- Помни, Таиска, сироту всяк норовит обидеть, не верь никому, особливо мужикам, - Авдотья туго повязала девочке платок, одернула и без того длинное платьице в заплатках, взглянула на внучку и пустила слезу, вытерев уголком ситцевого платка.
- Бабулечка, не плачь, - девочка прильнула к ней, к единственному родному человеку, потому как других родственников она не знала.
На войну Авдотья проводила мужа и двух сыновей, никто не вернулся живым. Осталась дочка Наталья, младшая, последыш, как говорили… не уберегла ее Авдотья, не усмотрела. Расцвела Наталья, по годам замуж пора… Приехала бригада плотников школу строить, приглянулась одному строителю… Осенью уехала бригада, а Наталья в ноги матери кинулась, только поздно было, плотника того ищи-свищи, никаких следов. Весной Авдотья приняла внучку, Наталья шепотом сказала: «Таисьей назовем».
Оклемавшись после родов, уехала на комсомольскую стройку. «Не могу я тут оставаться, - жаловалась матери, - от людей стыдно. Устроюсь, заберу вас к себе».
Авдотья, став у двери и раскинув руки, голосила на всю избу: - Не пущу, одна ты у меня, сыночков не вернуть, так хоть ты не бросай нас.
- Не пустишь, так все равно сбегу.
Вскоре Авдотья смирилась с отъездом Натальи, переключив все внимание на внучку. Два года женщина работала на стройке, написала, что собирается замуж. А потом пришло известие, что из-за несчастного случая не стало Натальи. И как оно все произошло, неизвестно было Авдотье, подружка дочери писала, что вроде из-за несчастной любви.
Авдотья на несколько дней словно окаменела, молчала, поджав губы, даже слез не было. Потом долго сидела перед единственной фотокарточкой, где всей семьей вместе, что-то шептала, пугая маленькую внучку.
- Иди сюда, дитятко, - протянула сухие жилистые руки, - нет у нас никого, сироты мы с тобой, нет заступников, всяк теперь норовит обидеть. Только я не дам тебя никому, уж я досмотрю тебя, раз уж мать твою не уберегла, тебя уберегу от охальников.
Училась Тася старательно, одевалась скромно, косичку Авдотья всегда туго заплетала, да еще платочек заставляла надевать. Платья всегда скромные, латаные… - Наряды дитятко ни к чему, от них только грех один, мать твоя какая нарядная в клуб ходила, как цветок лазоревый… сорвали тот цветок, измяли и выбросили…
К восемнадцати годам Тася умела все делать по дому, еще и в колхозе работала. Всегда невзрачная одежда, туго повязанный платок, как обычно бабушки носили (и лица толком не разглядишь), - за немногословность, отчужденность от подруг и парней прозвали ее «монашкой». Наученная бабушкой, она и сама чуралась молодых людей, стараясь не встречаться с ними взглядом.
Весна дружно вступила в свои права, согрев землю и подняв народ на посевные работы. Одна за другой в поле подъезжали подводы с семенами, мужики стаскивали их, весело перекрикиваясь. Тася не заметила, как кто-то налетел на нее, толкнув в спину. Качнулась от столкновения, обернулась, увидев рядом уже загорелое лицо Егора Акимова. Как огнем обдало: так близко никогда рядом парня молодого не видела, отошла живо, поправив платок.
Акимов, рослый, широкоплечий парень, недавно вернувшийся после службы домой, проводил взглядом Таисью, которую раньше и не замечал. Других девчат полно: бойких, говорливых, насмешливых, в цветастых платках, в пестрых платьях, бросающих взгляды на парней. А тут, молчаливая, закутанная в платок, внучка бабки Авдотьи, словно навечно застывшей в своем горе.
Егор уже и не смотрел в сторону Таисьи, а все равно еще чувствовал ее молодое тело, которого коснулся на мгновение через старенькую, видно бабкину, телогрейку. Что-то его смутило, всколыхнуло, заинтересовало что ли, может даже взволновало. И только когда девчата уехали на другой участок, он перестал думать о Таисье.
- Чего такая? – Авдотья все перемены замечала в своей внучке.
- Да там один, - Тася опустила голову, - там, на полевом стане, тети Фроси Акимовой сын…
- Чего? Обидел тебя? Ты только скажи! – Авдотья взяла кочергу.
- Нет, бабулечка, это я его толкнула, случайно, не заметила, - Тася улыбнулась, - так смешно получилось…
- Чего скалишься? Не до смеху, как бы плакать не пришлось. Уж я по твоей матери наплакалась, тебя не дам на поругание. - Авдотья села на сундук, в котором хранились ее платья еще с самой молодости. – Нет у нас заступников, были бы живы сыночки, разве посмел кто дочку мою обидеть… Берегись, Таиска, не верь никому, пока жива в обиду не дам.
На другой день Авдотья занемогла. Днем приходила соседка Мария Авдеевна, которую попросту звали Маней, а Таисья ласково называла тётечкой. Вечером пришла с работы Тася и расплакалась, увидев в раз сникшую Авдотью.
- Бери листок, пиши письмо, - распорядилась Авдотья.
- Кому?
- Сроднику моему Ивану, брат он мне, матери наши родными были, младше меня будет… тебя не бросит.
Тася разрыдалась, кинувшись к бабушке. – Бабулечка, давай доктора позовем, вылечит тебя.
- Голуба моя, я и без докторов знаю, долго на свете живу, пиши письмо, Тася, слушай, чего говорю.
Авдотья уважительно обратилась к родственнику и всей его семье, подробно рассказала о случившемся и попросила не бросать единственную внучку Тасю, забрать ее в свою семью и устроить ее дальнейшую жизнь.
- Ты, Тася, слушайся дядьку Ивана, он человек семейный, если слово даст, не нарушит, под его защитой будешь жить. А если замуж придет время выходить, так он доброго человека найдет для тебя.
Тася согласилась с бабушкой, на другой день отнесла письмо на почту, пошла домой, решив, что бабушка еще поживет. А через три дня Авдотью схоронили.
- Таюшка, ты у меня ночуй, ежели боишься, - предложила соседка Мария.
- Переночую, тетечка.
Две ночи Тася ночевала у соседки, потом вернулась домой, беззвучно плача.
Продолжалась посевная, и Тася отвлекалась, работая, почти без отдыха. – Куда мешок хватаешь, - кто-то выдернул у нее из рук мешок, - только и успела заметить знакомое лицо Егора Акимова. Он подхватил ношу, закинул оставшиеся семена на подводу, не взглянув более на Таисью. Что-то дрогнуло в душе у Таси, до этого незнакомое чувство охватило ее, хотелось подойди к Егору, пожаловаться на тоску, постоять с ним рядом… Но тут же вспомнила бабушкины наказы, ее боязнь за внучку, - отвернулась. Весенний ветер высушил слезинку, и она снова принялась за работу.
___________________________
«Девять дней прошло как бабушки нет, а дядя Иван все не едет, - думала Тася, сидя перед керосиновой лампой. Уж скорей бы приехал, родня все же, с ними не страшно, там семья».
За окном было темно, легкий весенний ветерок колыхал кусты перед окном. По темной улице, слегка пошатываясь, брели двое: один повыше, другой ниже ростом, щуплый и говорливый. – Васька, замолчи уже, устал тебя слушать, - раздался голос Егора.
- Так я и сам могу дойти. Ты что, Егорша, думаешь Васька дорогу домой не найдет? Да мне раз плюнуть.
- Держись, не упади, герой, доведу я тебя.
- Егорша, глянь, огонек горит! – Васька остановился напротив дома Таисьи. – Это же домишко бабки Авдотьи, у которой внучка «монашка». – Он схватил Егора за рубаху. – Егор, давай пужанем «монашку», - Васька хохотнул, загоревшись новым приключением.
- Тебе зачем? Интерес какой?
- Давай глянем, какая она без одежды, а то все в ряхме каком-то ходит. – Васька настырно ринулся к окнам небольшого домика. Егор, подстегнутый любопытством, тоже пошел. У самых окон отодвинул Ваську: - Погоди, я сам гляну. – Прилип к краю окна, где осталась крохотная щелка, не прикрытая занавеской. Он замер, словно заколдованный. Впервые видел Таисью с распущенными волосами. Она сидела на кровати задумчивая, в одной ночной длинной рубашке и гребнем расчесывала темные волосы, струившиеся по плечам.
Было в этом что-то удивительное для Егора, от чего трудно оторвать взгляд. Не сказать, чтобы она была красавица, способная влюбить в себя дюжину парней. Нет, она была обычной девушкой, даже какой-то угловатой, такой беззащитной, задумчивой, что Егору хотелось вломиться в этот же миг в это окно и унести ее к себе домой.
В это время Васька пытался отодвинуть Егора, но получил сильный толчок и отлетел в сторону. – Нечего глазеть, пошли домой, - сказал Егор и помог парню подняться.
- Ну, ты видел ее? Какая она? – Не унимался Василий. – Страшная?
- Такая страшная, что тебе лучше не смотреть, - зашептал Егор. Потом взял Ваську за рукав, - вот что, Василёк, по хорошему прошу: забудь про Таисью, к дому не подходи, а то я тебе так наподдаю, что долго помнить будешь.
- Ты чего, Егорша? Из-за «монашки»?
- Какая она тебе «монашка»? Сирота она, обидеть не моги.
- Да понял я, понял, не нужна она мне. – И они снова пошли по темной улице.
Татьяна Викторова
Продолжение по ссылке ниже: