Иван разнервничался, показывал пальцем на серёжку. Петро посмеивался. А Катенька ушла и не приходила несколько дней. Говорили, что оперирует круглые сутки. Раненых было много. Койки всё ближе двигали друг к другу. И вскоре Петро мог спокойно перекатиться и лежать рядом с Иваном.
Петро оказался очень разговорчивым. Рот у него не закрывался даже ночью. Ночами он кричал и хватал Ивана за плечи.
Когда врач Екатерина Михайловна пришла осматривать ногу Ивана, Петро радовался как ребёнок.
А Иван не находил себе места. Всё думал о том, как сказать Кате, что он знает её брата, и она та самая девочка, которую когда-то оставили вместе с другими детьми монахини.
Хотя она могла это и не помнить. Точно не помнила.
Катенька принесла Ивану лист бумаги и карандаш. Иван, понимая, что теперь он не может вести кочевой образ жизни, решил написать Маргарите. Она по-прежнему была его законной женой, и в случае чего на её адрес направили бы похоронку.
Написав письмо Иван ждал ответа. Но не дождался.
Как-то вечером Петро загрустил.
Иван уже ходил на костылях и посещал столовую. Петро оставался в палате один. Как-то возвращаясь со столовой, Иван столкнулся в дверях с плачущей Екатериной Михайловной.
Она улыбнулась как будто нехотя и побежала по коридору.
Иван хотел было её остановить, попросить ещё бумагу. Но не успел, а окликнуть не мог.
Палата стала заполняться насытившимися бойцами, было шумно.
Петро, обычно приветствовавший вернувшихся словами: «За Родину, за Мать нашу!», молчал.
Никто на это, кажется, и не обратил внимания. А Иван обратил.
Похлопал соседа по плечу. И уставился на него, ожидая, когда тот поведает о своей грусти. Но Петро лишь отвернулся.
На следующий день Петро опять переместился на койку к Ивану. Положил голову ему на плечо и сказал:
— Люблю я её! Сил моих больше нет. Уединиться не можем. Да и она не хочет. Мы из одного детского дома с Катенькой. Вот так волей судьбы повстречались с ней.
Знаешь, какая она была в детстве?
Как ромашечка! Такая вся беленькая, лепестки нежные. Не знает она никого из своих. Шапочку только хранит и серьгу эту. Упрямая. Снимать не
хочет, так и ходит в одной.
Мне было пять, когда её к нам в детский дом привезли. Ей три. Она так хорошо разговаривала! Как будто учитель какой-то. А сама маленькая, как кнопочка. Важная всегда ходила. Лечила всех. Прикладывала подорожник к нашим сбитым коленкам.
Когда я ушёл учиться на железнодорожника, она осталась в детском доме. Были мы с ней очень близки. Но жизнь развела нас давно. Я обиделся за то, что она не захотела стать моей женой. Всё смеялась надо мной. Вот я разозлился и уехал. Семь лет её не видел. И вот! Когда глаза после операции открыл, думал, что умер.
А она из кнопочки превратилась в каланчу. Выше меня ростом стала.
Тут впервые за весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро Петро улыбнулся.
— Сейчас-то точно она выше меня. Так вот открыл я глаза, а она смотрит в упор, а в уголках глаз слёзы. Говорит мне она: «Петро, прости…», и убежала. Я потом несколько часов орал: «Катя, Катя, вернись! Что ты со мной сделала?», пока мне кляпом рот не заткнули. Обиделся я на неё, когда узнал, что она меня ног лишила. Три раза я падал с койки специально. Она поднимала меня.
Ни медсестрички, ни бойцы, а она сама! Когда она поднимала меня, я ей говорил: «Вот видишь, Катенька, не хотела, чтобы я тебя на руках носил, а теперь мы поменялись местами».
Но я не отчаивался. Жизнь-то у меня есть. А вчера говорю ей: «Катенька, поехали домой. У меня дом на юге, солнце, тепло. Война вот-вот закончится!»
А она заплакала и убежала. Тяжко мне Ваня, грудь горит. Я вот смеюсь тут, за шута вроде как. А что внутри у меня делается, никто не знает.
Иван молчал. Как ему хотелось словами поддержать соседа. А не мог.
— Да не трудись, не выдавливай из себя. Вижу, что не можешь говорить. Вот мне бы вот так не говорить, как тебе. Я бы смотрел на неё, и пусть бы она меня жалела. А так только мучения одни.
Ладно, брат! Спасибо, что выслушал. У нас с тобой игра в одни ворота. Только кто из нас победитель, ещё неизвестно. Или оба, или никто. Война нас расставила по местам. Каждый за своё получил. Я убежал от любви, а должен был добиваться. Чувствую, что она судьба моя. Вот Бог нас и свёл. И ноги у меня забрал, чтобы я не убегал. И ты, видать, побегал до войны?!
Петро выписывать не торопились. Катенька побеспокоилась об этом. Сказала ему, что под присмотром оставит у себя. А дальше видно будет.
Иван был готов к выписке в мае 1944. За два дня до выписки написал для Катеньки на трёх листах историю знакомства со Степаном.
Екатерина Михайловна читала и качала головой. Не верила долго.
— Ты меня заманить хочешь куда-то! — смеялась она.
А сама нервничала. Иван видел, как менялось её лицо, когда она читала третий раз.
Петро таращил глаза, просил у Катеньки разрешения прочитать. Она не дала. Прижала к груди листы и пошла по своим делам.
В день выписки Иван написал адрес Степана, а сам решил в родное село не возвращаться, а отправиться к Степану и рассказать ему о Катеньке.
Петро плакал, расставаясь.
Екатерина Михайловна ничего не обещала. Отдала выписку и махнула на прощание рукой.
Уже почти добравшись до города, где жила раньше Ирина, Иван стал сокрушаться о том, что адрес-то не взял у Кати для Степана. И всё думал, что ему скажет теперь?
Дома была только Полина. Она встретила Ивана приветливо. Поплакала над его бедой.
— Стёпка ушёл в сорок втором к весне, — говорила она. — Служит, бьёт поганых немцев. Я тут жила с ними под одной крышей, готовила им. Так понемногу яду крысиного сыпала. А им хоть бы что!
Спасибо, что меня есть не заставляли. Дети в эвакуации. Забрали их год назад. Вот до сих пор там. Ничего, там им лучше, чем со мной. Война закончится, всех вернут. А Стёпка пишет мне стихами. Развеселить меня пытается. Рисунки всякие присылает. Вот, погляди!
Полина вытащила из комода стопку писем, поперебирала их. Одно протянула Ивану.
Иван развернул. Пробежался глазами:
«Поля в поле. Ветер коли,
Так оденься потеплей!
Не грусти от бабской доли,
Я же твой боец теперь!
Жди Степана утром рано,
Да смотри не смей проспать.
Пусть любовь залижет раны,
Мне бы немцев всех прогнать!
И тогда над целым миром
Будет ярче, чем всегда!
Я дорогу к милой Поле
Не забуду никогда…»
— Как же ты теперь без языка-то? — всё спрашивала Полина. — Тяжело тебе будет.
Иван остался в доме Степана. На костылях ходил уже быстро. Колол Полине дрова.
Вечерами она пела, а Иван закрывал глаза и вспоминал Прохора Леонидовича и его патефон.
Продолжение тут
