Сегодня на уроке по «Пиковой Даме» мерили всем классом пульс. Выяснилось, что дети не в курсе, какой пульс нормальный. В итоге вышло, что средний пульс в классе 66. (Отдельно рад, что и мой личный такой же — при том, что я прыгаю у доски).
А вопрос мой был насчет пульса Германна, входящего в дом к старухе. Если б у него было приложение на телефоне типа Heart Rate Monitor, что бы оно показало?
А вот фиг знает. Германну было назначено прийти к дому в 23.30. Он пришел в 22.00. В одном сюртуке. Кстати, почему без шинели? Великая планировщица преступлений девочка А. догадалась: чтоб потом с ней у старухи не возиться. А может быть и не так — Германн просто не чувствует холода. Погода-то ого-го: «Ветер выл, мокрый снег падал хлопьями… Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега».
Смотрим за окно — ветер, снег. Кто пойдет сейчас на улицу и простоит полтора часа в одной школьной форме? Ежатся — вчера, как выяснилось, в пуховике выдержали на улице час…
Почему выдерживает Германн? Он снеговик или жаровня барбекю? Он холоден или горяч? Его держит расчет инженера или огненное воображение? Он каменеет или трепещет?
Мы не знаем. В этом вся фишка «Пиковой Дамы». О ней так и Достоевский говорил: фантастика в высшем своем выражении, когда всё балансирует на грани мистики и реальности, колеблется между двумя возможностями. Вот как надо писать!
Его-то Раскольников идет к своей старухе, обливаясь потом и одновременно цепенея в ознобе, в широком пальто, с топором в специальной петле.
А Германн? Стоит не мёрзнет, входит в дом, не оставляя мокрых следов, в темноте проходит по сложно устроенному незнакомому дому, видит кучу мелочей и подробностей, ни одной табуретки не задел, ни одной вазочки не разбил. Вошел в комнату к старухе — и прислонился к холодной печке. И так еще два часа простоял! Ни в туалет ему не надо, ни батарею обнять. Постойте-ка у холодной печки — долго ли простоите? Что это?
«Он дьявол, дьявол!» — кричит мальчик Г, который до этого успел мне пожаловаться на Пушкина за то, что слишком короткую повесть написал, кончилась быстро.
Германн греет печку своим жаром (огненное воображение) — или печка ежится от его холода (равнодушие Наполеона)? Не знаем, не знаем. Всё, как в карточном фараоне: направо — налево, направо — налево… Как две двери из старухиной комнаты — левая к Лизе, правая — в кабинет. Что выберет Германн?
Но и это еще не всё. Смотрите. Примерно в 23.00 «швейцар запер двери. Окна померкли». В 23.30 «Германн взошел в ярко освещенные сени… отворил двери в переднюю». Двери заперты — как он прошел сквозь них? Окна померкли — откуда свет?
Впечатление такое, что Германн пересекает черту, отделяющую его от какого-то иного пространства и времени. И дом поворачивается к нему другим входом.
Как избушка на курьих ножках перед Иванушкой. «Сказка» — ведь это реакция Германна на историю графини. Вот он в сказку и попал. А графиня — Баба-Яга. Которая должна провести его через испытания. Которая уже мертва и чует русский дух только по запаху.
Путь Германна через графинин дом — это путь героя в иной мир.
«А еще, — сказал мальчик С, — тут везде углы. Германн вышел из-за угла, судьба привела его к угольному дому, его жилище называется углом. И во сне он гнет углы на картах — так умножались ставки. Мир обступает его углами и искушает».
Может такое быть? Может.
«А вот такое может? — вступает девочка А. — Огненное воображение Германна и чепец старухи с «лентами огненного цвета». Не случайно же? Какой огонь их жжет?»
«И почему Германн не отводит взгляд от раздевающейся старухи?» — вступает мальчик С.
Слава богу, конец урока и всем на завтрак.
Потому что что мне им ответить перед этой опасной чертой? Что Германн вуайерист? Что он заколдован не только картами, но и рассказом о молодости старухи, ее портретом, ее тайной, он воображает себе ее любовника, крадущегося по той же лестнице, что и он, Германн, готовый и сам подбиться к ней в любовники?
Что молва назовет его сыном графини — а имя его подозрительно будет напоминать имя того самого Сен-Жермена, которому молодая графиня бог (или черт) знает чем заплатила за тайну трех карт? И что в повести будет еще один персонаж, который напомнит старого афериста — Чекалинский, и ему будет 60 лет, и кто его родил, спрашивается? И когда Чекалинский играет с Германном — не два ли это графининых сыночка схлестнулись в поединке над телом мамаши?
Нет, конечно, все это бред, бред, морок, так не может быть, спокойно, спокойно, не волнуйся, дай пульс, ты нездоров. Нет, всё то же, 66. Подозрительно напоминает обломок от дьявольской цифры…
Если вы хотите побывать вместе с нами на нескучных уроках литературы, увидеть новое в привычных школьных произведениях, посмеяться и задуматься над случаями из учительской практики, вместе с детьми пройти путь понимания сложных текстов, подписывайтесь на мой канал.
