Читательница "Московских историй" Ульяна Данилова в детстве жила в окрестностях Пушкинской площади - в Большом Палашевском, тогда Южинском переулке. Она рассказывает о доме, некогда принадлежащем ее семье.
Я жила в Южинском переулке (теперь снова Большой Палашевский) только в раннем детстве, потом дом был снесен - в конце 60-х. Это был флигель со множеством комнат и чуланов, на его месте теперь стоит дом № 3, в котором жила Раневская. Сохранился только тополь, который посадили, когда родился мой старший брат, в 1957 году.
В1904 году мой прадед Иван Иванович Данилов и прабабка Татьяна Ивановна обвенчались и стали жить в собственном деревянном двухэтажном доме, который раньше, видимо, тоже принадлежал Даниловым, в Большом Палашевском переулке (с 1929 г. дом № 3 по Южинскому переулку). Прадед и прабабушка были коренными москвичами, «средней руки» интеллигентами. Иван Иванович был убит на Первой мировой войне в 1914 году, прабабушка осталась одна с 5 детьми.
Она состояла в организацию, которая называлась Московский союз солдаток (он даже после революции сохранился), и получала оттуда какое-то пособие и еще работала, но время после революции было голодное, прокормить детей было сложно. Прабабушка была вынуждена пристроить своего сына, моего деда, в приют, где хоть как-то кормили.
Приблизительно в это же время точно так же поступила и Марина Ивановна Цветаева, отправив свою младшую дочь Ирину в приют, где та и умерла «от слабости», то есть попросту от голода. Я вспомнила о ней, потому что дом Цветаевых, где прошло детство и юность Марины Ивановны, находился в двух шагах от нашего, в Трехпрудном переулке. Вот что пишет ее сестра Анастасия в своих воспоминаниях: «И вдруг: – Ася! Ты ничего не спросила, и я не сказала: Трехпрудный! Дома нашего давно нет! Разобрали (в восемнадцатом году, кажется) на топливо. Начали соседи, докончила по бревнам типография шестнадцатая, бывшая Левенсон. Стоял брошенный дом… А теперь пустырь».
Мой дед, которому тогда было чуть больше 10 лет, тоже участвовал в «разборе» этого дома. О Цветаевой он, конечно, тогда и не слышал, а пустующие деревянные дома в то время разбирали, чтобы топить печи и как-то выживать. Дедушка потом, уже во взрослом возрасте, будучи книгочеем, любителем и знатоком русской литературы, очень сетовал на это обстоятельство. Но его вины тут нет. Сама Марина Ивановна в это время тоже бедствовала, как и остальные, только уже в Борисоглебском переулке. Многие обвиняют Цветаеву в гибели ее дочери, но если знать, при каких обстоятельствах жили люди в то время, абсолютно понятно, что в этом некого винить. Все пятеро детей моей прабабушки выжили, но это было равносильно чуду, и, кроме того, она умела приспособиться к обстоятельствам, а это не у всех получалось.
Знаю такой эпизод, который особенно странно вспоминать, проходя мимо нынешнего престижного жилья на Патриарших. На улице неподалеку лежала убитая лошадь, и моя прабабка успела отрезать от нее кусок, принести домой и накормить детей, сказав им, что это говядина.
После революции моих родственников «уплотнили», вселив к ним соседей и превратив дом в коммуналку. Татьяне Ивановне оставили одну 24-метровую комнату, где и жила вся семья.
Соседей в коммуналке было несколько десятков, бабушка говорила, что 60 человек, отец называл цифру поменьше - 40. Быт именно такой, как писали другие Ваши читатели: один туалет, общая кухня, ванную использовали как чулан, мыться ходили в баню. На кухне были не только керосинки и примусы, но и дровяная плита, на которой готовили по праздникам.
Вот как о доме на Южинском вспоминает мой папа, детство которого пришлось на 30-40-е: «грязный двор нашего дома с огромным количеством сараев, заборов и закоулков был прекрасным местом для гулянья и игр. Играли в игры, про которые народ нынче вообще забыл: «казаки-разбойники», «штандер», «лапту», «ножички», «землю», «пристенок», «классики», «12 палочек» и т.д. После войны стали играть только в футбол и чеканку...»
Когда отец родился (в комнате тогда жили 10 человек), его из-за страшной тесноты клали вместо кроватки в корыто для стирки белья. В начале 30-х в стране был голод, и бабушке с дедом пришлось снести в Торгсин почти все ценное, что оставалось от мирного дореволюционного времени.
Перед войной в магазинах появились продукты, можно было купить икру, французские булки и многое другое. А в 1943 году, когда бабушка с детьми вернулась из эвакуации, никаких продуктов, естественно, уже не было. Дед был демобилизован в 1946 г. В доме на Южинском, в центре Москвы, чтобы в очередной раз не помереть с голоду, пришлось завести кур, гусей - под окном комнаты, которая была на первом этаже, и даже поросенка, который жил «на черном ходу». Соседи тоже держали живность. Кто-то из них выращивал белых мышей на продажу.
Когда дом расселяли, бабушке и дедушке дали квартиру в Лосиноостровской. Бабушка готова была бежать из коммуналки куда угодно, а дед потом каждые выходные ездил за ситниками "домой" на Тверскую. Моим родителям дали квартиру в Тушино, куда мы благополучно и переехали.
