-Ольга Николаевна, как самочувствие ваше? Может, принести что-то нужно? -молодая санитарка Аня старалась как можно ласковее осведомиться о состоянии женщины, -Вы стали так редко выходить в холл... К нам недавно детки из школы приезжали: пели, танцевали, рассказывали истории интересные...
-Нет, Анечка, не нужно ничего, спасибо. А у деток милых есть поважнее дела, нежели стариков развлекать, -Ольга натянуто улыбнулась.
-Да, я вас понимаю. Кстати, я принесла ваш ужин. Оставить на столе?
-Да, пожалуйста.
-И все же, если вам хоть что-то понадобиться - вызывайте персонал. Вы ведь помните, что красная кнопочка на пульте просто оповестит медсестёр на вахте. Не стесняйтесь.
-Хорошо, Аня, спасибо, я помню.
-Доброй ночи, Ольга Николаевна, -не дождавшись ответа, санитарка вышла за дверь, оставив женщину в тишине. Оленька лежала на старой железной кровати и смотрела в потолок, гоняя мысли в затуманенном сознании с одной стороны в другую. «Ольга Николаевна» - так теперь называли маленькую Оленьку в доме, где она оказалась, как ей сказал ее крестник, «по стечению обстоятельств». Поющие дети, каши на молоке и даже огромная библиотека с любимыми книгами ее уже не радовали: зрение не позволяло наслаждаться знакомыми строчками. Женщина лежала дни и ночи напролёт в темной тесной комнате с белыми стенами и потолками, периодически подвергаясь наплыву медсестёр и санитарок с просьбами о приёме пищи и с уведомлениями о стерилизации и уборке помещения.
Женщина не была зла ни на единственного близкого человека, который сейчас даже не навещает ее, думая, что платы за содержание достаточно, ни на себя, постоянно согласную на любые обстоятельства, ни на кого бы то ни было еще. Она со смирением принимала все то, что готовила ей судьба, стараясь не создавать неудобств персоналу и крестнику своими прихотями. Тем не менее не проходило ни дня, когда Оленька не вспоминала бы свою молодость, такую беззаботную, цветущую; когда не хотела бы вернуться в прошлое и прожить все заново, но уже совсем иначе.
Женщина закрыла морщинистые веки и улыбнулась яркому солнцу в ее родном селе. Сашка Синицын, ее самый лучший друг, только что вышел из крохотного деревянного домика-школы и расположился у входа, на ступеньках.
-Что случилось, Саш?, -спросила Оля, заметив хмурые брови и пот на лбу парня.
-Да эта... эта... учительница, -с наигранной вежливостью произнёс парень,-не даёт мне покоя! Мне бы закончить уже эту школу, чтобы уехать из нашего захолустья поскорее. Но не даётся мне несчастная химия! Не получается! Что ж мне теперь, расшибиться?, -Саша понуро опустил голову и сложил руки на коленях, сжимая в них тетрадь с формулами.
Оленька подсела к другу. Она любила этого человека по-настоящему, даже больше. И вовсе не романтично, а с душой, с сердцем, со всей добротой и лаской, которые имела. Она знала, что с Сашей они словно родственные души, что они связаны внеземной энергией! А ещё знала, что он пишет прекрасную музыку, которую она, будь на то ее воля, слушала бы всю жизнь.
-Все будет, Сашенька! Химия не определяет тебя, как человека. Ты просто... ты не понимаешь, какой ты замечательный, отзывчивый и талантливый! Я, когда слушаю твои прекрасные песни, сразу покрываюсь мурашками. В этом весь ты, Сашка: в творчестве, в музыке, в том, чем живешь, что любишь! -она отчаянно обняла мальчика. Ей так хотелось поддержать товарища, заставить его улыбаться и чувствовать счастье, а не грусть и тревогу.
-Оль..., -тихо сказал Саша, -я очень люблю..., -он на секунду затих, а затем продолжил дрожащим голосом, -твои стихи. Так же сильно, как и ты мою музыку, -он улыбнулся уголками губ и посмотрел в глаза подруге.
Он взирал, казалось, с некоторой мольбой в глазах, будто бы ожидая от девушки чего-то особенного, но Оля не смогла найти подходящих слов, кроме как простых-благодарности. Однако после фраз Сашеньки она точно чувствовала, что бабочки запорхали в душе; так приятно стало, так тепло и радостно. Она будет писать поэмы для друга, а он будет сочинять на них музыку. Тогда Оленьке казалось это идеальным планом на всю оставшуюся жизнь. Ребята ещё долго сидели на пороге: то молчали, наслаждаясь тишиной, то говорили, впуская друг друга в свои миры все больше.
Глаза Ольги Николаевны распахнулись, потревожив седые ресницы. Сашенька. Школа. Музыка. Стихи... Она когда-то писала стихи. Впервые за несколько дней женщина с трудом поднялась с кровати. Оперевшись на стол, чтобы остановить головокружение, резко овладевшее ее телом после долгой неподвижности, она выпрямилась, насколько это было возможно, и осмотрела свою комнату: в тихом помещении стояли деревянный стол, скрипучая кровать и небольшой деревянный шкаф. Все обустройство отдалённо напоминало больничную палату, будто бы косвенно повествуя о том, где женщина находится.
Оленька отворила дверцу гардероба, вдыхая запах старой окрашенной древесины. На полках лежали цветастые вещи, а на паре вешалок висели пальто и тёплая куртка-дополнительное барахло, которое ей обеспечил крестник. Сморщенные руки, поддаваясь неимоверному усилию, потянулись вверх, минуя всю одежду, стремясь туда, где стояло самое ценное, что было у Ольги Николаевны. Трясущимися пальцами женщина ухватилась за углы старой коробочки, прижала ее к груди, закрыла боком шкаф и, добравшись с шарканьем обратно, вновь уселась на кровать, расположив картонную ёмкость на коленях.
Она перебирала руками по поверхности крышки, словно не решаясь открыть дверцу в прошлое, боялась чего-то, что может расстроить или, наоборот, шокировать. Сашка точно так же 60 лет назад держал эту коробку в своих руках. Это было их тайной - хранилищем воспоминаний. Они договаривались возвращаться в село, чтобы дополнять коробочку новыми памятными артефактами, но Саша через год так и не приехал.
Спустя минуты раздумий в руках старушки оказались пожелтевшие бумажки с рукописями. Это были строчки любительских поэм, песен, а ещё ноты и немногие письма, что остались в память о ее любимом товарище. После того как ребята разъехались по крупным городам, они пообещали писать друг другу каждую неделю; планировали встречаться каждые полгода; клялись не забывать лучшего друга. Оля не забыла... Она помнила все и порой сама удивлялась своей преданности. Потом отгоняла эти шокирующие мысли. Как она могла забыть? Нет, это невозможно. Больше ее поражало то, как быстро смог забыть ее Саша; но и его винить Оля не могла, ведь ещё по молодости она не знала его судьбы и причины, почему он не вернулся в село и прекратил написание весточек. Затуманенный взгляд Ольги Николаевны упал на название стихотворения: «Бежим!» Старушка подняла лицо к потолку, чтобы остановить грядущие эмоции, но по щеке, как назло, скатились две слёзы.
-Бежим, за мной, мой верный друг;
Туда, где речка, лес, в нем старый дуб.
Я посажу тебя под тень ветвей,
Пожалуйста, бежим скорей! -Оленька наизусть шептала под нос собственные рифмы.
Она помнила каждые ямб и хорей, расписанные собственной рукой; помнила тот самый дуб, рядом с которым она провела все детство. Там папа ловил рыбу, дедушка рассказывал сказки, Саша пел песни и нежно обнимал ее за плечи у костра. Оля, шмыгнув носом, вытерла мокрые дорожки на щеках шерстяным рукавом серого свитера. «Все могло быть по-другому, но счастья не вышло», -подумала женщина. За окном давно стемнело, и лунный свет пробивался сквозь уличные ели в комнату. «Что за день?! Замечательный! Вечер фантазий и воспоминаний. Только вот жарко очень, как тем летом после школы».
Оля подошла к подоконнику и открыла форточку, чтобы запустить свежий воздух. Она вдохнула аромат летней деревенской ночи, помахала рукой деревьям за окном и отстранилась. Теперь уже со спокойной душой женщина улеглась поудобнее на своей скрипучей кровати. Она вновь прокрутила в мыслях всю свою жизнь: детство и молодость в селе, где дружила с Сашей, зрелость в шумном городе, где крестила Лешку-сына своей подруги, старость в этом несчастном доме, где она живет до сих пор. Оленька еще раз взглянула на ели за окном, прикрыла глаза, шумно выдохнула, содрогнулась и затихла. Сашка, старые песни под гитару, химия, стихи-все это впредь не имело никакого значения.