Мы тут все люди взрослые и образованные, поэтому хорошо понимаем важность художественной детали в произведении, о которой писал в свое время еще Антон Чехов: взблескивающее ночью на мельничной плотине в свете луны бутылочное горлышко, которое стоит целых страниц описаний, и т.п.
Отнюдь не пытаясь оспаривать классиков, таки замечу, что одна из самых точных и емких художественных деталей внезапно настигла меня при просмотре творческого наследия батюшки нашего Хесуса Франко – одного из великих режиссеров-халтурщиков ХХ века, который за 80 лет жизни снял более 180 фильмов и, кроме того, работал как заведенный в качестве продюсера, сценариста, актера, композитора и оператора – в основном для своих фильмов, конечно, но легко соглашался и на работу для коллег.
В год Франко мог склепать до десяти картин, при этом при любых обстоятельствах стараясь максимально раздеть актеров в кадре, а когда европейское законодательство ужесточалось и начинала свирепствовать цензура, переключался на более невинные беспроигрышные сюжеты – мистику, хоррор, кровавые детективы, слэшеры. Впрочем, Европа большая, и в какой-нибудь из европейских стран всегда находились достаточно вольные нравы или цензурная лазейка. Скажем, в Западной Германии, которая после спровоцированных ею ужасов второй мировой старалась быть тише воды ниже травы, толерантнее и папее папы римского. Не брезговал наш батюшка Хесус и откровенным порно.
Нет, Франко вовсе не был дистиллировано и воинственно бездарен, как Эдвард Вуд-младший, скорее даже наоборот – его ранние, черно-белые еще кинематографические работы демонстрируют хорошую насмотренность автора и неплохой художественный вкус. Да и более поздние ленты, вроде «Эжени», порой выдают отличную творческую эрудицию, явно угадываемую через халтурную, поспешную постановку.
Великий Орсон Уэллс, вернувшись в шестидесятые в Испанию снимать «Дон Кихота», попросил испанский институт кинематографии доверить ему в качестве ассистента режиссера Хесуса Франко, чьи работы и неподражаемая атмосфера в ранних фильмах весьма впечатлили американского маэстро. Сам Хесус был поклонником фильмов Уэллса и, несмотря на то, что уже давно сам был востребованным постановщиком, легко согласился на предложение мэтра. Деятели франкистского киноинститута (фамилия испанского диктатора тоже была Франко) очень удивились: зачем вам этот грязный эротоман, когда консервативная политика отца нации не поощряет эротики? Давайте лучше мы предложим вам более подходящие кандидатуры!
Человек весьма основательный, Уэллс терпеливо отсмотрел все предложенные картины. После чего повторил свой запрос: хочу ассистентом Хесуса Франко и никого кроме.
К сожалению, Уэллс так и не закончил ленту о Доне Кихоте. После его смерти многие негативы, имевшие отношение к фильму, считались утраченными. И именно Франко в числе других энтузиастов приложил титанические усилия, чтобы найти все недостающие пленки и в 1992 году выпустить в свет то, что успел отснять мастер. В этом фильме, кроме всего прочего, Хесус фигурирует как один из авторов сценария.
После работы у Уэллса Франко быстро понимает, что высокое искусство заметных денег не приносит. Ранее он уже пытался вторгаться в денежные области кинематографа и к этому времени уже знает, что с его довольно скромными везением и талантом как следует заработать на кино можно только в том случае, если заниматься какими-нибудь жареными темами, любимыми публикой, но не слишком поощряемыми мейнстримом: сексуальные девиации, пытки, наркотики, пожиратели плоти (зомби и каннибалы), щедро обнаженная натура – столь откровенно обнаженная, насколько позволяет цензура…
К семидесятым годам музой, в дальнейшем – женой режиссера Франко, становится обворожительная Лина Ромэй, постановщица отдельных сцен в его опусах и даже целых фильмов.
В большинстве источников ее характеризуют как порноактрису. Никакой порноактрисой в строгом смысле слова она, конечно, не была: просто много и с видимой охотой обнажалась перед камерой, как и большинство хреновых, а то и не очень хреновых актрис того времени (в юности, кстати, девушка была изумительно хороша, да и будучи уже зрелой женщиной вполне могла похвастать нестандартной, характерной и довольно колоритной внешностью, которая не позволяет забыть героиню через пять минут после окончания фильма, как большинство безвестных прелестниц, пытавших счастья в кино того времени; чуть больше таланта и чуть меньше работ батюшки нашего Хесуса Франко в портфолио – и была бы у нас еще одна запоминающаяся европейская актриса средней руки из обоймы Бунюэля и Сауры, уровня, не знаю, Сильвии Пиналь или Миу-Миу какой-нибудь). А в тот недолгий период семидесятых, когда на широкие экраны официально допустили настоящее порно, сия не желала отставать от наметившегося модного тренда и охотно участвовала во всяком софт-порно – старательно брала в рот унылые болтающиеся пиписьки партнеров по экрану или увлеченно вылизывала сухие киски партнершам, в том числе и в фильмах мужа.
Мне приходилось видеть и такое кино с ее участием, которое смело можно квалифицировать как хард-порно (опять же отнюдь не в рамках профессиональной порноиндустрии, но в качестве вполне сюжетного широкопрокатного «кино для взрослых» в семидесятые годы), но даже в таких фильмах она проявляла завидное для столь скользкого амплуа целомудрие, не пуская никого к себе в вагину и предоставляя заниматься подобными вещами другим, менее щепетильным участницам данного действа с пониженной социальной ответственностью, вроде обаятельной Патриции Рёмберг или восхитительной Ребекки Брук.
Одним из лучших произведений мэтра кинографомании Франко, безусловно, является «Сесилия» (главная героиня неизменно прекрасна как в одежде, так и без одежды, хотя это вовсе не муза режиссера Лина Ромэй, нет же, а вовсе даже Мюриэль Монтоссэ – не менее аппетитная и привлекательная, правда). В общем-то, тоже абсолютно цельнотянутая идея, причем это причудливый симбиоз сразу двух скандальных фильмов Джаста Джекина с участием Сильвии Кристель: «Эммануэль» и «Любовник леди Чаттерлей» (которую в современных постреволюционных традициях англоязычного перевода, конечно, следовало бы называть леди Чаттерли; но ведь традициями сильна Поднебесная). Даже костюм, в котором щеголяет героиня «Сесилии» в одном из эпизодов, полностью скопирован с костюма, который придумала себе Эммануэль – только не киношная, а книжная: «Длинная полоса материи спереди и длинная полоса материи сзади, так что по бокам она оставалась совсем голой».
Увы, мне так и не удалось подобрать для Дзена обложки этого фильма без обилия голого тела.
Суть фильма в том, что красотка Сесилия, жена молодого европейского графа, испытав лютое извращенное удовольствие во время группового изнасилования простолюдинами (она потом еще сама придет к ним за тем же самым), предлагает мужу полную взаимную свободу в сексе: «Главное, что мы по-прежнему любим друг друга».
Поначалу граф с энтузиазмом неофита сношается с чужими девушками, охотно подкладывая свою возлюбленную скучающим друзьям и подругам и испытывая радостный экстаз от новых ощущений. Но в какой-то момент Сесилия перегибает палку: отдается слуге-шоферу, а потом на глазах любимого супруга, пьяная в соплю, демонстрирует стриптиз с полной фронтальной наготой перед целой кучей случайных людей в кафе. И вот тут несчастный граф внезапно чувствует себя жестоко кинутым через колено, начинает демонстрировать всяческую фрустрацию, пить по-черному и задумываться о тихих прелестях семейной жизни с любимой – без шума и посторонних. Что называется, откусил больше, чем смог прожевать.
Завершается фильм трогательным примирением супругов, и зритель остается всецело уверенным, что всё у этих милых извращенцев, которые неосторожно попробовали запретных удовольствий, в дальнейшем будет хорошо.
Так вот, прошу прощения за гигантскую прелюдию – она была просто необходима, дабы вы прочувствовали всю прелесть и аромат ситуации, сполна прониклись моментом, что называется. Именно здесь, в этом совершенно неожиданном месте, меня и настигла одна из самых крутых художественных деталей, какие я только видел в своей жизни.
То есть с одной стороны, это совершенно вторичный фильм на избитую тему, снятый исключительно для того, чтобы денег по-легкому срубить. С другой стороны, где-то там, внутри него, явственно бьется и рвется наружу любитель Орсона Уэллса, незаурядный режиссер, который мог бы быть великим и по-настоящему интересным классиком, если бы его, выражаясь словами другого классика, не испортил квартирный вопрос.
Короче, там примерно в середине фильма, когда все еще хорошо и юный селадон-супруг увлеченно плетет свои послушливые амурные сети, подготавливая себе грядущие возбуждающие рога, камера демонстрирует нам бар графа. Сказывают, батюшка наш Хесус Франко сам был отнюдь не дурак заложить за воротник и порой заполнял перерывы между съемками тесным общением с бутылкою, поэтому его душевный трепет и восхищение графским баром вполне объяснимы. Камера горделиво демонстрирует нам эффектные этикетки, откровенно наслаждаясь бутылочными формами, в том числе и бутылью водки – это то ли «Smirnoff», то ли «Столичная», я уже не помню сейчас. Для иностранного зрителя лишнее указание на состоятельность графа, для русского – неожиданная зацепка в памяти. Была бы какая-нибудь текила, граппа или кальвадос – вот ей-богу, я потом и не вспомнил бы. А тут врезалось в память.
Позади практически весь фильм. Граф невыносимо страдает, пораженный в самое сердце неожиданными и совершенно, совершенно необъяснимыми адской неверностью и развратным поведением супруги. Совершенно необъяснимыми. Когда он в очередной раз пытается из-за всего этого невыносимого морального ужаса напиться, камера вновь скользит по его бару, и – бинго! Бутыли водки там более нигде нет.
Я всё понимаю, ребят. Я отчетливо понимаю, что Франко, скорее всего, вовсе не пытался создать никакую художественную деталь. Что эту бутыль он, видимо, привез с собой для личного употребления, на съемках сначала поставил для дополнительного колориту в бар, а потом за многодневной напряженной работой сам же всю и выкушал, так что к моменту съемок финальных эпизодов возвращать уже было нечего. Тем не менее непредусмотренная деталь получилась пронзительнейшей художественной мощи: типа когда все было хорошо, герой употреблял по чуть-чуть, за кофе и сигарою, а водку вообще не вскрывал. Когда же все резко пошло наперекосяк, он в один вечер уговорил целую бутыль водки, и, видимо, как сказано в другой мудрой классике, бродил потом по берегу в тоске.
Очень, очень круто. Бисирую. Хотел бы я так, одним росчерком японской кисти на заднем плане, уметь создавать у читателя суперправильное настроение. Чтобы не надо было ничего разжевывать до коллоидного состояния. Чтобы читатель отчетливо понимал недосказанное, но очевидное, и причудливо тонул в правильной атмосфере.