Как давно это было! А между тем все в нашей жизни шло своим чередом, и мы не знали, что подступает событие, после которого нам придется расстаться на целых восемь долгих лет, когда многое в наших отношениях уже изменится… Но до описания этого важного в нашей дружбе момента необходимо одно лирическое отступление.
Не помню, сколько же тогда нам было лет? Однажды, притомившись в ожидании принца на белом коне, который наконец-то появится, припадет на колено с букетом роз и позовет (хотя бы одну из нас) замуж, в счастливую, неизведанную доселе семейную жизнь, мы решили под Старый Новый год, как это водилось исстари, погадать на женихов. Это было в Ново-Ленино, у Стрижули. Когда за окном стемнело, оделись потеплее и пошли на улицу, чтобы тайком заглянуть в чужие окна, благо, тогда там стояли еще низкие дома, похожие на бревенчатые бараки. Загадывали по очереди: вот в этом окне – моя будущая жизнь, а в этом – твоя.
Мне не повезло, ни одного будущего принца я не увидела. Так и сбылось. А вот Стрижуля… «Гадаем до трех раз, потому что Бог Троицу любит!» – решили мы, не ведая еще тогда, что подобные гадания глубоко противны Всевышнему. На третий раз (это была последняя попытка Стрижули), крадучись, по жесткому сугробу подошли к большому окну, небрежно зашторенному коричневой, косо висящей, тяжелой шторой и…
За окном горел тускловатый свет, в комнате было так неуютно, что стало понятно: тут давно живет холостяк или вдовец. На непокрытом крашеном столе (он близко у подоконника) лежал хлеб и стояла помятая алюминиевая кружка с остывшим чаем, на газете был виден шматок сала, порезанного на крупные куски, и начатая головка чеснока. На грубой табуретке, склонившись над книгой, сидел стареющий мужчина, одетый в темную, клетчатую рубаху. На переносице у него были водружены очки с одной оторванной дужкой. Тихо переговариваясь, мы стали внимательно разглядывать его, но головы от книги, которую держал в руках, он так и не поднял. Весь ушел в чтение. Наверное, умный…
«Ну, вот и твой принц», – тихонько пошутила я. Стрижуля легко согласилась: «А что? Пойдет! Похоже, давно без жены… Отбивать не надо!». Мы прыснули со смеха и быстро побежали от окна, а потом еще долго, во все горло гоготали на пустынной улице.
И что бы вы думали! Мой «принц на белом коне, припав на колено с букетом роз», растаял в моей жизни так же быстро, как ежик в тумане, оставив у меня на руках двухлетнюю дочь. А перед Стрижулей почти в то же самое время явился ее долгожданный «принц». Только без белого коня.
Как-то, с утра пораньше (что было редкостью) раздался ее звонок:
– Лилька! Мне тебя срочно увидеть надо!
– Что-то случилось?
– Еще нет…
– Ну, давай, лети! Только скорей. Мне уж не терпится!
Стрижуля появилась на пороге с загадочным взглядом. Глаза смотрят куда-то в себя, а там – на дне – тайна…
– У нас в ТЮЗе появился новый режиссер!
– Ну, и что?
– Интересный.
– А ты пошто такая странная сегодня?
Стрижуля набрала воздух и глубоко выдохнула:
– Мне кажется, он как-то особенно поглядывает на меня и на актрису N…
– На какую еще такую актрису N!!! – возмутилась я. – Ты что? С ума сошла! При чем тут она, да еще рядом с тобой? Только ты! Слышишь? Только ты!!!
– Ну-у-у…
Стрижуля замялась и глухо озвучила свои давние комплексы:
– Ты же знаешь, я – страшненькая…
– Да кто тебе это сказал? Какая глупость! И ты в это веришь? Не смей даже так думать! Ну-ка, подойти во-о-н туда.
– Куда?
– Да к зеркалу, к зеркалу!
В коридоре у меня тогда стояло большое – от пола до потолка – трюмо. Сердце Стрижули, конечно же, чувствовало нечто судьбоносное, но, видимо, в этот решающий момент ей не хватало дружеской поддержки. За ней она и приехала. Я уловила это сразу.
– Ну, подошла…
– Посмотри, какая у тебя талия.
Стрижуля легонько погладила себя по бокам и констатировала:
– А что? Очень даже стройненькая.
– Ну, вот, а ты говоришь… А теперь посмотри на свои ножки.
– Ножки, да… Я знаю… С ними все в порядке.
Она взмахнула рукой, отбила четкие дробушки, и голубые глаза ее стали чуть ярче.
– Ну, вот, а ты говоришь…
– А теперь построй свои неотразимые рожицы и улыбнись…
Только это и надо было ей: услышать слова поддержки, войти в свою стихию и стать неотразимой. Изящной рукой подбив короткую прическу, Стрижуля вонзилась в зеркало пытливым взглядом и пошла играть – улыбкой, глазами, мимикой. Уже через пять минут она запела и стала подтанцовывать, глаза ее засияли, и вся она стала легкой, мягкой и очень женственной. Преобразилась вмиг, и, как всегда, поразительно.
– Ну вот, беги скорей в свой ТЮЗ, пока не остыла, – сказала я ей на прощанье.
Сбросив с плеч давящий груз, счастливая, выпорхнула она из двери, и уже спускаясь вниз по лестнице подъезда, остановилась на ступеньке, подняла на меня глаза, пожала плечами и громко хмыкнула:
– Правда, что! При чем тут актриса N? Да еще рядом со мной – со Стрижовой! – И стремительно побежала вниз.
– Позвони! – успела я крикнуть ей.
Но звонка так и не дождалась. И только потом узнала. Всегда такая общительная Стрижуля вдруг «ушла на дно». Новый режиссер Александр Валерьянович Ищенко стал все чаще захаживать к ней на чашку чая в ее общежитскую комнатку, а потом и вовсе остался в ней. Я искренне за нее порадовалась. Но дальше, как это и случается в обыденной жизни, все пошло по другому сценарию. При первом же беглом знакомстве ни Александр Валерьянович, ни я – на интуитивном уровне – не приняли друг друга. Возможно, отчасти еще и потому, что с обоюдной, тайной ревностью не поделили Стрижулю – одну на двоих. В семье главным должен быть муж, это понятно.
***
Естественно, что это стало одной из главных причин нашей последующей некоторой дистанции с Людмилой.
Саша произвел на меня поначалу впечатление надломленного человека, не лишенного мужских рыцарских порывов и внутреннего изящества. И только со временем это первое впечатление скорректировалось. Закончивший Биробиджанское художественное училище, а затем Харьковский театральный институт, он был, безусловно, человеком разносторонне-одаренным, что подтвердили его постановки в ТЮЗе и драмтеатре.
Лучшие его спектакли «Замечательная влюбленная» У. Шекспира, постановки по книгам В. Распутина, пьесам А. Вампилова и В. Гуркина надолго запоминались зрителям. До Иркутска он работал в разных театрах нашей огромной страны. Одно время стажировался в БДТ у самого Товстоногова, который выделял его среди других, и это сулило ему в будущем многое. Но во время жесткой советской цензуры, работая на Сахалине, прочел запрещенную книгу – «Собачье сердце» Михаила Булгакова. Доверчиво поделился с кем-то своим душевным потрясением, отдал эту книгу другому. На него донесли, исключили из партии «за недоверие», запретили постановки. В ту пору, похоже, он и запил, страдая от этого периодически уже до конца своего земного пути, который оборвался (уже без Людмилы, ранее его ушедшей) так нелепо.
Избалованный вниманием талантливых актрис, которые в любом театре зависят от главрежа, поначалу он довольно небрежно относился к «моей» Стрижуле, что, конечно же, возмущало меня, хотя с годами он смог и полюбить, и оценить по-настоящему верную спутницу своей непростой жизни. Это и понятно: с той жертвенностью, которая жила в ней, не полюбить ее было невозможно.
А как сама Стрижуля, наконец-то дождавшаяся с в о е г о мужчину, любила его!! Это было нечто! Ничего подобного я не видела в своем окружении. В одну из последних встреч на их даче в Култуке, провожая меня, она сказала: «Ты говоришь, что я выгляжу хорошо? Знаешь, я же давным-давно вся седая…»
Александр Валерьянович и его – годами вызревающая любовь к ней – достались ей нелегко. С самого начала их совместной жизни она отдавала ему всю себя без остатка и постоянно, упорно боролась за него. Только театр – по затрате ее душевных сил – мог соперничать с ним. Иногда мне казалось, глядя на нее, уже замужнюю, что все звезды, все планеты вращаются только вокруг ее «Сашеньки», который заменил ей всех и вся. Он был для нее и малым ребенком, и другом, и мужем, и режиссером, которого она, как дорогого ей человека, пронесла через всю остальную жизнь на своих плечах. И донесла-таки, с верой в него, до звания заслуженного деятеля искусств, до лучших его постановок по Вампилову и Распутину, в которых он в свою очередь, как талантливый режиссер, смог раскрыть на сцене все богатство и глубину ее артистической натуры, и ее редкий трагикомический дар. Этот союз благодатно сказался на их творчестве, лишний раз подтверждая ту истину, что браки совершаются на небесах.
Обвенчались они тихо, в храме Михаила Архангела, уже после того, как вместе прошли многие семейные испытания.
В Иркутск Ищенко был приглашен на разовую постановку спектакля «Пора тополиного пуха». После премьеры он уезжал в Семипалатинск, куда был приглашен на должность главного режиссера. Вместе с ним уезжала в новую замужнюю жизнь и моя забубенная, несравненная «подруга юности беспечной».
Отрывать ее от сердца было больно, тяжело и страшно. Обнимаясь на железнодорожном вокзале и подбадривая друг друга, мы думали, что расстаемся, быть может, навсегда. Все было смутно и тревожно. Я оставалась одна с ребенком, без ее неизменной, жизнестойкой поддержки. Сложится ли ее семейная жизнь, там, вдали, тоже было непонятно…
Протяжно, сипловато просвистел паровоз, состав тяжело содрогнулся и, громыхая на стыках, пошел, уплывая в неизвестность, пока последний вагон не превратился в маленькую, тоскливую, черную точку. Теперь, на осиротевшем перроне можно было никого не стесняясь, вволю поплакать…
Ведь вслед за ним уплывала в неизвестность счастливая пора нашей закадычной дружбы и нашей беспечной юности, которая не повторится уже потом никогда в моей жизни.