Вариант сочинения по тексту Л.Н.Толстого о писательском труде
Предложенный текст содержит рассуждения Л.Н.Толстого о писательском труде. Толстой очень серьёзно и ответственно относился к своему писательскому труду, поэтому в данном тексте он рассматривает вопрос о подлинной сути работы писателя.
В писательской среде он наблюдал крайне негативные явления, одно из них – это стремление писателей учить людей, своих читателей, показывать им, что хорошо, а что дурно, но при этом самим многого не понимать в жизни. Он дал строгую оценку деятельности писателей и самого себя, он отрицал такой писательский труд, в основе которого заложено желание получать деньги и похвалы. Он осуждал ничем не подкреплённую гордость писателей, считавших, что их деятельность нужна для блага человечества. Толстой разочаровался в том, что он делает, как он учит, чего добился.
И всё же Толстой не оставил своего писательского труда. Он сумел переосмыслить те явления, которые наблюдал в писательской среде, и сделал для себя вывод, что писатель не имеет никакого права брать на себя роль учителя и выдавать свое учение за единственно верное.
Я согласна с мнением Толстого. Он для меня – умный, требовательный к своему делу писатель. Сколько примеров можно предоставить для подтверждения моих слов! Так, Л. Толстой задумал писать роман «Война и мир» ещё в 1850-е годы, а закончено произведение было лишь в 1869 году. Некоторые страницы «Войны и мира» Л. Толстой переписывал до двадцати раз.
Толстой изображал правду жизни. Ведь действительно правдиво изображена война в его «Севастопольских рассказах», до него о войне так не писали. Он показал войну, ничего не приукрашивая, ведь он сам был участником войны.
Толстой был глубоко убеждён в огромной воспитательной силе литературы, но при этом он не учил своих читателей, какими надо быть. Он просто писал и о благородных людях, и о пороках людей, а уж читатели сами делали для себя выводы.
Отношение Толстого к литературному труду – это образец для тех, кто решил посвятить себя писательству.
Текст по Л.Н.Толстому о писательском труде
Из сближения с этими людьми я вынес новый порок – до болезненности развившуюся гордость и сумасшедшую уверенность в том, что я призван учить людей, сам не зная чему.
Теперь, вспоминая об этом времени, о своем настроении тогда и настроении тех людей (таких, впрочем, и теперь тысячи), мне и жалко, и страшно, и смешно, – возникает именно то самое чувство, которое испытываешь в доме сумасшедших.
Мы все тогда были убеждены, что нам нужно говорить и говорить, писать, печатать – как можно скорее, как можно больше, что всё это нужно для блага человечества. И тысячи нас, отрицая, ругая один другого, все печатали, писали, поучая других. И, не замечая того, что мы ничего не знаем, что на самый простой вопрос жизни: что хорошо, что дурно, – мы не знаем, что ответить, мы все, не слушая друг друга, все враз говорили, иногда потакая друг другу и восхваляя друг друга с тем, чтоб и мне потакали и меня похвалили, иногда же раздражаясь и перекрикивая друг друга, точно так, как в сумасшедшем доме.
Тысячи работников дни и ночи из последних сил работали, набирали, печатали миллионы слов, и почта развозила их по всей России, а мы всё еще больше и больше учили, учили и учили и никак не успевали всему научить, и всё сердились, что нас мало слушают.
Ужасно странно, но теперь мне понятно. Настоящим, задушевным рассуждением нашим было то, что мы хотим как можно больше получать денег и похвал. Для достижения этой цели мы ничего другого не умели делать, как только писать книжки и газеты. Мы это и делали. Но для того, чтобы нам делать столь бесполезное дело и иметь уверенность, что мы – очень важные люди, нам надо было еще рассуждение, которое бы оправдывало нашу деятельность. И вот у нас было придумано следующее: всё, что существует, то разумно. Всё же, что существует, всё развивается. Развивается же всё посредством просвещения. Просвещение же измеряется распространением книг, газет. А нам платят деньги и нас уважают за то, что мы пишем книги и газеты, и потому мы – самые полезные и хорошие люди. Рассуждение это было бы очень хорошо, если бы мы все были согласны; но так как на каждую мысль, высказываемую одним, являлась всегда мысль, диаметрально противоположная, высказываемая другим, то это должно бы было заставить нас одуматься. Но мы этого не замечали. Нам платили деньги, и люди нашей партии нас хвалили, – стало быть, мы, каждый из нас, считали себя правыми.
Теперь мне ясно, что разницы с сумасшедшим домом никакой не было; тогда же я только смутно подозревал это, и то только, как и все сумасшедшие, – называл всех сумасшедшими, кроме себя.
