Глава 38.
Время действия - 1877 год
- Ты бы, доченька, перебралась ночевать в Дарёнкину горничку! - осторожно завел разговор Ананий.
- А что такое? - насторожилась Аннушка.
- Да мало ли… - замялся старик.
- Говори, не томи!
- Да видишь, какое дело… Ночью проснулся я, значицца, от шума — вроде как окно ветром распахнуло. Поднялся, чую — из Дарьиной комнаты ветерок. Заглянул, а окошко раскрыто и покачивает его на петлях. Я его, значицца, прикрыл, чтобы не разбило. А Дарёнка-то спит как убитая и не чует. Не шелохнётся даже, укрылась одеялком своим по самую маковку. Не стал я её будить, ушёл. Только не пойму — если ей зябко стало, то зачем окно раскрывать, а если душно — почему в одеяло укуталась…
- Может, с вечера окно раскрыла, а потом закрывать лень было, вот и закуталась? - предположила Анна.
- Может, и так. А на рассвете я, значицца, вышел на двор. Только отошёл от избы, слышу - дверь вроде как открылась и закрылась обратно. Я скорее назад, думал, тать какой забрался. А это Дарья. Я грю, чего это ты? А она — по нужде ходила. Не ндравицца мне это. Ой, не ндравицца.
- Плохо девке, вот и мечется, - вздохнула Аннушка. - Угораздило же её в этого турка влюбиться. Хорошо, что Тимоша его подальше отправил. Говорят, с глаз долой — из сердца вон. Только никак он из её сердца не выходит. Ну да ничего, забудет со временем.
- Оно так, да всё же и присмотреть за ней не мешает.
- Да не, бать, не может Дарёнка нас обманывать! Не такая она.
Однако про окошко Анна у дочери всё-таки спросила.
- Жарко что-то показалось с вечеру, вот и открыла. А что потом было — не слышала. Шибко крепко спала.
С того разговора стала Дарёнка осторожнее. Уходя, притягивала она створку плотнее, а возвращаясь, сначала внимательно прислушивалась — не вошёл ли кто в комнату. Днём прятала от родных счастливые глаза, напускала на себя вид хмурый и печальный, а внутри её всё пело. Ах, какой он славный, пленник этот! Какие слова говорил ей, смущая её воображение!
- Увезу я тебя к себе! Увезу. Вместе мы должны быть, всегда вместе!
- Нет, - улыбалась блаженно Дарёнка. - Куда же это я от дома родного?
- Люблю тебя. Всё к ногам твоим брошу. Я ведь богат, очень богат. Отец мой большой человек. В Стамбуле дворец у нас есть. И поместье в провинции. И особняк большой в Измире. Дядя мой в посольстве служит во Франции. Вот вернусь домой, и он заберёт меня к себе. Мне ведь только побыть на войне нужно было, чтобы получить награды.
Обманывал ли Йылдырым Дарёнку, когда говорил, что любит её? Нет, нисколько. Он на самом деле был в этом убеждён. Он рисовал красивые картинки будущей совместной жизни, и слова его сплетались в замысловатый восточный узор. Таяло сердце бедной девочки. Нет, не алкала она богатств, не жаждала золота и драгоценностей. Ей всего лишь хотелось быть рядом с любимым до самого своего последнего дня.
- Мы поедем в Париж вместе. Я куплю дом в самом красивом месте, я подарю тебе много золотых украшений… - пел турок, искренно веря в это.
- Куда же это я? - улыбалась Дарёнка. - Тута я родилась, тута мои родные. Лучше ты оставайся навсегда. Повенчаемся. Батюшка мой дом нам построит. Хорошо жить станем.
- Нет, нельзя, никак нельзя, - качал головой Йылдырым. - Уедем в Турцию. Поедем сейчас! Завтра! Ничего не бери, всё в Стамбуле куплю тебе. Поедем! Татары переправят нас через границу, а там…
- Да как же я батюшку с матушкой-то оставлю? Кручиниться ведь будут! Да и они не захотят меня отпустить на чужбину.
- Не надо родителям говорить. Ничего не надо. Отправит твой отец меня в Севастополь, под надзор каких-нибудь матросов, я тогда даже к тебе вырваться не смогу. Это ведь он меня из вашего села изгнал.
- Он? За что же?
- Видно, боялся любви нашей. Ты ничего не говори, ничего! Разлучит он нас с тобой. Уедем тайно. Напишешь ему письмо из Стамбула, а то из Парижа.
- Да как же это — без родительского-то благословения? Нет, любимый, не по-людски это. Лучше кинемся в ноги ему. Скажем, что любим друг друга. Он поймёт, он добрый! Когда он узнает всю правду, он позволит нам обвенчаться!
Но турок в восторг отчего-то не приходил и снова просил ничего родителям не рассказывать.
А Анна, глядя на дочь, только головой качала — непонятное что-то с девкой творится. Нешто и вправду перебраться спать в девичью горничку на Маринкину кровать? Да что это изменит!
Может, ещё долго тянула бы Анна с решением, да только увидела она однажды утром под Дарёнкиным окошком след на сырой после ночного дождика земле. Маленькая нога, женская, а след глубокий, вдавленный, вроде как прыгнул кто. Неужто Дарёнка из окна сигала? Неужто прав был старый дедушка?
В следующую ночь легла Аннушка спать в девичьей комнатке. Лечь-то легла, да только так за день умаялась, что не заметила сама, как уснула крепко. Не услышала возни поспешно одевающейся дочери, тихих шагов, лёгкого скрипа оконной створки. Только ближе к рассвету сквозь сон различила она шорох в комнате.
- Дарёнка, ты чего? - не раскрывая глаз, спросила Анна.
- По нужде надо мне… - отозвалась дочь.
- Погоди, я с тобой! - Аннушка с трудом поднялась, зевнула, перекрестилась. - Да уже и вставать пора. Слава те, Господи, новый день начался.
Правда, на другую ночь сон Аннушкин был более чутким и, едва дочь поднималась с постели, она подавала голос. Весь день Дарёнка ходила сама не своя — так тянуло её к Йылдырыму, так жаль было его, не дождавшегося встречи. А вдруг подумает, что она разлюбила? Нет, надо во что бы то ни стало увидеть его в следующий раз!
Однако и в следующую ночь Аннушка не теряла бдительности, а потом ещё и ещё… Никак не удавалось вырваться Дарёнке к заветному месту, где ждал её Йылдырым. Да и ждал ли?
Ждал, каждый вечер приезжал к Андреевке. Лежал в сеннике, глядя сквозь щели на звёзды, думал о чём-то. А на рассвете вскакивал на оставленного в овраге коня и уезжал в аул. Давно уже вступила в свои права осень, всё сильнее остывали ночи, остывало изменчивое сердце турка. Тянуло его домой — в комфорт стамбульских покоев, в уют анатолийского поместья. Хотелось слышать турецкую речь, мягкую, певучую, родную. А что мешало ему вернуться? Айдер всегда готов был самолично отвезти его в Турцию. Много у этого татарина было родственников там, вот и хлопотал, старался.
Вот только эта девочка, Дарёнка. Глупая, никак не хочет ехать с ним. Разве что силой увезти её? Но Айдер против. Говорит, что она может поднять шум, что с нею уезжать опасно. Да и родители в погоню броситься могут. Матросы, они такие, они друг за друга горой, даже если не знакомы. Перехватят беглецов на пароходе, и всё… Сиди потом до конца войны в каком-нибудь каземате. А если не морем бежать, а по суше? Нет, слишком долго и много риска. Значит, надо ехать без Дарьи. В конце концов, она не единственная женщина на свете. Он, Йылдырым, был честен — предложил ей всё, что имел. Сама отказалась. ИншаАллах…
- Ты чего это Тимофей, такой смурной? - Аннушка с тревогой смотрела на лицо мужа.
- На сенник наш приходит кто-то почитай каждую ночь.
- На сенник? Может, бродяжка какой?
- Нет, Аннушка, не бродяжка. По следам я прошёл. В овраге лошадь у него. Наслежено сильно и навоз конский. Подковы татарские. Не одну ночь лошадь оставляли.
- Свят-свят-свят… Что же, за солдатами приглядывают? Или… - Аннушка боялась сказать вслух пришедшее на ум объяснение.
- Или. Видно, турок этот ястребом кружит вокруг Дарёнки.
- Ох… - Анна перекрестилась.
- Опасаюсь я, что давно уж сговорились они меж собой. Не так просто ты в её горничку перебралась — примечала, видать, за ней что-то. Примечала?
- Нет, Тимоша. Что мается, то видела. Боле ничего. А перебралась... Дедушка заметил как-то, будто окошко ночью открыто было. Правда, сама Дарёнка спала в это время. А я следок под окном нашла. Женский.
- И ничего за ей не заприметила всё это время?
- Ничего. Я даже по нужде её одну не отпускала. Сама с нею всё время ходила.
- Ты, Анна, вот что. Притворись, будто спишь крепко. Пусть одна выйдет. А я эту ночь покараулю снаружи. Погляжу, что делать станет. И буду молить Бога, чтобы мы с тобой ошибались.
Не помогли Тимофею молитвы. Выскользнула Дарёнка в окошко да к сеннику — шасть!
- Йылдырым! Любимый мой! - повисла на шее у турка. - Не могла я к тебе прибежать, матушка за мной приглядывала! Сегодня уснула она крепко, я и улизнула.
- А я уже думал, что не придёшь больше, что забыла меня! - недовольным голосом проворчал пленник.
- Что ты! Что ты! Люблю, - взялась убеждать его наивная девчонка. - Только ведь не сможем мы долго здесь встречаться. Зима уже скоро… Да и… Может быть, кинемся в ноги родителям моим? Батюшка добрый у меня, он простит!
- Нет, лучше ты со мной в Турцию. На пароходе приметят нас, так мы посуху уйдем.
- Не смогу я идти, Йылдырым…
- Отчего же?
- Ребёнок будет у нас, любовь моя… - помолчав, призналась Дарёнка.
- У тебя будет ребёнок? - в голосе турка послышалось удивление. - Я не подумал об этом… Ну что ж… Придётся бежать по морю. Я попрошу, чтобы за мной прислали фелуку*.
--------
* - небольшое палубное судно с косыми парусами, могло перевозить около десяти пассажиров, обслуживалось командой в 2-3 человека.
--------
- Да как же это, Йылдырым? Как же — сбежать из родного дома? Да ведь родным моим горе-то какое будет!
- Ещё какое горе! - вышел из-за угла сенника Тимофей. - Горше не бывает. Дочка сама в полон к турку бежит…
Пленник вскрикнул, судорожно дёрнул рукой.
- Да ты за нож-то не хватайся, у меня пистоль в кармане, - спокойно сказал матрос.
- Батюшка! Прости… - Дарёнка заплакала, повалилась отцу в ноги.
- Вот что, Дарья. Нечего на потеху людям разговоры здесь вести. В избу идите. Там и обсудим всё, - приказал Тимофей.
Зажгли в доме лампу, закрыли задёрушками окна.
- Ну так что же теперь делать-то будем? - взгляд у старого матроса был тяжёлым, рыдало у него внутри, а глаза сухие, суровые.
- Простите… - ревела Дарёнка.
- Слышь, Анна, быть тебе скоро бабкой во второй раз, - Тимофей перевёл взгляд на жену.
- Что ты! - всплеснула руками Аннушка, заплакала. - Моя вина. Не углядела я. Видно, на беду родила я тебя, Дарья.
- Что же делать думаешь, герой? - Тимофей снова повернулся к турку. - Или ты так только, развлечься решил? Опозорил девку и в сторону?
- Я вашей дочери предложил ехать в Турцию, - высокомерно шевельнул крыльями носами Йылдырым. - Она не хочет.
- Батюшка, не могу я без вашего благословения, - заливалась слезами Дарёнка.
- А для чего ты её зовёшь? Ты хочешь взять её в жены? - не обращая внимания на Дарёнкин лепет, спросил Тимофей.
- Она будет жить как царица — в богатстве. Наша семья очень, очень богатая и знатная! - гордо вскинул голову турок.
- Я не про это спросил. Кем она будет тебе там, в Туретчине?
- Она — моя любовь.
- Значит, в жёны ты её брать не собираешься. В грехе жить будешь с ей.
Дарья насторожилась. Это как — во грехе? Как это — не собирается жениться? Он же называл её своей женой?
- Мне никто не позволит взять в жёны христианку, - по красивому лицу турка пробежала гримаса боли. - Особенно сейчас, когда идет война с неверными.
- Во как, с неверными. А потому её даже самый плохонький турчонок-басурманин может обидеть. Ударить, обозвать, убить.
- Но ведь она будет жить в моём дворце! Кто посмеет её тронуть! - возмутился Йылдырым.
- Пока она у тебя в полюбовницах ходит, может, и не тронут. А ну как надоест она тебе? Тогда что? Куда она денется? Чем хлеб станет себе добывать? В публичные девки пойдёт?
Анна застонала и, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.
- Ну а, к примеру, что с ребятёнком будет? - продолжал Тимофей.
- Он вырастет в моём Стамбульском дворце. У него будут лучшие учителя и воспитатели. Он ни в чём не будет знать нужды!
- Ты отнимешь его у матери и отдашь в чужие руки? А что же Дарёнка? С ней что будет? Ты же сам нас неверными называешь!
- Если она примет ислам, то всё будет проще.
Дарёнка замерла. Она должна перейти в другую веру? Басурманкой стать?
- Ну, положим, примет она твою веру. Только ты всё равно женишься на той, кого тебе отец сосватал. Женишься, женишься, не лупай своими глазами бесстыжими. Потому как отец у её побогаче твоего будет. Прохор мне про это сказывал. А у жёнки той нрав крутой, соперниц не потерпит. Либо прибьёт Дарёнку, либо отдаст замуж за какого-нибудь старика-дворового. А то и чего похуже сотворит.
- Я люблю Дарью… - прошептал Йылдырым.
- Любишь? Может быть, и любишь. Тогда вот что. В Туретчине жить вам по-людски твоя родня не даст. А здесь вам будет свободнее. Оставайся. Прими нашу веру. Да не сверкай, не сверкай глазюками-то! Окстим* тебя, станешь, к примеру, Максимом. Повенчаешься с Дарёнкой. Избёнку вам поставим. Не дворец, конечно, стамбульский. Однако всё одно — дом. Голодным не будешь. Дарёнка девка рукастая, научится кофей тебе варить, еду вашу готовить. Ни в чём нужды тебе не будет.
--------
* - окрестим
--------
Йылдырым молчал, опустив голову, а Дарья с надеждой смотрела на него. Ведь это же самое она говорила ему столько раз!
- Ну, что молчишь? Не хочешь неверным становиться? Да ведь коли любишь-то, можно на это пойтить! Она, Дарёнка-то, пошла бы ради тебя на всё. Её только боязнь нас огорчить остановила. А так бы давно уже ушла с тобой. А вот ты — ты сделаешь то, что я говорю?
Йылдырым поднял голову, огляделся. Посмотрел на чисто выбеленные стены дома, на печку в углу, на деревянные лавки и большой стол, вышитые занавесочки на окнах. Вздохнул:
- Сделаю. Только вот что. Мне нужно сейчас в аул. Я передам татарам письмо для моих родителей. Завтра к вечеру я приеду сюда со своими вещами.
- Это какие такие вещи? Вроде Минька тебя почти голым из воды вытягнул?
Турок насмешливо взглянул на Тимофея:
- Время идёт, а человек обрастает имуществом.
- Анна! - крикнул Тимофей. - Анна! Зайди-ка!
Вошла Аннушка, заплаканная, почерневшая.
- Вот, Анна, послушай. Клянётся турок, что примет веру нашу православную и обвенчается с Дарёнкой. Жить будут здеся, в Андреевке. Говори, клянёшься? - повернулся Тимофей к пленнику.
- Да. Клянусь, - шевельнул ноздрями тот.
- А сейчас поезжай. За вещами… - усмехнулся Тимофей. - Ждём тебя завтра, как условились.
Йылдырым встал, посмотрел долгим взглядом на Дарёнку и вышел.
- Что же теперь будет, Тимоша? - всхлипнула Аннушка.
- Вот и поглядим, что будет, - ответил Тимофей.
Однако Йылдырым не появился ни на следующий день, ни через неделю.
- Уж лучше бы она плакала! - тихонько шептала Аннушка мужу. - Ни слезинки нет. И лицо у ей чужое. Будто не наша Дарёнка это. Не наделала бы чего над собой!
- Приглядывать за ней… Да что толку. От этого турка треклятого оберегали, а оно всё одно — вона как вышло, - Тимофей помолчал. - Что же, Аннушка. Видно крест наш такой. Наше дитё, нам и расхлёбывать беду её вместе с ей. Одному рад — не сбежала она с им в Туретчину. Как подумаю, что её там ждало бы, страшно делается.
Как ни скрывали беду свою Громовы, а слухи меж тем разнеслись по Андреевке с быстротой степного пожара. Молчали соседи, не говорили ничего, жалели глупую девчонку. А ещё больше несчастных родителей.
Миней приехал как-то. Пришёл к Громовым, да Тимофею чуть не в ноги кинулся:
- Прости меня, дяденька. Это ведь моя вина. Не вытащил бы я тогда его из воды, ничего не случилось бы. Не смог я видеть глаза его. С жизнью он прощался… Ты прости меня, а я не прощу себе никогда.
- Эээ, нет… Нет в том вины твоей. Ты поступил как настоящий русский матрос. Рассказывал ли тебе Тихон… Тогда, в ту войну… Шторм был страшный. Видно, разгневался Господь на супостатов. Сколь кораблей потонуло, сколь душ людских сгинуло! Возля Евпатории аглицкие моряки сбежали со своего корабля, а турок оставили на погибель. Так матросы наши на лодках спасали их. Жизню свою не жалели. Можно ли было смотреть, как гибнут люди, хотя и басурманы? Одно дело в бою его прикончить, а другое — смотреть, как тонут.
А ещё через несколько дней Павлушка Астахов прибыл. Пришёл к Дарье в горничку:
- Выходи, Дарёнка, замуж за меня. Давно ты мне в сердце запала, да только не решался я сказать тебе. Ребёнок твой моим будет. Он, должно, чернявый родится. Так и я тоже чернявый. Никто и думать не посмеет о тебе дурного. А тому, кто посмеет, я рот-то живо заткну.
Дарёнка молчала, опустив голову.
- Выходи. Принуждать тебя ни к чему не стану. Укора тебе от меня тоже не будет. Мне на службу скоро уходить. Ребята сказывали, в Кронштадт нас отправят. Она, матросская служба, нелегкая, мало ли что случиться может. Да и война, судя по всему, не последняя идёт. Случится со мной что — так хоть имя моё защитит тебя. И пенсион вам останется. Подумай. Через неделю приеду, тогда ответ дашь.
- Хорошо… - тихо сказала Дарёнка.
Вышел Павлик из комнаты, а у неё в глазах расплылось всё от слёз. Вот как… Много Йылдырым красивых слов говорил, а на деле сбежал. А Павлик именем своим, судьбой своей пожертвовать решил ради неё. Полно, достойна ли она этой жертвы? Порченая ведь, да кем! Сколько раз воевали русские против турок, а она… отдалась супостату. Значит, так сильно любит её Павлуша, что готов простить ей это? Или по старому русскому обычаю спасает её из беды?
Эх, кабы раньше-то понять, что не найти ей лучше мужа, чем свой, русский парень, на одной с нею земле выросший, одним хлебом вскормленный, одни сказки в детстве слушавший! Правду говорят старики - хоть за курицу, да на свою улицу.
Продолжение следует... (главы выходят раз в неделю)
Предыдущие главы: 1) Барские причуды 37) Царица души моей
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации! Больше рассказов можно прочитать на канале Чаинки