Злился Ковыль на Заярного, заместителя своего… Всё-таки позывные у них, ополченцев, зачастую так отражают самую сущность, что диву даёшься. Серёга Заярный – пример: с первого дня на позициях к нему прямо прилипло вот это чуть насмешливое, а всё же – больше ласковое: Баюн. Не болтун, не трепач, не… п… как бы это помягче, – не балабол. Хотя всё это, – и по отдельности, и вместе взятое, – о Заярном. Ковыль уже и не помнит, кто из мужиков тогда, в пекле под Георгиевкой (бои за Луганский аэропорт летом 2014-го года, прим. автора), прямо на ходу бросил про Заярного: бааюн! Надо же, – расслышали!.. Так и осталось. Серёга глазами похлопал, соображая… Поулыбался и согласился, возгордился даже: а что, мужики!.. Позывной как позывной! Слово-то, – оттуда, с самых истоков наших. Баюном ведь кого звали?.. А кто умел рассказать хорошо… ну, вот, к примеру, как я, – без ложной скромности уточнил Заярный. – Есть же такие, что двух слов не свяжут! А я всегда могу рассказать!..
Потапов, горный мастер с «Глубинной», достал из Серёгиной пачки сигарету, угрюмо заметил:
-Угу. Рассказчик!.. – Напомнил: – А то ещё, – там же, в истоках…– котяра был. Того тоже Баюном звали.
Мужики понимающе загоготали. И Заярный понял намёк. Делано вздохнул: что с ним, с Потаповым, спорить! А позывной – не хуже других!
Злился командир на прищур Серёгин:
-У тебя, можно подумать, другое на уме!..
От Серёгиной проницательности Валерий вспыхнул: там, на берегу Луганки, майка на Любаве этой… так откровенно и бесстыдно выдала девчонку, что она без лифчика… – даже взгляд остановился. И на себя злился командир, что не смог сдержаться, пялился на Любавину грудь, как пацан. И мужиков жалел… и себя жалел, и даже… балабола Заярного жалел: им бы всем – на смену, в забой… Наработаться за комбайном… а то и просто – с лопатой, наработаться бы до затрёпанных чертей, до счастливого мельтешения в глазах… а потом – на-гора… и уже под душем привычно гоготать над анекдотами Сани Ермакова, а потом – ставший родным шахтёрский автобус до посёлка… А дома Маринка, самая желанная, любимая… И прямо днём, – если после первой смены… Взлетать от её стеснения: оой, Валер! День же на дворе!.. Раздевать её, уговаривать и взлетать, – от каждого прикосновения… А уж если с третьей… Осторожно поцелуешь её, полусонную, – чуть прикоснёшься губами к шее или к плечу, и тут же почувствуешь, как потянулась она к тебе… И, случалось, – до зари… И так – во всех счастливых шахтёрских домах. А потом – тайная-тайная нежность в глазах мужиков, неожиданная такая, – на огрубевших, запылённых лицах. И разгадкой этих тайн – то и дело становятся известия: Серёга жену в роддом отвёз! (или – Саня, или Женька… Петро, Мишка, Димка…) Ребят – почти у каждого! – по двое-по трое. И любимый на День шахтёра тост горного инженера Михайлина: ну, мужики!.. Чтоб – … !.. И дети были!
Михайлин намеренно менял в этом тосте слово деньги на дети. Пояснял: деньги, мужики, заработаем. А – чтоб!.. Любовь и дети! Луганская земля людьми сильна, пусть жёны наши рожают – сыновей, девок! Главное, – побольше! В идеале, – каждый год. Кивал директору шахтоуправления:
- Наливай, Владимир Иванович!
Полунин наливал, – серьёзно, со скромной гордостью и с чувством выполненного долга: его Полиночка третьим беременна! Мальчишку ждём, – две красавицы уже есть, брат им нужен!
А потом – непонятно-тревожная весна… Предчувствие какой-то беды. В начале лета – первые удары по Луганску… Михайлин, оказалось, не только бесстыдные тосты на День шахтёра… Там, под Георгиевкой, когда их первый погиб, – счёт открыл… – машинист подземного электровоза Никитин, Михайлин готовил к работе ЗУ23 – с боекомплектом из снарядов БЗТ, и смотрел в выцветшее от раскалённого солнца июльское небо, невнятно говорил, одновременно как-то обвиняя и моля, – непонятно кого:
- Нечеловеческая сила… земное сбросила с земли…
Валерию тогда очень хотелось вспомнить, откуда эти слова, – вроде знакомые, стихотворение какое-то, что ли… Не вспомнил, но слова эти вдруг с откровенной и жестокой точностью объяснили то, что произошло знойным летом 2014-го в их родной луганской степи: нечеловеческая сила земное сбросила с земли…
… А у них с Маришкой одна-единственная дочка была. Желанная, долгожданная… Когда родилась Катюшка, Марина растерянно приникла к Валеркиному плечу, заплакала: врач сказал, что детей у неё больше не будет. А они так счастливо-счастливо, сокровенно загадывали: первая – дочка. Катерина. А потом – мальчишка, Данька, Данечка… И ещё Анютка, – застенчиво прятала лицо на груди у мужа Маришка… Валерий целовал её волосы, серьёзно продолжал: потом ещё Матвей с Тимофеем!..
А потом – война. В самом начале просто избегали этого слова: оно представлялось таким далёким прошлым! Ну, как сегодня может быть война! Казалось, что и понятия такого давно не существует, чтобы назвать его этим словом: война… А война торжествующе грохотала-хохотала, безумно куражилась, носилась-полыхала по ласковым берегам Луганки и Северского Донца: не верите? Вот она я! Самая настоящая! И сумасбродно разрывала тишину артобстрелами, миномётной смертью… Сбрасывала с земли земное: шахтёрские смены, работу, – до усталости, которой скромно гордились, – мы мужики, нам положено!.. Нечеловеческой силой сбрасывала с земли любовь… нежность и ласки, и рождение детей.
Баюн – на то он и баюн! – мог молоть что угодно, а девчонкам в отряде нечего делать. Оставить здесь Любу с Машей – прежде всего означало дать мужикам надежду… что можно любить и быть любимым. Командир вздохнул: если бы только Заярный был котярой!..
А Люба-Любава беспечно встряхнула короткими волосами, победоносно смотрела на командира, однозначно давала понять, что они с Машкой – ополченки… И – нечего тут!
И чуть не расплакалась на откровенное сожаление в глазах Ковыля. Губы дрожали, а Любава заносчиво объясняла:
- Мыть будет легче! И вообще, – некогда тут с ними!
Валерий молчал… А Люба отчаянно-умоляюще прошептала:
- Отрастут. После войны отрастут.
Да что ж тут непонятного, горько усмехнулся Валерий. Чтоб не пялились мужики… я вот, – на твои волосы до пояса, – потому и остригла… И куда её теперь, – раз на такое отважилась! Что ж, – даром такую косу!.. Пусть… воюет. Вспомнил, как вчера про Игоря своего сказала: муж. Значит, всё уже было… Сдержаннее, строже будет, – не девчонка безрассудная… И подружку, если надо, удержит опытом своим, – Ковыль старательно объяснял себе самому неожиданное… ну, – вынужденное! – решение оставить Любаву с Марийкой в отряде. Ну, раз таких кос не пожалела!..
А через пару недель Ковыль мысленно чертыхался: ещё чего не хватало!.. Уж лучше бы Баюн своими сказками заговорил девчонок, чем… Стал замечать командир… – ну, не мальчишка же, в самом деле! – с какой откровенной девичьей тоской провожают его взглядами обе: И Любава…и эта, совсем малая, Мальва-Мария… Даже взмолился мысленно: парней вон сколько! Ну, куда вы смотрите, дурёхи!.. Вы же подружки, что ж вдвоём-то… на меня одного смотрите! У меня же Маринка и Катюшка! Ну, что напридумывали себе, девчонки!
Делал вид, что не замечает ничего, а мужики уже подмигивали, подсмеивались над командиром: того и гляди, Ковыль, бои местного значения начнутся!
А девчонки молча грустили. Конечно, успели разузнать, что женат командир, дочка есть… Грустили, и не сводили с него глаз, бесстыдницы. Ковыль хмурился и краснел.
Как-то возвращались с Заярным с берега: местные пацаны прибежали, рассказали, что видели, – дальше, по берегу Луганки, неразорвавшееся взрывное устройство всу-шников. Серёга вовсю матерился, – зло и весело:
-Диверсанты, твоою!.. Сало и самогонку в наглую у селян отбирают, и туда же, – берег минируют! Харчи свои, убогие и скудные, что ли, отрабатывают! Ну, чего им, Валер, не сидится, – по их Житомирам с Винницами!
Серёга спешил, – планировал сегодня домой смотаться, в посёлок. Мужики смеялись: три дня Заярный старательно невинность нагуливал, – чтобы к Ольке своей этаким ангелом заявиться! Сергей кивнул командиру, в два шага поднялся по заросшей тропинке. А Ковыль улёгся прямо у воды, глаза прикрыл… В полудреме не понимал, – снятся ли ему девчонки… или правда слышит их негромкий разговор…
- А плачешь чего? Люююбань!..
- Оой, Маш!.. Я бы… Следы его… Я куртку его взяла постирать… Так жалко стирать было, – она сигаретами его пахнет… ещё чем-то, – его одного… А он никогда не узнает об этом, – жена у него…и дочка маленькая.
-Знаешь, Люб… Я даже не злюсь на тебя, – что ты его так любишь. Я это всё понимаю, – сама жить не могу без него! Ну, надо же!.. Как у нас с тобой вышло… А у него жена. Дуры мы, Любань, да?..
А то – не дуры!.. – Ковыль резко поднялся, прикусил какой-то горьковатый стебелёк.
Продолжение следует…
Начало Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Навигация по каналу «Полевые цветы»