А над посёлком кружились первые, такие поздние в этом году снежинки. Невесомо ложились на террикон, искрились в свете фонарей. И светлел вечер, и под этим светлым сиянием затаилась степь, – до самой Мельниковой балки, казалось, можно рассмотреть, как высохший донник колышет на своих верхушках робко сверкающие снежинки.
Александра Андреевна проверяла самостоятельные работы пятиклассников. Подолгу сидела над каждой тетрадью – оттого, что не могла оторвать глаз от падающих за окном снежинок. Впервые за последние дни на сердце становилось отраднее, – ей казалось, что эта нежная, светлая, долгожданная чистота, робкая белоснежная невесомость прощают её… Прощают, – за ещё одну, такую желанную… и снова несбывшуюся её любовь. Саша вспомнила, как тётя Вера, сестра отца, – тоже учительница… – грустно предупреждала её:
-У нас, у учительниц, такое часто случается… Если ещё студенткой замуж не выйдешь, то потом с каждым годом… да что там – с годом! – с каждой учебной четвертью сложнее будет. Увидишь: встречи, свидания будешь на потом откладывать, – на каникулы, на выходной, на отпуск… Будешь убеждать себя: вот пройдёт контрольная… вот переживём семинар, педсовет, аттестацию… А дни, Сашенька, не идти будут, – лететь… С нездешней скоростью… А любить… любимой быть, – как без этого. И любить будешь хотеть, и любимой быть. – В тёти Вериных словах – какая-то неумолимо жёсткая, беззастенчивая откровенность: – Поэтому так много учительниц – вместо того, чтобы женой быть, в любовницах ходят. – Тётя Вера горько усмехнулась: – А это счастье, Сашенька, одновременно чьим-то несчастьем будет. Да и тебе – какое там счастье! Счастье ли, – минуты считать в ожидании, что вот сейчас он уйдёт… уже виновато рубашку застёгивает…
Сашенька, – студентка последнего курса, – бесстрашно улыбнулась:
- Тёть Вер! А разве так уж необходимо, – чтобы любить, обязательно женой быть?
Тогда у них с профессором Ковальским уже случилось всё… Ожидания, встречи, ошеломительные признания, – Саше казалось, что это – единственное… в смысле, – неповторимое. И – навсегда. Она просто не обратила внимания на переглядывания подруг, отмахнулась от того, что у Ковальского была Алёна, – поговаривали, что у них к свадьбе идёт… И счастливо стояла на самом краю пропасти, по-девчоночьи смело оправдывая себя… и – его: если он ушёл от Алёны к ней, если он любит только её… то при чём здесь прошлое, прочное… – всё, что было до того дня ранней осенью, когда они, студенты последнего курса физмата, проходили педпрактику в городских школах, и Ковальский, совершенно очарованный Сашенькиным открытым уроком алгебры в одиннадцатом классе, неожиданно пригласил её съездить на Северский Донец:
- Знаете, Александра Андреевна, не увидеть, как приходит осень на берега Донца, – значит, пропустить непростительно много самой невероятной красоты… и счастья.
А потом – уже через год – увидела, как они с Алёной Вадимовной целуются на кафедре… И вдруг оказалось, что это больно, – ну, то, что, выходит, он не собирается делать ей предложения выйти за него замуж… Не собирается называть её своей женой.Тогда впервые Саша с удивлением прислушалась к этой боли… И спаслась от неё бегством в Зарничный, – крошечный шахтёрский посёлок посреди луганской степи. Сбежала от того, чтобы любовницей быть... А здесь – как же ты была права, тётя Вера!.. – в совершенно шальном круговороте школьных дней, уроков и перемен, педсоветов и совещаний, бесконечных стопок тетрадей, порой немыслимых радостей и таких же тревог как-то непостижимо находились минуты, когда безжалостно накатывала непрошенная обида, – оттого, что любить хотелось… и быть любимой… Потому и откликнулось сердце на неожиданную грусть в глазах Сергея. Откликнулось, – и стыло:
- А это счастье, Сашенька, одновременно чьим-то несчастьем будет…
На крыльце – чьи-то шаги. Саша поднялась из-за стола. Не удивилась, когда в комнату вошёл Сергей Васильевич. Устало провёл ладонью по глазам:
- Снег. Ждали-ждали его… и всё равно неожиданным оказался.
Она не поднимала глаза… А он бережно взял её ладони:
- Нет… Это значит – никогда?
Его голос, всегда сдержанно-уверенный, чуть насмешливый, сейчас чуть заметно вздрогнул. И от этого Саша глотала слёзы. Молчала. А какими словами можно ответить на его боль…Осторожно перевела дыхание, подняла на него взгляд:
- Нет. Никогда. – Вдруг заторопилась, – запиналась, говорила сбивчиво, отчаянно признавалась ему:
- Это я виновата. Любить хотелось… любимой быть, – очень хотелось! Простите… простите, что давала Вам надежду, – а это нельзя!.. Я девочку Вашу люблю, и она меня любит, и это нельзя, – потому что моё счастье её несчастьем станет… И жена Ваша, – это же она родила Вам такую девочку! – она же извелась вся… Это я виновата!
Саша освободила ладони из его рук, а он обнял её за плечи, целовал залитое слезами лицо:
- Что ты, девочка моя!.. Нет твоей вины. Полюбил я вот… полюбил тебя. Спасибо, что любовь мою заметила…
Желание ещё и сейчас словно приподнимало его над землёй, головокружительно покачивало… Хотелось взять её на руки, ласкать безудержно, задыхаться от нежности… Но другое чувство, – жалость ли… ещё не ясная благодарность, – становилось сильнее, ощутимее, несравненно значительней. Накатывало какой-то болью, – за неё, эту девочку… за дочку, за Машу… Он целовал её и шептал:
- Девочка… Девочка!..
Его тянуло к этой светлой юности, и только на родительском собрании он впервые подумал: она – почти такая же девочка, как их с Машей дочка. И тут же захлестнула боль: это понимание означало, что любить её нельзя… Он ещё пытался удержать свою надежду… А её простые, немного испуганные, – совсем-по-девчоночьи! – слова словно отрезвили:
- Нет. Никогда.
…Сашенька видела, как отец целует её любимую учительницу… Медленно посмотрела вверх, туда, где недавние капли дождя в какой-то извечной тайне вдруг становятся снежинками… Снежинки кружились всё быстрее, делая недавно серый, бесприютный мир светлым и чистым. И лёгкой пеленой закрывали окно, и теперь Саша видела только неясные силуэты… И в Сашенькиных синих глазах тоже стояла пелена, – поэтому она не увидела…а, может, не обратила внимания на показавшуюся знакомой женщину… Инна Евгеньевна?.. К ней торопливо подбежала… Сашеньке показалось, – Тамара Вячеславовна, их завуч. Сашеньке не хотелось, чтобы они её увидели: обязательно станут расспрашивать, что она здесь делает… Саша быстро отошла за угол дома, немного постояла, и, спотыкаясь, побрела к своему дому… Хотя возвращаться туда ей совсем не хотелось. Вспомнила такую безысходную горечь в словах Александры Андреевны:
- А если… люблю… А любить нельзя…
Значит, вот о ком она говорила…
Сашенька любила первый снег. Когда появлялись первые снежинки, обязательно случалось что-то счастливое. А сейчас вместе с недавней серостью ушло всё, что было счастьем: их с мамой и папой самый лучший дом перестал быть самым лучшим… Папа перестал целовать маму, – за самые вкусные вареники с картошкой… И уже никогда не будет самых красивых и счастливых парабол, и победы в олимпиаде не будет… и такого счастливого вкуса «безешек» Александры Андреевны тоже уже никогда не будет. И Тимка…
А самое главное, чего уже никогда не будет, Сашенька сказала отцу. Он приехал поздно ночью, – как всегда в эти дни. Мама не вышла из своей комнаты. А Сашенька стояла в коридоре и смотрела на отца. Губы её вздрагивали, и она старалась с этим справиться. Отец удивился, в беспокойстве брови свёл:
- Сашуля?.. Сашенька! Ты чего не спишь? Завтра же вставать рано!
Как нравилось Сашеньке слышать это счастье в папином голосе, когда он называл её имя, – самое лучшее на свете! И… как было хорошо, что самую любимую учительницу тоже зовут Александрой!..
Сашенька сама не слышала своего бесцветного голоса:
- Пап!.. Я хочу, чтобы меня звали по-другому. Я другое имя хочу.
Отец – самый лучший, самый родной!.. – тревожно смотрел в Сашенькины глаза:
- Сашуля?..
А она настойчиво повторила:
Я хочу другое имя.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Навигация по каналу «Полевые цветы»