереей, пока не скрытой от взгляда прохожих занавесками. Иногда это были какие-то особенно богатые занавески, в общем, веранды не давали нам заблудиться и без навигатора. В ожидании литературного вечера мы просто бродили по улицам, разглядывая их, пока окончательно не замерзли. Забегая вперед, стоит сказать, что именно прогулка и оказалась нашей главной целью времяпрепровождения. С творческого вечера мы ушли спустя десять минут после его начала. Автор, средней известности писатель на пенсии, пафосно представлял героя своей книги о морских путешествиях, который стоял в дверях библиотеки и мог быть почти безошибочно определен как капитан дальнего плавания в отставке. Но вот еще один эпизод, которых хочется упомянуть.
В тот момент, когда мы окончательно замерзли в ожидании, как оказалось, полного литературного разочарования, мы увидели среди номеров домов и табличек с названиями улиц вывеску «Кофе и блины», что давало нам шанс не только перекусить в тепле, но и войти во внутренний мир веранд. Синяя дощатая узкая лестница, по которой двоим сложно было бы подняться рядом, вела в небольшую, во всю длину веранды, комнату. Здесь к стене примостились всего два столика и пять стульев, все простое, деревянное, я бы не удивился, если бы шестому гостю хозяева вынесли табурет из комнаты. Мы присели за столик, освещенный современным торшером, как видно, из «Икеи», перебивавшим неярким светом переливы красной гирлянды на окне, то ли приготовленной к будущему празднику, то ли вовсе не убиравшуюся круглый год. От дощатой стены веранды и узорного окна, составленного из многочисленных треугольных стекол, веяло зимой, а освещение делало сумерки еще более густыми, и легко было себе представить там заснеженную дорогу. Когда принесли кофе и блины, я подумал, что снег делает мир узнаваемым в любой точке. И эти треугольные стекла, рядом с которыми я сидел, разглядывая не улицу, а черную вату, забитую в щели между стеклами и крашеными рейками.
Сидел и вспоминал пристроенную кухню-времянку в доме, где родился и долго жил. Так совпало, что в год, когда отец и дядя сломали ее, построив, на радость маме, новую, блочную, с печкой, я переселился в собственный дом. Новая просторная кухня навсегда «в гостях у родителей», а наша старая кухонька, на которой зимой мерзла мама, выскакивая помешивать блюда на плите, и есть часть отчего дом. С точно такими же треугольными окнами, сквозящими щелями и снегом во дворе, желтым от собак и света фонаря, пристроенного к углу гаража — навеса. Мне сначала не разрешали, а потом уже просто просили не сидеть на холодной кухне, но зато жарким летом там было прохладнее, чем в самом доме. Я или читал, сидя у стола, или разглядывал мух, ползающих по треугольным маршрутам.
Как я узнал гораздо позже, такого долгого лета отдыха, какое досталось советским школьникам, почти нигде больше не было. Это ли не причина выбора нами места для отпуска — тепло, море? Школьное лето повторись. А те, кто выбирает горнолыжные курорты, учились известно где, да и известно как. Кроме отпуска есть только новый год — три дня на перезагрузку.
В июле у меня наступал кризис середины каникул — учиться я любил, но любил это делать под руководством, самостоятельность нам старались не прививать, а добыть ее было неоткуда. Вернее, несколько способов все же было, например, сложивший руки на груди Капитан Немо, чье молчание — подводное золото. Ихтиандр, плывущий по волнам музыки Андрея Петрова.
Крыша, на которой я обожал проводить лето, до сих пор цела, а вот навес, служивший гаражом, снесли еще до кухни. Он был покрыт шифером, на краю зрела пастила, укрытая от ос марлей, что осам никак не мешало жить на пастиле до осени. До осени, потому что если мы забывали убирать пастилу перед дождем, ее уже оставляли осам.
С гаража можно было попасть на чердак, хотя ходить по шиферу строжайше запрещалось — он продавливался и бежал. Вход на чердак был оплетен диким виноградом, вокруг трубы — прошлогодний лук и запах прошлогоднего лука, сухих страниц отцовских геологических отчетных ведомостей, старый рамочный фотоаппарат, птичка которого уже давно на небесах и не найти в городе человека, умеющего собрать все детали вместе.
Сидя на кухне, я оторвал глаза от страниц книги и увидел странную картину. С крыши гаража спускались ноги в черных сандалиях и болтались в воздухе, шевеля подолом белой юбки или платья. Я еще подумал — по шиферу-то ходить нельзя, а как еще попасть на самый край крыши? Двор довольно тесный, и даже если бы я вышел на крыльцо, все равно никак не смог бы разглядеть девчонку, забравшуюся на нашу крышу. Мешала стена дома. Но я додумался поступить иначе. Я взобрался на стол и попробовал открыть старую пыльную форточку, дотянуться сюда было очень сложно. Сбил щеколду вниз и, рискуя разбить стекло, втянул форточку внутрь, посыпалась старая облупившаяся краска. Прямо на стол. Но я и так уже находился на его поверхности с ногами. Форточка выводила мой взгляд на крышу, как раз туда, где сидела и по-прежнему болтала ногами девчонка, на вид лет тринадцати или четырнадцати. Она глядела на то, как я открывал форточку молча, сложив руки на колени, прижав ими свое белое платье. Я сказал ей «привет», хотя и не верил своим глазам. Девчонки обычно не лазали по нашему гаражу или крышам, всех соседок — одноклассниц я знал, и ее видел впервые в жизни.
Она ничего не ответила, только молча смотрела то на меня, то на стену дома. Белое платье с отложным воротником и пояском, такие носили девчонки на каникулах. Мои одноклассницы умудрялись забираться на деревья в таких, благо у нашего двора со стороны улицы росла раскидистая сирень. Пытаясь доказать, что она не жалкий кустарник, сирень отрастила настоящие стволы, хоть и не тянувшиеся вверх. Зато цветов и запаха всегда было достаточно даже прохожим.
Темные глаза, правильное лицо и вьющиеся черные волосы, не достающие до плеч. Высокие брови и спокойный взгляд без улыбки. Клянусь, когда я на секунду отвернулся, заметив краем глаза удивленно застывшую на пороге кухни нашу кошку, девчонка не исчезла.
Много раз я разговаривал с ней во снах, она никогда не отвечала голосом. Кивала, а несколько раз даже улыбнулась. Тряхнула головой и черные завитки упали на лицо.
Я вышел на крыльцо, обошел нашу кухню, пройдя под раскачивающимися черными туфлями и отошел от гаража вглубь настолько, чтобы видеть сидящую на крыше гостью и слышать, если она говорящая.
Я думал о том, что ей никак не спрыгнуть с крыши гаража. Можно сломать ногу, а помочь я ей не смогу, у меня маленький рост. Но это были мысли, которые рождались для того, чтобы гнать другие мысли. Какая красивая девочка. Третьи мысли о том, что она невесть откуда появилась, кажется, исчезли или дымкой стлались по дну мозга. Позже я видел забавные наивные картинки индийских гуру с пририсованными лучами, исходящими от них. Но тогда мне казалось, что так и есть, что ее волосы светятся и лицо, но это всего лишь солнце пряталось у нее за спиной, а я смотрел снизу вверх.
— На что же ты смотришь? — сказала она.
— Как ты слезешь? — я спросил первое, на чем застиг мою голову ее голос.
— А ты не ответил! — с этой фразой, звонкой, как удар, она и исчезла.
Не могу сказать, что я так уж часто вспоминаю тот случай, но бывают моменты, такие как сейчас, когда треугольные холодные окна кофейни напомнили мне нашу кухню-пристройку и трамплином бросили в жару алма-атинского лета. Впрочем, несколько раз мне все-таки казалось, что я нашел ее, но всегда что-то не соответствовало, голос, например. А наклонить голову, чтобы черные завитки так упали на лицо, никто не сумел пока.
Почти уверен, что именно это состояние поиска и наблюдения превратилось постепенно в добрую и качественную, как мне кажется, опухоль сознания. Она и пишет. Я долго никому не рассказывал эту историю, все думал, найду ее, и мы уже вместе расскажем, и раскроются все тайны. Но лето закончилось, потом закончилось детство, потом еще многое, и я стал думать, глядя в зеркало, что девочка эта тоже теперь совсем взрослая, а еще хуже, такая же, как тогда.
Пригородная электричка несла нас обратно в Гданьск, как раз мимо Сточни-верфи, но в окнах уже ничего не было видно — осенняя темнота приходит в гости рано, и, покачиваясь от движения поезда, я смотрел, как среди мерцающих полосок-фонарей на огромных корабельных кранах отражение моих глаз совпадет в окне с отражением глаз жены.
#рассказы #современные писатели #современная проза #литература #формаслов