Жила одна женщина по имени Люсьен. И все-то в жизни ее складывалось как-то негладко, а с большими закавыками. В личной жизни - сплошная трагедия. На службе - тоска и оклад копеечный. Хобби никакого нет - даже шарфов кособоких не вяжет. На голове вместо укладки - воронье гнездо. И кило тридцать лишнего весу. Смотрела Люсьен на себя в зеркало и краешки губ ее вниз опускались аж до земли. Как у нытика Пьеро из “Золотого ключика”.
И решила Люсьен что-то в своей судьбе изменить кардинально. Сходить для начала к психологу и разобраться уже в положении вещей. А психолог, Изольда Борисовна, очень дельным специалистом оказалась. И три часа терзала Люсьен - все выспрашивала про рождение, младенчество, детство и пубертат. И головой качала печально. А на особо грустных местах биографии Люсьен цокала языком. Иногда бормотала себе под нос единственное слово: “ка-та-стро-фа”.
И от Изольды Борисовны вышла Люсьен на ватных ногах - такие уж бескрайние космосы перед ней открылись в тот день. Настоящие черные бездны.
Все ее жизненные трудности имеют одно простейшее объяснение: в детстве (“лучшая пора” - ха-ха) ей была нанесена глубокая травма. Недолюбили Люсьен в детстве единственные родители. Банально не додали ей положенного! Бывает такое даже в благополучных семьях. Абы как взращивали. Можно сказать - сорной травой-лебедой. На бегу все: обед себе, Люся, разогрей, уроки ступай учи и хватит уже баклуши во дворе пинать. И ни тебе уважения к личности ребенка, ни углубления во внутренний Люськин мир. Даже на ночь редко целовали. Прокричат из спальни своей “добрых снов” и храпят себе - на завод им по гудку бежать. Летом то в лагерь с противными пионерами тащат, то в деревню коз пасти у старой бабки. Бабка с хворостиной ходит, козу и Люську гоняет одинаково. А зимой - уроки учи! И за “двойки” ремня порой прописывали. А про любовь почти и не заикались. Вот и все тебе воспитание. При таком прохладном детстве личность вырастает нездоровой - самооценка низкая, доверия к миру не отрощено. А главное - любви все время хочется. Даже пусть и от посторонних граждан. Коли от родителей ее в достаточной мере не случилось.
Изольда Борисовна на прощание так и заявила горестно: а чего вы вообще, Люсьена, хотели-то? На что рассчитывали? Неужто на здоровые отношения и головокружительную карьеру? Ха! Забудьте! Ваши родственники ранили вас в детстве слишком уж серьезно. Равнодушием ранили. Мало тискали и целовали в лобик. Не было промеж вас должной тактильности. На собрания вон еще школьные носы бесстыжие не показывали. В перинатальный период Шаинского вам не заводили. Или заводили? Нет? Ну я и говорю - преступная халатность. На бабок да дедок всяких часто оставляли. Прикрывались, небось, работой и командировками? А так многие люди от родительства бегут. И дети их потом маются, от нас, психологов, не выводятся годами. И вы вон какой неуверенный в себе человек выросли, Люсьен. Без жалости на вас, пожалуй, и не взглянешь. Хочется вас даже прижать к пышной своей груди и накормить чем-нибудь сладким. Плюшкой или козинаком. Поврачевать ваши душевные ссадины руки мои чешутся. Дать, так сказать, толику заботы. Я таких, недолюбленных, за версту определяю по забитому взору и вороньему гнезду. Даже удивительно, как вы вообще с таким грузом до тридцати с гаком лет дотянули. Тут, Люсьен, очень много нужно с вами работать. Вскрывать душевные гнойники. Внедряться в подкорку. Прорабатывать комплексы. На следующем сеансе испробуем-ка на вас методу добаюкивания в гамаке. Будете мне младенцем в одеяле сворачиваться, а я вам чего-нибудь спою задушевного. Попоем и поагукаем. Восполним, так сказать, нехватку материнского тепла. И домашнее задание не забудьте: ступайте к родичам и все им наболевшее исторгните. Не стесняйтесь.
С тем и расстались.
И соседку Дусю в гости Люсьен позвала - обсудить все эти вскрывшиеся реалии. С этой Дусей они немного приятельствовали. Соседка заключение психолога выслушала внимательно за чашкой чая. И аж руками всплеснула.
- Эх, - прошептала Люся, - слушаю вот твои страшные анамнезы и понимаю, что очень уж мы похожи в этом семейном вопросе. У меня-то ситуация тоже непростая образовалась. Родители тоже маху приличного дали! Маменька-то моя пожизненно была наседкой. Все меня при себе под подолом халата держала и шага не давала ступить самостоятельно. До седьмого класса в школу водила чуть не за руку. Питаться заставляла усиленно и сопли чесноком лечила. В институт самолично меня пристроила - хоть и никогда я не мечтала инженером в пищевой промышленности трудиться. Грезила лишь о балете! А папенька наш - напротив: он всю жизнь прораб на стройке, очень грубый по натуре человек. Все насмехался надо мной, все подшучивал зло. Мямлей обзывал и кашей-размазней. Оттого я теперь, Люсьен, мужчин и опасаюсь - жду и от них каких-нибудь оскорблений про мямлю. И итог этого воспитания в целом драматичен - живу с родителями по сей день под одной крышей. Хоть мне и под сорок натикало. В пищевое производство не пошла - не мое призвание. Взбунтовалась! А в балерины, к сожалению, не приняли. Самостоятельности так и не приучена. Бесполезный для общества человек получился! И одна лишь боль у меня теперь осталась. И вся я - нерв оголенный. А струны моей души играют одни минорные композиции. Крылья-то обрезаны сызмальства. Лучше бы и вовсе не замечали! Лучше бы к бабке в деревню с козами ссылали! Да хоть даже и к пионерам в лагеря!
И Дуся закапала слезами в чайную чашку.
- Не скажи, - Люся задумчиво и обиженно тянет в ответ, - без внимания ты насквозь ущербным получаешься. И любви на стороне ищешь все! Я вот, Дуся, любви искать начала - чуть грудь выросла. В отчем-то доме нет ее - одно равнодушие и уроки с козами. В восемнадцать лет за негодяя выскочила! За первого, кто поманил пальцем. А поманил-то ужасный негодник. Изменник, алкоголик, сатрап. Пять лет с ним проплакала навзрыд. И выгнал он меня в одной рубахе ночной, любви и понимания не дав. Ночь, вьюга, я в ночнушке по улицам бегаю. Любви, кричу, дайте мне любви! И на зов этот еще один негодяй отозвался. И снова терзания! И слезы мои рекой на протяжении очередного пятилетия. И такой вот сценарий шел - ищу любви, а мне в ответ - безразличный кукиш. Душная ты, Люська. Такое мужики говорят. Берешь в тиски и давишь. Будто не женщина ты, а борец сумо. А я и правда - сумо. Тридцать кило нарастила от душевных ран. Сейчас вон нового нашла мужчину себе, Толика. Но тоже не все гладко у нас с ним. Сбежит, небось, испуганной ланью со дня на день. Спасибо дорогим родителям! Нижайший поклон!
И Люсьен тоже капать слезами начала в чай. Сидят они рядом и капают в унисон. Соседка Дуся еще и с подвывом капает.
- Ты-то, Люська, вон хоть с проходимцами всякими проживаешь, а я вовсе одинокая по-женски. Маменька мне к мужскому полу огромный страх вселила. Все говорила, что юноши - люди особые. Что с ними с опаской общаться надо. Как с медведем в зоопарке. И бояться их тестостерона. И вот я так и боюсь - смотрю на мужчину, хоть и самого плюгавого, а у самой сердце в пятках: вдруг из него щас тестостерон этот выскочит. Даже взвизгиваю иногда при виде противоположного пола. И порою я просто сутками на диване лежу - только конфеты ем и сплю. И боль невыносимая в душе плещется. Маменьке моей уж и надоело про боль слушать - она мне сама готовая денег дать на психолога, чтобы тот выслушивал. А папенька и вовсе орет дурниной про кашу-размазню. Спасибо за воспитание!
И так лили они слезы до глубокой ночи. А с утра надумали к Изольде Борисовне вместе ходить. Добаюкиваться в гамаке. И очень на помощь специалиста рассчитывают. Большие свои надежды с Изольдой связывают.