Евгения не хотела выдавать свою заинтересованность судьбой Марии. Это могло сыграть с ней злую шутку. Поэтому в родном селе сразу отправилась в сельсовет якобы передать бумаги. Ещё ей хотелось озвучить просьбу многих мастериц, которые с удовольствием обучали бы детей хотя бы раз в месяц.
В сельсовете было шумно. В одном из кабинетов кто-то кого-то допрашивал. Были слышны резкие отрывистые фразы и всхлипывания.
— Куда вам, милочка? — услышала Евгенька.
Оглянулась.
Вопрошающе на неё смотрел высокого роста мужчина.
— Сегодня сельсовет не работает. Следственные мероприятия проводятся. Покиньте помещение. Если вам срочно, можете обратиться ко мне.
Высокий протянул руку:
— Товарищ Харамов. Семён Львович Харамов. Временный председатель.
Евгения протянула свою руку. Как непривычны были для неё до сих пор эти рукопожатия. Её тонкая нежная рука, сжимаемая мужской, всегда похрустывала и долго потом ныла.
Но Семён Львович взял руку Евгеньки, наклонился и коснулся её губами.
— Евгения Петровна, — сказала она, ошалев от такого приветствия.
— Чем могу быть полезен?
Евгения показала ему папку с документами.
— Тут заявления на имя директора школы с просьбой организовать для школьников выезды в наш рукодельный клуб. Я считаю, что образ мышления советского школьника должен быть всеохватным. Работа в поле, знаете ли, притупляет чувство прекрасного. Девочки в первую очередь должны быть мамами.
Харамов присвистнул.
— Знаете ли, такие вопросы я не готов решать сейчас. Давайте-ка мы с вами встретимся в другой день. Сегодня я действительно занят. А вот вашу личность мне необходимо зафиксировать. Понимаете, нападения на председателей колхозов и совхозов стали частыми явлениями. Когда меня прислали сюда, я честно, побаивался. Возглавить место, где убили моего предшественника — не самое приятное дело.
Евгения поняла, что сейчас самое время поинтересоваться подробностями.
Товарищ Харамов продолжал:
— Вы вполне можете быть чьим-то осведомителем. Поэтому пройдите в мой кабинет и засвидетельствуйте свою личность. Это необходимо для моей безопасности. А дальше видно будет.
Евгенька кивнула.
— А преступник найден? — спросила она еле слышно.
Пока шли по коридору, оглядывалась, как будто ожидала подвоха. Хотела расположить Семёна Львовича к себе возникшим страхом.
Тот колебания Евгеньки заметил и твёрдо уверил:
— Тут безопасно, но лишь в том случае, если вы сама не несёте опасность.
В кабинете Харамов поставил на примус чайник.
— Отобедаете со мной, раз зашли на огонёк? — предложил он.
Евгения чувство голода не испытывала, но кивнула.
— Да положите вы уже свои заявления, — воскликнул Семён Львович. — Никуда они от вас не денутся.
Он с силой вырвал из рук Евгеньки папку с документами и небрежно бросил их на стол.
— Не люблю я все эти формальности, заявления. Но для хорошей жизни нужно быть гибким. Вот я и гнусь под каждого встречного-поперечного, чтобы не сдохнуть от голода и войны. Мне несказанно повезло в этой жизни. Побыть в самом пекле становления нашей свободной страны мне не удалось ввиду моего юного на тот момент возраста. По вам могу сказать, что и вас обошло стороной это страшное время.
Евгенька прикусила губу. Слова Семёна Львовича больно резанули по сердцу. Вспомнился вдруг страшнейший холод, экономия отцом дров, распаренная пшеница каждый день вместо привычного поросёночка на обед, грубые руки Демида, рождение нелюбимого сына…
«Неужели, — думала про себя Евгенька, — на моём лице нет отпечатков боли и страданий, которые пришлось перенести?»
Харамов разлил по кружкам горячий чай.
Когда он вручил ей на маленькой деревянной подставке кружку, Евгения чуть не обронила её.
Кружка была из сервиза, который очень любил отец.
Евгения зацепилась взглядом за знакомые виноградные лозы и вплетённые в них, как в венок, пушистые ромашки.
Это была посуда из её прошлой и беззаботной жизни.
— Очень неудобные кружки, — возмутился Харамов. — Маленькие и скользкие.
Евгения вспоминала, что это сервиз доставался редко. Если у отца был какой-то важный гость, непременно такую кружечку вручал ему Пётр Николаевич. Мыл его сам лично. Никому больше не разрешал до него дотрагиваться. Евгенька держала кружку второй раз в жизни.
Стало больно в груди. Больно от того, с каким усердием Харамов опускал кружечку на стол: как будто забивал гвоздь тяжёлым молотком.
Почему-то забыв о том, что до сих пор не выяснил личность Евгеньки, он стал рассказывать, что здесь ему не нравится.
Евгения не любила долгие монотонные разговоры. Чтобы по обыкновению не заснуть, щипала себя за запястье, прикусывала язык.
Харамов замолчал ненадолго, когда с аппетитом уплетал горячую лапшу, принесённую работницей столовой прямо в кабинет.
Евгения удивилась, увидев две порции, не могла припомнить, что Семён Львович кому-то говорил о том, что он не один.
Оказалось, что обе порции были для него. Он просто поделился с Евгенькой.
— Чтобы быть сильным, нужно хорошо кушать, — говорил Харамов. — Уже который день я благодарю покойного председателя Спиридона Спиридоновича за то, что он любил так вкусно поесть. Не могу тут удержаться, ем за троих. Жаль, конечно, человека. Молодой, хотя и матёрый. С детских лет трудился на благо советского человека. А его так… Родной брат…
Харамов вдруг замолчал. Откинулся на спинку стула, опустил голову и захрапел.
Евгенька вздрогнула. Уставилась на спящего Семёна Львовича. Смотрела на него в упор. Замечала как подрагивают тоненькие веки, как иногда хмурятся рыжеватые брови, как всё ниже к столу клонится острый кончик носа.
Семён Львович, казалось, спал всего минут пять.
Резко дёрнул головой, очнулся и удивлённо произнёс:
— О, вы ещё тут! Так вот… Погибнуть от рук брата — это великая трагедия. По моему мнению, всю семью брата необходимо нейтрализовать. Если он носил в себе преступные намерения, то его дети могут вполне носить такие же.
Тем более, сыновья уже отличились. Они проникали в чужие дома, воровали колхозные богатства, были задержаны за разбойные нападения. Каков отец, такие и дети.
Не могу ничего сказать о дочерях. Они слишком маленькие и всё время держались за юбку матери. Вы наблюдали когда-нибудь мёртвую хватку? У людей, я имею ввиду.
Так вот эти маленькие раскосые девочки так цепко держались за юбку матери, что в их кулачках остались лоскуты от этой юбки. Разжать кулаки не удалось до сих пор. Я сам не видел, об этом говорят теперь на каждом шагу. Сама жена преступника сейчас в больнице. Она взята под особую охрану. Так необходимо.
Евгения вдруг задрожала. Представив себе обездвиженную Марию с оторванными от юбки кусками, еле сдержала слёзы.
— Я, пожалуй, и впрямь вернусь, когда можно будет поговорить спокойно, — сказала она, поднимаясь со стула. Спасибо, что накормили.
Из кабинета Харамова Евгенька вылетела пулей.
Нечем было дышать. На улице жадно глотала воздух. Слёзы душили её. Кое-как успокоившись, огляделась. Неподалёку высился родной дом. Дом детства и спокойствия, дом строгого и любящего отца, дом счастья и беззаботности, дом, в котором молодой кузнец Иван, унижаясь просил её руки…
— Директору бумаги передам! — услышала Евгенька за спиной голос Харамова.
Продолжение тут
Дорогие читатели! Спасибо огромное за комментарии ко вчерашней главе.
Впервые за много месяцев показатели моего канала подросли на немножко и это очень радует. Может быть закончатся эти пляски с заблокированными главами.
Благодарю вас! Вы мои крылья!