Эта повесть максимально сюжетна, с очень живыми персонажами, каждого из которых понимаешь, узнаешь и — жалеешь. Мария Косовская филигранно балансирует между очень точным, местами едким описанием и пониманием и жалостью. Получается объемная история про живых людей.
9.
Неожиданно выпал снег. Он летел с низкого серого неба бесформенными ошметками и, соприкоснувшись с землей, истаивал, превращался в слякотный серый кисель, валиками расступающийся под ногами. Яна шла к метро. Денег оставалось мало, тратиться на такси было бы неразумно. Дул ветер, она дрожала и всю дорогу смотрела на свои мелькающие при ходьбе ноги, вернее, на острые носы замшевых сапог. Было жалко наступать ими в слякоть, и когда Яна дошла до метро, испытала облегчение, что теперь будет сухо и тепло.
Но в подземке тошнотворно пахло: едкий запах жженой резины и оплавленных проводов. Люди с бледными лицами смотрели в свои экраны. Яна тоже достала смартфон. Открыла «Инстаграм». День назад она выложила фото, где в купальнике сидит на берегу Аравийского моря: белый песок, бирюзовая вода, разлетевшиеся на ветру волосы. Под фото было более двухсот лайков. Слабый ток удовольствия прошелся по телу. Яна улыбнулась, собираясь читать комментарии, но машинально огляделась, интуитивно чувствуя внимание. Немолодой коренастый кавказец с лоснящимся, как его ботинки, лицом, заинтересованно рассматривал ее. Встретившись с ней взглядом, он сально подмигнул и кивнул на телефон, давая понять, что хочет получить ее номер. Яна скривилась. От мимолетного удовольствия не осталось и следа, захотелось умыться. Она презрительно сжала губы, нажала на три точки рядом с фото и добавила надпись: «Глядя на меня, мужчины могут подумать, что я — сытый ужин, который можно получить по дешевке. Господа, бифштекс может оказаться начинен стеклом. Слюнявые сердечки оставьте при себе. Мне интересны только те, кто платят. Если у вас нет нескольких сотен тысяч, которые вы готовы потратить на меня — идите лесом». Тут же появился комментарий некого ryabchenko: «Серьезные люди в инсте не сидят. Открытая продажа уместна на сайте содержанок. Помогу с регистрацией. Беру недорого, 10% от якорного спонсора».
«ryabchenko, не пойти ли тебе в бан!»
«Не принимаю советов от шалав»
Лицо Яны мгновенно залило жаром. Она забанила ryabchenko и с мстительным злорадством удалила ветку комментариев. Но тут же пожалела, хотелось зайти к этому уроду на страницу и посмотреть, что это за хер с горы. Яна бросила телефон в сумку и вспомнила, куда едет и зачем — внутри сумочки неуместно торчал белый конверт. И хотя она еще сомневалась в своем решении, все же ryabchenko моментально истерся из мыслей, как незначительное грязное пятно.
В супермаркете она купила зажигалку, жидкость для розжига мангала и банку энергетика. Хотелось курить, и она взяла пачку «Винстон Лайт». Ветер пронизывал, забирался под куртку. Яна дрожала. Стоя у урны, она выкурила подряд несколько сигарет, запивая приторным синтетическим пойлом. От страха и нервозности она не ощущала тела — одно перекрученное жилами, толкающее в грудь напряжение. Еще раз открыла сумочку. Конверт белел с какой-то даже укоризной. Яна знала, что внутри билет на тот самый спектакль, в котором она мечтала получить роль. Такая вот усмешка судьбы. События были как узлы, затягивающиеся на нервах.
В театре Яна сдала куртку в гардероб и несмело прошла в фойе. Она ждала и в то же время опасалась, что встретит кого-нибудь из знакомых. Непрестанно озираясь, она жалась к стене. Вокруг были чужие и непримечательные люди, в основном пожилые женщины, блекло и бедно одетые. От них так и несло замшелой интеллигенцией. Шуршали обрывки фраз: «актерская игра…», «талант…», «премьера…». Яна разыскала свое место в зале, оно оказалось в одной из центральных лож.
Множество кресел пустовали. Рядом с Яной заняты были только три. Погас свет, начался спектакль. Яна не понимала ничего. Какие-то люди, выхваченные световым пятном, бегали, кричали, двигали деревянные лестницы, махали палками и кусками материи. Действие представляло из себя балет, где забинтованная в матерчатые полосы актриса, похожая на мумию, а не на Деву, что-то выкрикивала и прижимала руки к груди. Мужчины в кожаных доспехах следовали за ней по пятам, то и дело выхватывая из-за пояса искусственные мечи. Как Яна не сосредотачивалась, ей не удавалось обнаружить связности между событиями на сцене. Ее сознание, замкнувшееся на предстоящем, где мысль бегала туда-сюда, как переменный ток, плавилось от напряжения, не оставляя возможности что-либо понять. Яне было необходимо решенье. Но она не могла. Она ждала знака судьбы.
Включился свет, застучали сиденья. Яна встала и пошла куда-то, просто потому что надо было идти. Неожиданно она оказалась в буфете. Это был тот же зал, только без скатертей и фуршетных линий. На мраморной барной стойке стояли тарелки с бутербродами, к ним тянулась очередь. Все было буднично, и не верилось, что там, с изнанки, в кулуарах театра, скрывается тот самый кабинет, косо стоящий стол, потертый диван и «Сатурн» на полке. Возле кофе-машины суетился мальчик — официант с бесцветными волосами. Он и теперь показался Яне некрасивым. За дальним столиком сидел Вадим. Он смотрел в телефон. Широкие скулы, резко очерченный подбородок, косая, неровно подстриженная челка, падающая на глаза. У Яны задрожали колени. Она спряталась за угол и слушала, как стучит о грудную клетку сердце. На нее оглядывались, будто удары были всем слышны.
Торопливо пройдя по коридору, она нырнула за плотную бархатную портьеру и оказалась в холле, где висели портреты актеров и режиссеров. Леонид Захарович висел выше всех. Самодовольное лицо и сладострастные губы. Вот ее враг! Он олицетворял собой мужской мир — мертвый и воняющий трупным смрадом театр. Сатурн, пожирающий детей. Он пока еще задает правила, но она знает, как вытащить на свет его лицемерие. Она не побоится принести себя в жертву.
В зрительном зале приглушенно заиграла музыка. Начался второй акт.
Она быстро поднялась по лестнице, прижимаясь к стене, чтобы быть незаметной из бара, нырнула в ложу и погрузилась в кресло, как в окоп. После антракта здесь никого не осталось, зрители переместились в партер. И Яна поняла — это знак. Решение принято. Ей сразу же стало легче.
Вторая часть постановки неожиданно захватила ее. Взят Орлеан, коронован Карл, а Жанна уже в опале.
— Откуда ты знаешь, что права? — кричал высокий худой человек в черном.
— Знаю, — отвечала Жанна. — Мои голоса…
— Ты останешься одна — одна как перст — со своим тщеславием, своим невежеством, своей самонадеянностью, своей кощунственной дерзостью! — грозил епископ, и каждое слово отзывалось в Яне, будто он говорил о ней.
— Да, я одна на земле. Я всегда была одна. Мой отец велел моим братьям утопить меня, если я не буду сидеть дома и сторожить его овец. Пусть погибнет Франция, лишь бы его ягнята были целы!.. Я понимаю теперь, что одиночество Бога — это его сила, — ибо что сталось бы с ним, если бы он слушался всех ваших ничтожных, завистливых советов? Ну что ж, мое одиночество тоже станет моей силой.
— Кощунство! Кощунство! В нее вселились бесы!
— Чудовищно! Дьявол среди нас!
— Зажигай огонь! На костер ее!2
Жанну привязывали к кресту. Окруженная сияющим ореолом искусственного пламени, она вскидывала руки. Внутренний голос сказал Яне: «Теперь!» Она достала из сумки пластиковый пузырек, облила колени, свитер на груди, соседние кресла, пол, остатки выплеснула на портьеру. Чиркнула зажигалкой. Поднесла к себе. Замерла. От ужаса сжалось где-то в области диафрагмы, подступила тошнота. Захотелось бежать. Вмиг вообразив, как вспыхнут волосы, как надуется волдырями краснеющая, болезненно уродуемая кожа, как выжрет пламя глаза. Огонек зажигалки плясал перед зрачками. Она закрыла веки, но он продолжал вздрагивать, отпечатавшись на сетчатке. Выдох — вдох. Выдох. Почему она должна умирать?
Сзади послышала скрип двери, и Яна, испуганно дернувшись, спрятала зажигалку в руке. Сотрудница театра, незапоминающаяся женщина средних лет, заглянула, кивнула Яне и исчезла. Спектакль подходил к концу. Яна снова чиркнула зажигалкой и поднесла к обивке соседнего кресла. Ворс вспыхнул. Она инстинктивно отдернула руку, потом встала и сделала шаг назад, потом еще один. Бархат горел неохотно и поверхностно, почти сразу гас, оставляя на сидении большие черные кляксы. Казалось, он вот-вот потухнет. Но пламя спрыгнуло на пол, резво пробежало короткий, в полметра путь, и сразу же занялось портьерой. Яна попятилась к выходу, проскользнула сквозь фойе и побежала вниз по лестнице, болезненно и воровато придерживая подмышкой сумку. Она выскочила из театра через тяжелую двойную дверь. Никто не остановил ее.
10.
Низкое серое небо нависало над городом, как тяжелый и плотный дым. Снег превратился в морось, которая пропитывала пространство мелкой штриховкой влаги, делая его мутным и слепым. Тополя фрагментами отражались в лужах, по краям которых расходились радужные разводы. Свежий асфальт, уложенный на площадке недавно, не впитывал капли, и они покрывали его, как черные волдыри.
Сутулясь и опустив голову, Яна сидела на качелях на детской площадке. Синие губы дрожали, волосы висели сосульками. Выбегая, Яна оставила в гардеробе театра куртку, она тогда не чувствовала холода, и ничего не чувствовала, кроме желания убежать, но теперь ее трясло, стучали зубы, и приходилось сильнее сжимать челюсти, чтобы унять этот дробный и громкий стук. Но все же она сидела и чего-то ждала. Обхватив себя руками, подняв плечи, она пыталась согреться. Холод пронизывал. Ее узкие бедра легко влезли в сиденье для детей, но ноги были слишком длинными, и она медленно сгибала и разгибала их, как кузнечик. Качели противно поскрипывали. Яна морщилась от звука, как от зубной боли.
У театра стояли пожарные машины, сгрудилась толпа людей. Эвакуированные зрители, их родственники, просто зеваки.
«Возгорание произошло на втором этаже, — перекрикивая толпу, вопил в синий микрофон журналист какого-то канала. — Из-за сломанной противопожарной системы пламя распространилось на второй этаж. Зрители были эвакуированы. По предварительным данным жертв нет».
Яна покачивалась на качелях. Слова журналиста были ей слышны. Но она не думала о жертвах, о том, что они могут быть. Это не помещалось в ее голове. Она думала о том, что теперь ее арестуют. Везде были камеры. Жаль, не хватило решимости поджечь себя. Но теперь уж вышло как вышло. Она — не Жанна д’Арк. Она устала. И замерзла. И совсем одна. «Одиночество Бога — это его сила». Нет, она не бог. И жизнь катится наперекосяк, хотя все должно было сложиться по-другому. И она покачивалась. Скрып — скрып.
Наконец, она вылезла из качелей и пошла. Через дорогу, по грязному от дождя газону, сквозь оцепление. Яна проталкивалась через толпу, люди расступались. От крыши валил дым, похожий на налезающих друг на друга чудовищ. Выла сирена. Двое мужчин в черной форме и нашивками МЧС толкали внутрь театра каталку, третий, с пластиковым чемоданчиком, бежал за ними. Кто-то кричал: «Сюда! Сюда»! Яне вдруг представилось, что там внутри задыхается Вадим. Перед глазами встало его бледное лицо и застывшая жесткая морщина у тонких губ. Она ведь может его убить! Эта мысль хлестнула как кнутом. Она рванула вперед, срывая скотч ограждения. Плотный мужчина в форма МЧС перегородил дорогу.
— Пустите. У меня там… друг, — крикнула она.
— Девушка, отойдите.
— Это я подожгла театр!
Мужчина спокойно отстранил ее, как лишнюю вещь. И тут Яна заметила Вадима. Он был на противоположной стороне толпы. Растерянный взгляд его устало и слепо шарил по толпе, ничего не замечая. Вадим был таким же испуганным и незначительным, как остальные. Он был всего лишь одним из людей. Мимо Яны в обратную сторону пробежали спасатели с носилками, которые высоко подскакивали на бордюрах.
Яна сделала несколько шагов назад, наступая кому-то на ноги. Ее толкнули. Она подалась вперед и остановилась, стиснутая плечами и спинами.
— Девушка, вы не заболеете? — услышала она над собой насмешливый хрипловатый мужской голос. Обернулась. Высокий седой мужик лет может пятидесяти, порядочное, выбритое до серого цвета лицо, голубые глаза и надвинутая до бровей шапка. — В театре что ли угорела? — спросил он.
Яна кивнула. Рука мужика дернулась, а в ноги Яне ткнулось что-то теплое. Она посмотрела вниз — большой черный пес неопределенной породы путался в ногах, стараясь вилять хвостом и в то же время не задевать незнакомых ног. И то и другое было невозможно, и пес испуганно поджимал под себя хвост. Яна наклонилась и боязливо потрогала его морду. Пес снова не выдержал и весь завилял.
— Эх ты, проститутка, — обратился мужик к собаке, а Яна вздрогнула, приняв это на свой счет, спрятала руку и даже отдалилась, насколько смогла. Но, поняв, что мужик обращается к собаке, смущенно улыбнулась.
— Овчарка? — спросила она.
— Двор-терьер. Монро. В честь Мэрлин Монро назвали. Здесь за углом шаурму продают. Ты такой в жизни не ела. Хочешь?
— У меня денег нет.
— Угощаю.
Пока шли, мужик накинул на нее свою куртку. На нем были стеганные охотничьи штаны и коричневый грязный свитер. Время от времени от него долетал замшелый, но и приятный мужицкий запах: курево, древесная стружка, какой-то крепкий и будто выдержанный на травах алкоголь, с лесным, мховым эхом.
— Я ж с собакой гулять шел, — объяснял мужик. — А тут это. Ты из пострадавших?
Яна кивнула.
— Будешь, — он протянул ей вытащенную из-за пазухи фляжку. — Сам гоню. И настаиваю. На клюкве, на черносливе, на дубовой щепе. Этот на корне калгана. Бери, бери!
Яна безропотно взяла.
— Да сделай ты, не бойся, глотка два. А лучше — три. Калган раньше «русский корень» называли, в нем сила — от нечистого духа очищает. Грехов решительну, недугов лечительну, демонов губительну. Поняла?
Яна, которая ничего не понимала, да и не хотела понимать, отпила из фляжки. Аромат самогона, имбиря, полыни и еще чего-то непонятного, противного и обдирающего горло, полыхнул в носоглотке. Ее передернуло. Но уже через полминуты мир будто ожил, стал объемным и потек, подхватывая и ее с собой, и это течение было новым и освежающим, будто на холодной московской улице вдруг подул морской бриз.
— Ну вот! — одобрительно сказал мужик. — Хоть порозовела.
В забегаловке «Донер кебаб», несмотря на убогую пластиковую мебель, было уютно: светло, сухо и, главное, тепло. Зеленые стены и пол, светящиеся холодильники с лимонадом. И будто не дымил за углом театр.
— Сырную или обычную? — спросил ее мужик.
— Обычную, — сказала Яна.
— И чая нам дайте сразу. Горячего. Большой стакан. И пива ноль пять, нефильтрованного.
Пока щуплый таджик закручивал в лаваши мясо, капусту и овощи, Яна смотрела, как крутится, равномерно прожариваясь на вертеле, нанизанное и спрессованное мясо. Оно было одновременно аппетитным и отвратительным, будто какое-то жертвоприношение мрачному богу, которое, тем не менее, вкусно пахло. Яна попыталась понять, что это за животное, которое вот так спрессовали, нанизали и равномерно обстругивают по печеным и текущим жиром бокам. Задев столик, мужик уселся на пластиковый стул. Собака забралась под стол.
— Че там случилось? — махнул он в сторону театра.
Яна пожала плечами.
— Ох и красивая ты, просто смерть! — разглядел он вдруг Яну. – Замерзла?
Она сидела, обхватив бумажный стакан ладонями и смотрела, как расходится в кипятке заварка. Она вообще как-то вся переключилась на сиюминутные впечатления, которые открылись вдруг новой красотой. Вот скрежетнула дверь и звонок запел так тонко и приятно, будто ударил серебряным молоточком по слуховым нервам, вот хромой голубь за окном, который до этого безразлично сидел, увидел что-то у мусорки, вытянул голову и, прихрамывая, побежал, а Яне вдруг стало его жалко.
— Шаурма готов!
Мужик пошел к прилавку и вернулся с двумя свертками. Один дал Яне. Она держала большой хлебный конверт, не зная, как удобнее за него приняться, откуда откусить. Монро решила напомнить о себе и ткнулась мордой Яне под локоть. Шаурма выскользнула из целлофанового пакета, кувырнулась, забрызгав красноватым соусом джинсы, и плюхнулась на пол.
— Ах, — обреченно вскрикнула Яна. Она смотрела на распластанную на кафельном полу маленькую, запеленатую в лаваш, похожую на младенчика, еду, и слезы горечи щипали ей переносицу.
— Ах ты ж, дурында блохастая, — добродушно выругался мужик на собаку и протянул Яне свою порцию. – Я еще закажу. А ты, скотина ушастая, — он погрозил собаке. — Ешь теперь, троглодитка. Дома тебя накажу.
В кафе зашли еще посетители, и с улицы донеслись вой сирены и шум машин, привычный гул большого города. Собака под столом чавкала и вздрагивала. Дрожала и Яна, крепко держа руками, в обхват, хлебную куколку. От шаурмы шел запах огурцов, чеснока, майонезного соуса, поджаренной курицы, измятой до изнеможения капусты и той неопрятной, но питательной жизни, которая есть во всякой вредной, но несказанно вкусной еде. Яна откусила, сколько смогла, закрыла глаза и стала жевать. По щекам ее потекли прозрачные, облегчающие душу слезы. Горячий и жирный мясной сок с кислинкой помидора и свежестью огурца заполнили рот. Как это было вкусно! Яна вся сконцентрировалась на еде. И пока жевала, что-то внутри нее успокаивалось и смирялось. Что ж, теперь ее посадят. Волноваться больше не о чем. Остается только спокойно ждать.
— Э, ты чего? Плачешь? — мужик стоял рядом со столиком, приоткрыв рот. Он уже успел откусить половину новой, теперь уже сырной, в ярко-оранжевом лаваше, шаурмы, и губы его были вымазаны майонезом.
P.S.
— Вот она, — охранник театра, лысый мужчина средних лет, показывал Леониду Захаровичу запись с камеры. В кабинете пахло гарью и мокрым тряпьем. В углу был свален театральный хлам: куски декораций, реквизит, уцелевшая мебель, залитая водой при тушении пожара. Шкаф с книгами, закрытый пленкой, скособочился. Местами вздыбился и пошел волнами паркет.
На мониторе компьютера, который чудом не пострадал, Леонид Захарович видел, как Яна облила себя из пузырька, как подожгла соседнее сиденье.
— Следователь запросил видео. Я думаю, дай гляну сперва. А тут такое! — пояснял охранник. — Вот она, пироманка!
— Запись я у себя оставлю. Копии есть?
— Нету.
— Отлично. Для полиции — камера на балконе не работала. Понял?
— Леонид Захарович, да как так?
Тот тяжело вздохнул, глядя на охранника, как на несусветного олуха, которому все нужно объяснять.
— Если мы начнем с этой сумасшедшей судиться, все растянется хрен знает на сколько лет. А нам уже давно от Министерства ремонт обещан. Или ты хочешь работу потерять?
— Да я…
— Театр загорелся из-за неисправной проводки. Зданию требовался капитальный ремонт. Слава богу, обошлось без жертв. Под мою ответственность. И, естественно, полная секретность.
— Понял.
Собирая и упаковывая папки с бухгалтерией, договора, инсценировки и другие бумаги, Леонид Захарович думал про Яну. А ведь с ней явно что-то не так. Какие-то отклонения. Психопатка. Странное дело, Леонид Захарович совсем не злился на нее. Да, на неопределенное время отменяются показы в Москве. А, может, выделят театру временное помещение — он все же не последний человек, с министром культуры знаком лично. Зато, наконец, начнется капитальный ремонт, на который уже несколько лет не могли решиться. Дуре этой надо спасибо сказать. Но и она должна сказать спасибо. Он все же выполнил обещание, помог.
2 Реплики из пьесы Бернарда Шоу «Святая Иоанна»
Повесть Марии Косовской «Сатурн». Часть первая
Повесть Марии Косовской «Сатурн». Часть вторая
Повесть Марии Косовской «Сатурн». Часть третья
Повесть Марии Косовской «Сатурн». Часть четвёртая
Повесть Марии Косовской «Сатурн». Часть пятая
Читать полностью в журнале "Формаслов"
#литература #современная проза #современные писатели #формаслов