У Зины подруга есть - Галя. Дружат уже очень много лет - с ранней молодости. А у Гали имеется сын Петр. Очень достойный молодой человек - с интеллигентной специальностью и вежливый. Уже жених давно - тридцать три года исполнилось.
И о женитьбе рассуждать в последнее время повадился. Самый опасный возраст это - когда немного за тридцать.
- А что, маменька, - говорил Петр, - неплохо бы и жениться. К осенней бархатной поре. Уже полностью созрел я для обычного брака. Вот познакомлюсь с тихой и скромной девушкой. Лет на десять меня чтобы моложе. И приведу ее в отчий дом. И вы с ней, дорогая маменька, крепко подружитесь. Будете шептаться, яства готовить и петь переливчатыми голосами народные песни. А я - млеть и яствами этими угощаться. Заживем очень дружно промеж себя. И внучат тебе преподнесем в положенный природой срок охапку. А коли будем мешать - на арендованное жилище съеду с молодой семьей. Без капли обиды. В гости, разумеется, ходить станем каждый выходной - проведывать тебя, стаканы с водой подавать.
Галя слушает сына и возмущение у нее в груди копится. Но Пете она его пока не показывает, а вот с Зиной много делится.
- Самостоятельный вырос, - ситуацию Галя переживает, - моего мнения по личной жизни и не спрашивает. Вот как представлю, что женится мой Петруша - так и руки опускаются. Заранее его выбор не выношу на дух. Небось, притащит в дом охотницу за чужими деньгами. Облапошит его эта пройда. Родит дитя и на шее Петруши угнездится. А потом еще одного родит. И вовсе дома засядет. Разведет грязищу и станет ногти только себе пилкой пилить. Нет уж, нет. Нам так комфортно сейчас, вдвоем. Вон, кран сломался, а Петруша его и отремонтирует. Или обои в спаленке переклеит махом. И к чему бы Пете моему вовсе жениться? Он тут, в отчем дому, и накормлен, и не отягощен ненужной ответственностью. А там - жена, человек посторонний. Все жилы из Петруши тянуть станет. И дети еще. И будет он несчастным страдальцем с хомутом на шее весом в тонну. А то и в две. Сердце кровью обливается, когда такую сцену вижу. Живу на успокоительных.
А Зина не понимает задушевную подругу.
- Дык, - отвечает, - это очень нормальное развитие судьбы - жениться. Чтобы супруга и детки по дому топочут. Личное счастье. Не мамкин же ему топот слушать до пенсии. Тут любой со временем загрустит. Даже и Петруша.
- Проштампует мне парня, - Галя губы поджимает, - а я страдай. Он, Петя, небось, с ее капризами возиться будет. И мои проблемы будут ему до тусклой лампочки. А это я его вынашивала и ночей не спала. Так и что же - мать по боку? Коли пройда кудрявая какая заведется? Мне это все несправедливостью отдает. Я тут в одиночестве меж сундуков броди - а он к ней мчать на всех парах станет. Это у приличных людей называется одним горьким словом - “предательство”.
А Зина все равно не понимает.
- Привяжешь его, Петю своего, что ли? К сундуку с шалями из Оренбурга? Влюбится однажды в милую заезжую студентку и тебя в расчет брать не станет.
- Нет, Зинаида, - Галя плачет, - и не уговаривай. Я даже цветы к Международному женскому тогда пересчитывать стану. И если ей, захватчице, поболе букет, то у меня давление подскочит. И вообще. Всю свадьбу Петруши проплачу в углу. Выть буду. Мужчина, Петруша мой, в нынешней действительности законом никак не защищен. При разводе пройда добро его легко отчекрыжит. А он обыкновенным алиментщиком станет. И ведь так может и быть, что дети эти к Петруше никакого отношения биологического иметь не будут. Такое вон сейчас - сплошь и рядом. И на анализ не отправишь - сразу крик начнется. Ох, беда.
И вот таким манером ежевечерне беседы велись.
И Зина слушала, конечно, эту материнскую позицию. Зина-т Петрушу видела уже в обществе. В парке, у романтичного фонтана. Зазнобе Петиной лет, быть может, восемнадцать. Сама из себя - розовая маргаритка. На Петрушу очень влюбленно глядит, бледной ручкой все за его лацкан пиджачный держится. И что из этого роману выйдет - одному Провидению известно.