"Вечера на хуторе"... и "Миргород" стали для Гоголя и объяснением в любви к малой родине, и одновременно - прощанием с ней. Уже с середины тридцатых мистика Украины сменилась мистикой Петербурга.
Слыханное ли дело, чтобы у чиновника Ковалёва пропал... нет, не вчерашний прыщ на носу, а сам Нос, вместе с прыщом?
И не просто пропал, а зажил своей собственной жизнью - даже в церковь ходит? В панике Ковалёв ищет виноватых - но все, даже штаб - офицерша, удивлены не меньше.Так и не понятно, почему пропал нос, и почему он вернулся.
Но всё это невероятное происшествие - на фоне абсолютно узнаваемого Петербурга! Узнаваемого настолько, что и призраки его знакомы.
Мистика? Что поделаешь, ведь сначала злые языки, позже - финские легенды, а потом и русские поэты называли"городом-призраком" сам Петербург.
Финны полагали, что его невозможно было построить без вмешательства высших сил, а наши "определили", что это за силы. Нечистые! Ведь кто же не знает, что нечисть не отбрасывает тени?
Так пройдитесь по Петербургу в белую ночь. Непременно уловите время, когда свет есть - а теней нет. Ощущение нереальности!
В "Невском проспекте" художник встречает прекрасную незнакомку - а она оказалась проституткой. Но красавица приходит к художнику во сне - и не в убогой обстановке "заведения", а на великолепном балу. Чтобы продлить чудесные сны, художник принимает опиум - и умирает. От наркотика, или всё же самоубийство? Иллюзорное счастье...
В "Портрете" тоже бедный художник - и тоже иллюзия счастья. Случайно попал в руки Черткову портрет какого - то азиата, с необыкновенно живыми глазами. Азиат во сне является Черткову, протягивает пачки денег... хоть бы одну схватить - ведь за квартиру платить нечем! Но наутро Чертков пытается отдать портрет в уплату, и из - за рамы выпадает пачка денег!
Сменил квартиру, приоделся, пошли заказы - и на глазах начинает иссякать талант. Озлобленный, завистливый Чертков теперь скупает талантливые полотна - и уничтожает от ярости, что сам ничего подобного не создаст!
(Из всех художников чаще других страдает Рембрандт - именно его картины портят вандалы в музеях. Это казалось необъяснимым, пока не обратили внимание на то, что все ненавистники Рембрандта - несостоявшиеся художники. Они всё - таки учились живописи, и понимают, что уровень абсолютной гениальности для них абсолютно недостижим. Именно этот феномен Гоголь разглядел - и рассказал о нём).
"Записки сумасшедшего" - тоже о недостижимости счастья. Не заоблачного, а самого простенького - хорошего обеда, жалования вперёд, благосклонного взгляда директорской дочки... ну если не дочки, то хотя бы её собачки Фидельки! Но и Фидельке неинтересен мелкий чиновник Аксентий Поприщин.
Ничего, есть места, где и хуже нашего живут: вот пишут - в Испании куда-то пропал король - престол упразднён, а вместо него будет какая-то донна... Ну так какая может быть служба, когда в Испании такое творится?!
Очень скоро все сомнения Поприщина покинули: "Испанский король - это я!"
И пусть никто не пугается - он не такой король, как Филипп Второй! Он - король Фердинанд, и пусть его доставят в Испанию!
Доставляют его, конечно же, в сумасшедший дом, который бедняга принимает за испанскую инквизицию. Разница невелика...
Вершина петербургского цикла - это "Шинель". Акакий Акакиевич - откровенно глуповатый, но добросовестный переписчик бумаг, единственный талант которого - прекрасный почерк.
Он не жалуется на судьбу, вот только - холодно! Старая шинель изношена до дыр, новая - недостижимая мечта. Или всё же достижимая, если полгода просидеть на хлебе без чая?
Как, это же столица... и какая столица! Неужели здесь есть люди БЕЗ высших интересов?!
Да, вот, оказывается, не до высших материй, когда снимаешь закуток за печкой, и в любую погоду бегаешь в "присутствие" да обратно. Смотришь себе под ноги, а не по сторонам, так и не видишь блистательного Петербурга. Живёшь в нём - и не видишь...
Жизнь столичной мелкоты в "Шинели" так наглядна, так неприкрашенна, что и критика, и читатели сразу заговорили о совершенно новом направлении в литературе. Это даже не реализм, а - натурализм! "Натуральная школа". И фантастический финал с грозным призраком ничуть этой натуральности не нарушает.
"Все мы вышли из гоголевской шинели" - уже почти два века повторяют реалисты полагая, что цитируют Достоевского. Но на самом деле Достоевский лишь повторил эту фразу за французским писателем и критиком Эженом Вогюэ - Гоголь перешагнул национальные рамки уже при жизни, став знаменем писателей, верных "природе". И правде.
