Галина Ицкович делится впечатлениями о путешествии в Португалию.
Не остаться
«Пригожая Европа» — это взгляд скифа. По крайней мере, Александра Блока как озвучивателя скифства. Португалию «пригожей Европой» не назовешь, как ни прихорашивает ее пребывание в Евросоюзе. Есть в ней нечто встрепанное, дикарское, дикоглазое. Не зря в сарамаговском «Каменном плоту» Португалия с такой легкостью откалывается от континента, и, в сущности, от всего остального мира. «У нас особая судьба», — говорят проигравшие и отстраненные от всемирного процесса. Сначала великая и могучая Португалия продула Испании. А по мере того, как стали разваливаться институты работорговли и великодержавия, колониальная сверхдержава, невзирая на поздние попытки реабилитироваться в глазах мировой общественности, окончательно проиграла всему миру.
Тем не менее, мы всем обязаны португальцам: от местожительства и искусства свободных перемещений до таких черт характера, как любопытство. Это португальцы, исследователи, пройдохи, маньяки со сверхценной идеей наперевес, изобрели игру «Сложи свой мир», в которой мы прикрепляем вновь обнаруженное к прежде известному, обживаем глобус, заполняем клеточки. Щелк-щелк, еще один открытый островок, еще одна мощеная улочка, еще одно самое-пресамое, никем прежде не виденное. Но на нынешнем пандемическом водоразделе мир немного разломился на сгибах, рассыпались кусочки любимого пазла, детальки конструктора. В аэропорту все не то и не так: обновились тексты реклам, удлинившись от «Откройте мир путешествий» до «Добро пожаловать, откройте заново мир путешествий», но не открылись заколоченные магазинчики аэропорта, и даже сквозь помутневшее стекло витрин видны залежи полуторагодовалой пыли в омертвевших углах металлических рам. Экономное освещение, скудная еда, процеженный сквозь маски воздух — совсем немного кислорода, в основном углекислый газ собственной закваски. Зато в иллюминатор всматриваемся теперь свежим дикарским взглядом: добро пожаловать в верхние слои атмосферы, в закат цивилизации, в порывы «Иды», женщины-урагана, — да нет, конечно же, просто урагана с женским именем (теперь им дают имена чередуясь, чтобы было справедливо, женское-мужское-снова женское)… Воды могучей Миссисипи обращены вспять; природа, как всегда, выигрывает. Но и мы не лыком шиты: подобно герою еще одного романа Сарамаго, «История осады Лиссабона», меняем две буковки и переписываем историю. Вместо того чтобы остаться дома и бороться с погодой, вписываем в собственный нарратив вполне возможное, но неразумное «не» и улетаем в Португалию.
Гадание на карте Лиссабона
I
Лиссабон — это провал, который не совсем провалился. «И дикой сказкой был для них провал / И Лиссабона, и Мессины», — снова напоминает Блок. Для Лиссабона землетрясение 1755 года (добавим в скобках, как и многие другие дела давно минувших дней вроде освобождения города крестоносцами в 1147 году) не далекая история, а ежедневное присутствие. Именно в результате землетрясения Лиссабон, отстроенный по философским и архитектурным принципам «вольных каменщиков», стал идеальным городом. «Fica tranquilo, nós vamos dar um jeito» — эта португальская идиома обозначает «Спокойствие, мы пойдем другим путем», и в этом выражении, гибриде из Ленина и Карлсона, выражена самая их сущность. Лиссабонцы изначально готовы к тому, что запланированное может пойти прахом, но… см. выше.
Веселая мрачность местного фатализма делает Лиссабон идеальным местом для пандемических каникул. Еще много лет назад я довольно-таки неплохо изучила Лиссабон, город мореплавателей и масонов, и теперь точно знала, чего хочу и где это найти. Конечно, меня влечет восходящий хроматизм Альфамы, царства фадо, и мощный аккорд самой высокой точки, пятачка на вершине с гордым названием «Ворота солнца», Portas do Sol, с которой видны охряные крыш(к)и домов-шкатулок, простирающихся до самого горизонта, если смотреть влево и вправо, и почти до самой Тежу, если вперед. Но остановиться в этот раз я решила на запомнившемся скрипучем трамвайном повороте недалеко от слияния районов Байша и Шиадo, благородных и даже утонченных, где самый воздух, кажется, располагает к мыслям в рифму. Если начать отсюда, Лиссабон раскладывается совсем другой колодой и гадание на Лиссабоне выходит совсем иным.
Да, кстати, он невероятно похорошел со времени нашего последнего свидания. Нет, не так: Лиссабон похож на бывшего возлюбленного, такого узнаваемого, но уже чужого; ставшего за эти годы более прагматичным, возможно, даже отрастившим брюшко, — но и возмужавшего.
У входа в знаменитое кафе «Бразилейра» сидит этот самый Шиадo, «Хрипатый», острослов и бард эпохи Возрождения, слегка подшофе, как и положено завсегдатаю кафе, памятник ведь подсел так, чтобы посетителям кафе его было слышно. Тем более что здесь же, в уличной секции кафе (где, заметим, цены выше, чем внутри у стойки) сидит за собственным столиком другой поэт, Фернандо Пессоа. Пессоа провел, в сущности, всю жизнь в этих кварталах: в церкви на углу Руа Гарретт и Сакраментос крестился, a по возвращении из Дурбана стал завсегдатаем «Бразилейры», что находится всего в квартале от церкви Мадонны Мучеников. А вся площадь — это площадь Камоэнса с соответствующим «взрослым» памятником на постаменте, с персонажами «Лузиады» у ног своего создателя.
Завалившись с чемоданами в кафе попроще, через дорогу от богемно-гламурной «Бразилейры», оглядываемся в замешательстве.
—Что? — сердито рявкает человек за прилавком. Растерявшись, бормочу:
—Дош* кофе…
Попроси, не уточняя спецификацию, кофе в Нью-Йорке, и в любой забегаловке получишь одно и то же: пластиковую чашечку с сероватым горячим напитком, кофе-американо с молоком. Бика, обжигающий глоток горечи и сладости в фаянсовом наперстке, аромат, возвращающий напитку былую экзотику, — то, что приносят неофиту, заказавшему «просто кофе» в Португалии.
Нет, так нельзя: я мечусь, не рассказывая историю, а по-заячьи прыгая от ощущения к ощущению. Португалия не такая, в ней все восходит к эпосу, к нарративной традиции. И еще я должна заранее извиниться за перенасыщенность мануэлинской архитектурой, музыкой фадо, бесконечным упоминанием съеденного и выпитого и, конечно, за обилие сладостей. Это потому, что португальцы любят еду во всех ее проявлениях, в немалых количествах, в неожиданных сочетаниях. В каждом регионе готовят свое коронное блюдо и свой непередаваемый, просто воплощение Португалии, десерт. Надо, конечно же, начать с лиссабонского помешательства на pasteis de nata. Pastel de nata — это корзиночка из тончайшего, по-восточному тонкого слоеного теста с заварным кремом внутри, обильно пересыпанная сахаром, который при запекании горит и плавится, источая аромат, переполняющий Байша (на набережной Тежу или в Белеме пахнет все-таки морем). Лиссабонец может съесть невероятное количество таких корзиночек зараз. Я с жадностью съедаю первую и из вежливости вторую, это угощение добровольного нашего экскурсовода. От третьей отказываюсь, озабоченно высчитывая, когда же теперь я проголодаюсь достаточно, чтобы полакомиться еще каким-нибудь из соблазнительных лакомств. Не тут-то было! — возвращаясь на площадь Камоэнса, я упираюсь в некий человеческий затор. Оказывается, из ближайшей пекарни вышла сама кондитерша, распаренная, краснолицая, в белой наколке с подносом этим самых pastel, и люди расхватывают шкворчащие кругляшки прямо с подноса. Неожиданно поднос упирается непосредственно мне в грудь, и тетка ссыпает оставшиеся два пастеля прямо мне в руки. Деньги? — нет, это без денег, гратис. В замешательстве (не выбрасывать же) надкусываю это раскаленное чудо… О, суровая монашеская жизнь, которую просто необходимо было украсить чем-нибудь греховно сладким! Да, говорят, что рецепт — старинный монастырский. Поскольку белки использовались исключительно для дела, крахмалить облачение, а желтки девать было некуда, монахи-иеронимиты нашли им вполне достойное применение.
Пьяные от заварного крема, по липким камням у ног Камоэнсa, уворачиваясь от торопливых и жестких при столкновении, бесцеремонных, прущих напролом потомков конкистадоров и столь же бесцеремонных африканских женщин, перебежками между разбросанными по окружности клочками тени мы пробираемся к повороту на Руа Алекрим, чтобы дошлепать до гостиницы, это в двух шагах.
Мы еще вернемся сюда к вечеру, когда к потоку туристов прибавится толпа освободившихся от дневных дел горожан. Испанские города совсем другие: кажется, что местные жители никогда не уходят с улиц, наблюдая за порядком, что ли. В Лиссабоне очевидно, что местные в дневное время работают, потому что город ощутимо наполняется после пяти: оживают магазины со всякой бытовой всячиной, переполняются площади и заодно становится ясно, что камни здесь липкие не от осыпающегося цвета акаций, а от выплеснутых коктейлей, которые замешивают в будке недалеко от памятника, и толпища вокруг недорогого этого заведения не убывает до самой ночи.
***
А пока мы входим в отель LX Boutique, бывш. «Бриганца». Так и подмывает спросить услужливого, даже чрезмерно услужливого портье за новехонькой стойкой:
— Скажите, в каком номере остановился Рикардо Рейс, доктор из Бразилии?
Может, он и знает правильный ответ, здесь ведь Сарамаго проходят в школе, да и отель перестроен с учетом литературного прошлого, каждый этаж назван в честь поэта или писателя. В любом случае, нам достается не рейсовский двести первый, а четыреста двенадцатый, на другом этаже. Коридоры тоже перестроены по сравнению с романом, но зато в номере-мансардe под черепичной крышей лежат стопки книг, а бело-голубые стены украшены трафаретами-портретами и трафаретами-цитатами. А самое главное, в окна виднеется река, которая море, и Христос на горе, совсем как в Рио, и улица Алекрим, а под ней — улица Ново-до-Карвальо, она же Кор-де-Роза, «розовая улица». Во времена Рикардо Рейса такое соседство было опасным, нынче же красные фонари разбавлены до розового асфальта. Люди постарше по привычке обходят ее стороной (решив провести вечер, слушая местную фадишту, мы заметили, что были самыми старыми среди посетителей не только нашего, но и окружающих кафе!), но от былой недоброй славы остались только ошивающиеся вдоль узкого спуска деловитые наркодельцы и ленивые пьяницы.
Стоит ли утверждать, что гений Лиссабона, если воспользоваться вайлевским определением, — это Сарамаго? Можно, конечно, сказать и так: это его книги смотрят на вас отовсюду, в том числе и с отдельного, почет-почет, дисплея в старейшем (действительно старейшем, и справочка имеется, в мире!) книжном магазине «Бертран”, находящемся тут же на Руа-Гарретт; это ему посвящается что ни попадя, от гостиничных номеров до деревьев. Но все-таки зачастую Лиссабон Сарамаго состоит из топонимики и истории, из моментальных фотографий, точных и ниточных зарисовок, но не из людей Лиссабона. Персонажи горбятся под тяжестью истории, которая увязана в невидимый рюкзак за спиной или в тюк на голове, совсем уж по-африкански. Но даже тот Лиссабон, что встречает безликого голуболицего туриста второго ковидного лета — это Лиссабон людей, активно вмешивающихся в путешествие и даже в чем-то направляющее его. От тетки с подносом горячих pastel de nata до парня с травой высокого, «не пожалеете», качества, — им небезразличны пришельцы. Кроме того, есть в возвеличивании Сарамаго элемент вины: в отличие от Пессоа, Сарамаго вернулся в пенаты всего-то прахом под огромной оливой — даже в Португалии не ценят пророков. Как и в случае Джойса, признание пришло извне. Сколько гениальных изгнанников нужно маленькой стране, чтобы возвеличиться?
Но что и читать в этом году, как не Сарамаго?
Однажды утром оказалось, что люди слепнут с катастрофической быстротой. Сел за руль слабовидящим, доехал слепым. Слепота эта еще и инфекционная, и как ни шарахайся от заболевших, все равно она тебя может нагнать в любой момент… Знакомо? Это не сводка ВОЗа от марта две тысячи двадцатого, а начало «Слепоты». Значит, мы приехали в правильное место! Да здравствует Португалия и мистическое знание того, что было, будет и чем хотя бы гипотетически успокоится сердце.
___________
* Дош — два (порт. dois)
Продолжение следует...
