Я умерла и оказалась под землей в маленьком уютном гробике, в кругу таких же мертвецов. Мы лежали здесь дружно и неподвижно, изредка ворочаясь в своих могилках, чтобы найти положение поудобней. Это не было страшно, как нам представлялось бы из мира живых, это было приятно и желанно – пребывать в полудреме, полузабытьи, без снов и видений, каждую секунду отдаваясь тому чудесному потоку, который уносит тебя в царство расслабленности и довольства. Называлось наше состояние – вечный покой.
Бесконечный отдых бессмертных, уставших душ. Это о нем писал Гёте: «Подожди немного, отдохнешь и ты», о нем пел Вертинский: «Опустили их в вечный покой».
И тут я вспомнила, что умею говорить. Мне захотелось сказать слово, но я не знала, как. Я пишу: «мы лежали и ворочались», но на самом деле у нас не было тел. Не было того, чем можно подать голос, чем пошевелить, – оно лишь подразумевалось. Я напрягла в себе что-то и издала звук. Затем слог. Затем слово. Это было сродни тому, как младенец учится говорить. Только в мире живых они научаются от своих матерей и отцов, а здесь учить было некому.
Две женщины, лежащие поблизости, с раздражением посмотрели на меня. Посмотрели – это метафора. Конечно, им нечем было смотреть. Их «взгляды» были вибрациями, которые доходили до меня, как недовольство и осуждение. В них мне слышался упрек, что-то вроде: «Как не стыдно? Ты поколебала наше блаженство своим бессмысленным словом. Здесь все так мило устроено, все подготовлено для нашего священного сна, зачем же ты разрушаешь его»? В ответ я произнесла еще одно слово.
Мне было стыдно, но я начала произносить слово за словом – мне необходимо было говорить. Я понимала, что будоражу их, моих милых покойников, и я не знала, что делать. Впрочем, сильнее моего желания говорить было желание спать. Все-таки я находилась в царстве вечного покоя, и законы его действовали неумолимо. «Спать, спать, всем спать… - шептало пространство. – Я иду… Я Сон».
Я выползла из своего гробика и перекатилась в какую-то ямку. Это оказалась чужая могилка, из которой недавно кто-то отполз. В ней было тепло и мягко, и я с новой силой почувствовала желание заснуть. Во сне я была абсолютно счастлива – так спит младенец, для которого еще чужд новый мир. Желать чего-то еще было невозможно, но тут мне вспомнилось, что, кажется, я умею летать.
Я сконцентрировалась на своем теле (если можно так сказать о прозрачном сгустке, которым я являлась), подняла вверх ту часть себя, которая чувствовалась мною, как ноги, и оторвалась от земли. Это было трудно – усталость тянула вниз. Хотелось вернуться и прилечь, свернувшись калачиком в своей могилке. Но парение в воздухе тоже было очень приятным – это было для меня естественное состояние, почти такое же естественное, как сон. Летать оказалось во много раз проще, чем ходить или говорить. Если ты смог оторваться от земли, летать примерно так же несложно, как смотреть – не надо прилагать усилий, просто открой глаза.
Я взлетела. И поняла, что нас внизу много, очень много – миллионы мертвецов, лежащих во сне. Весь мир плотно заселен нашим братом. Не было места на Земле, где бы не лежал узник вечного покоя, золотыми цепями прикованный к своему гробику или ямке. Цепи эти были сладки и желанны. Они все еще тянули меня обратно, и очень сильно. В какой-то момент я подумала: а не бросить ли мне все эти полёты, разговоры? Чего они стоят рядом с вечным блаженством? Суета сует.
Я увидела, что гробик мой уже занят кем-то. Это было нестрашно, потому что могилки здесь не принадлежали нам, как квартиры людям в мире живых. Можно было и «обменяться квартирой», или вообще спать без гробика, найдя себе уютный закуток. Места здесь хватало для всех. Но моя могилка ощущалась мною, как пуповина, с которой я связана, и от которой лучше не отдаляться. Я смутно подозревала, что вдалеке, без этой связи меня поджидает опасность. Превозмогая чувство тревоги и все еще беспощадного, валящего на землю сна, я взмыла вверх и вперед.