Огромная любовь людей к поп-музыке из поколения в поколение, кажется, редко уравновешивается любовью к великой музыкой прошлого, будь то рок-героям прошедших десятилетий или авторам классической музыки.
Однако, рок-герои вначале были обычной поп-музыкой своего времени. Только позже они стали считаться «великими».
Возможно, действительно великая музыка должна превосходить культуры и поколения? Проблема здесь в том, что мы вообще не знаем, что значит «по-настоящему великая» по отношению к музыке.
Мы могли бы собрать много данных о том, какая музыка нравилась людям с исторической точки зрения. Мы, безусловно, можем указать на структурные особенности той или иной музыки и сказать: «Эта музыка по-другому структурирована, отличается гармонически (или каким-то иным образом), сложнее или проще, чем какая-то другая музыка».
И, для некоторых людей самоочевидно, что музыкальное произведение, такое как, скажем, симфония Малера, гораздо масштабнее, чем, скажем, трек какого-то современного поп-исполнителя. Но вот вопрос, где же в музыке живет «величие»?
Как бы кощунственно это ни звучало, учитывая то, как люди реагируют и ценят музыку, покупают и искренне любят её, Моцарт и Джастин Бибер создают качественную музыку на равных? Последнее утверждение, по крайней мере, более провокационно и интересно, чем утверждать, как это делают некоторые, что самоочевидно, что Моцарт — гений, а Джастин Бибер — нет.
Но это ли мы имеем в виду, когда говорим о «качестве» музыки? Неужели речь лишь о самом факте того, что она кому-то нравится? Проблема, с которой мы сталкиваемся, заключается в том, как люди воспринимают разные виды музыки. Итак, музыкальное качество есть не что иное, как диапазон и глубина популярности музыки?
Если факт популярности является показателем музыкального качества, то, если музыка со временем становится менее популярной, её качество должно «падать». Точно так же, если музыкант внезапно становится популярным, мы должны заключить, что его музыка таинственным образом стала лучше, чем была, когда музыкант был ещё малоизвестен.
Всё это явно не согласуется с тем, как мы ощущаем «качество» в музыке.
Если я слушаю произведение вроде мессы какого-нибудь шотландского композитора эпохи Возрождения, малоизвестного даже любителям классической музыки, я не воспринимаю эту музыку как что-то плохое, только потому что она не очень популярна. Я отвечаю на то, что слышу — на её целостность, мастерство и величие. Я тут же хотел бы, чтобы эта музыка стала более популярна. Но кто-то другой, слушающий то же самое, может услышать только кучу скучных голосов, бубнящих на латыни...
Проблема в том, что, с одной стороны, у нас есть музыка, которая кому-то кажется, скажем так, сложной и масштабной, интересной и красивой, как, например, музыка западной классической традиции. Но она уже не так популярна, как раньше. А кому-то она не нравится, или они считают её скучной.
В то же время, с другой стороны, у нас есть музыка, которая некоторым людям кажется свежей, живой, трогательной, вовлекающей, ясной, весёлой — всем тем, что эти люди хотят видеть в музыке. Например, музыка Джастина Бибера. Но некоторые люди его терпеть не могут. Или, по крайней мере, не слушают его музыку регулярно.
Если музыка, как и технология, постоянно развивалась, значит ли это, что технически бесспорно самая современная музыка всегда была лучшей музыкой всех времён? Но вряд ли большинство людей в любую эпоху всегда воспринимали музыку своего времени как «лучшую музыку всех времён».
В средневековый период было время, когда некоторые ценители были очень довольны уровнем музыки своего периода и «выгодно» сравнивали её с более ранней музыкой. С другой стороны, достаточно просмотреть на историю музыки, начиная с эпохи Возрождения, и вы всегда найдёте кого-нибудь, кто готов стонать о том, насколько музыка была лучше, когда они были моложе.
Если бы Моцарт, например, жил до сих пор, отбросил бы он свою старую музыку в пользу рэпа? Ведь есть счастливо дарованные нашему поколению технологии, которыми он не обладал в прошлом! Скорее всего, Моцарту, дожившему от своего времени до нашего, музыка второй половины XIX века уже показалась бы непонятной. И совсем невозможно представить, что он подумал бы о популярной музыке периода после Второй мировой войны.
Итак, где же в музыке живет «величие»? Это особенность самой музыки? Если да, то какая? Это мелодия? Гармония? Ритм? Инструментовка? Если да, то какая? Если нет, то почему?
Или это что-то, что мы просто приписываем музыке? Если да, то почему разные люди приписывают величие столь разным музыкальным произведениям? Если один человек может воспринять что-то в музыке, которую он любит, то почему того же самого не могут воспринять все остальные?
Имеет ли смысл говорить кому-то: «Ты думаешь, что это отличная музыка, но я говорю тебе, что это не так»? Кажется, что говорить это имеет смысл, особенно людям, чьи музыкальные симпатии и антипатии сбивают нас с толку, но... Мы сами можем легко перейти от ощущения, когда работа того или иного музыканта кажется нам непонятной, скучной или тривиальной, к тому, чтобы позже найти её красивой, интересной и трогательной.
Если так, то это мы изменились? Или изменилась музыка?
Тот факт, что мы можем изменить свое мнение о любой музыке, предполагает, что здесь происходит нечто более сложное, чем просто наличие «хорошей» музыки или нет. Если какое-либо музыкальное произведение объективно «хорошо» или «плохо», то почему для всех не самоочевидно, что это так?
Проблема «музыкального качества» — это подпроблема общей проблемы художественного качества, состоящая в том, что мы просто не знаем, что это такое. Мы только чувствуем, что знаем это, когда видим или слышим. И даже в этот момент мы постоянно не согласны друг с другом.
Проблема усложняется тем фактом, что в музыке есть вещи, которые вы можете указать как её особенности — такие как внутренняя согласованность, симметрия, хороший баланс между консонансом и диссонансом, ритмическим возбуждением и неподвижностью, или любое другое качество, поддающихся описанию. Есть музыкальные особенности, которые мы могли бы свалить в гигантскую корзину и назвать «мастерством», но...
Нет никакой разницы в том, как люди субъективно воспринимают музыку.
Не имеет значения, сколько раз вы указываете человеку, что музыкальное произведение явно хорошо сделано. Ему всё равно не нужно думать, что оно «великолепно». В конце концов, разговоры о музыкальном качестве имеют не больше оснований для верифицируемой реальности, чем разговоры о святости или вкусах в еде.
Это разговоры о том, насколько мы сами можем отличаться друг от друга. Или насколько мы похожи. Музыка может объединять людей, но также может их разделять.
Мы всегда должны остерегаться думать, что мы можем определить качество музыки так же, как мы можем определить скорость света или вес эталона килограмма.
По материалам публикации (англ.).
