Единственным, пожалуй, памятником исчезнувшему региону можно назвать Национальный музей Усть-Ордынского Бурятского округа. Основанный в 1944 году по разнарядке, с 1984 он занимает старую школу (1938) в Усть-Ордынском близ автовокзала. Сайдингом школу здание обшили недавно - потёртыми досками с деревянными барельефами она была покрыта ещё в 2017 году.
Общее место всех рассказов про этот музей - удивление, с которым смотрители встречают туристов. Нам они тоже удивились и немного посуетились вокруг нас, но это явно не связано с низкой посещаемостью - параллельно нам по музея ходила ехавшая на Ольхон московская группа. Сама экспозиция здесь не велика и почти на 100% посвящена этнографии, но - вполне современна и очень насыщена. По крайней мере о бурятской культуре тут можно узнать гораздо больше, чем в музеях Иркутска, и если в ваши планы не входит "материковая" Бурятия - этот музей вполне оправдает поездку сюда на пол-дня.
П-образный план школьного здания не оставил возможности проложить по залам красивый замкнутый маршрут. От зала картин в центральном корпусе смотрительницы сразу отвели нас в торец левого крыла, из которого мы плавно двигались в сторону входа. В тупике - зал археологии:
Более всего запоминающийся рогатой репликой первобытной хижины, коллекцией курыканских железяк...
...и подлинными плитками петроглифов, коих в Прибайкалье немало. Особенно богата ими Тажеранская степь перед Ольхоном. По эту сторону Приморского хребта древним творчеством славятся сопки Байтог, Капсал и особенно Манхай у села Бозой в 10 километрах от Усть-Ордынского. У местных бурят последняя была столь чтима, даже шаманы предпочитали на неё не взбираться, а молиться, словно на идола, с соседней горы Укыр.
Манхайские петроглифы и представлены на витрине, дополненные расшифровкой:
Следующие два зала посвящены этнографии прибайкальских бурят в разных аспектах. К первобытной экспозиции примыкает промысловая, и на типовые чучела уток и сурков глядят одежды, инструменты и оружие охотника:
Степной остров, на котором живут усть-ордынские буряты - не то же самое, что Великая Степь. Скотоводство у здешних бурят было скорее отгонным, а охота и рыболовство, особенно ближе к Байкалу, играли немногим менее важную роль. Но шкуру для выделки спустить можно было и с коня, и с лося:
Одежда прибайкальцев была почти лишена тех ярких небесных красок и китайских шелков, которые вспоминаются каждому, кто видел бурятские фольклорные ансамбли. Та вычурность и яркость - за Байкалом, а здешние мужчины в зипунах и женщины с гирляндами монеток куда больше были схожи с людьми из таёжных племён и народов внутренней России:
Главными украшениями прибайкальского быта служили абдары (расписные сундуки) и различные вышивка и плетение из конского волоса. Последний у бурят по обе стороны Байкала был материалом на все случаи жизни - даже лапти тут мастерили из него вместо лыка. В 1980-х, с декораций Бурятского драмтеара в Улан-Удэ, это ремесло начало возрождаться, придя в новый жанр - гобелены:
В бурятском доме жила обычно одна небольшая семья. Многоженство встречалась изредка - либо у очень богатых людей, готовых заплатить большой калым, либо у бездетных: гнать бесплодную жену из дома не полагалось, а вот найти себе вторую можно было вполне. Ведь дети - это самое главное, и с появлением ребёнка какой-нибудь Баир или Даши превращался для своих соседей в "отца Жалсана" (или кого-нибудь ещё - детское имя становилось важнее родительского).
"Большая" семья занимала аил - хутор из нескольких жилищ с общими угодьями. Аилы объединялись в улусы - владения рода (обока), и здесь общими были уже более сложные сущности - шаманы и святыни, календарные тайлганы и родовые предания, ведущие к удха-узууру - первопредку. Жён брали только из других родов, а когда один род разрасталась так, что заполонял всю степь до горизонта, шаманы читали обряд разделения, по итогам которого отпочковывался новый обок, старейшина которого становился удха-узууром.
Новый род оставался частью племени, бывшего в первую очередь военным союзом, однако близкие группы родов обособлялись достаточно, чтобы этнографы и чиновники пытались выделить их в отдельные племена. 3 исконных бурятских племени пришли в 11-13 веках из Монголии на курыканский субстрат - это у хоринцы, булагаты (по 25-35% народа) и эхириты (10-15%).
В 17 веке их дополнили знакомые мне хонгодоры в Саянах - по происхождению ойраты (более близкая родня калмыкам), ассимилировавшие сойотов (самодийский народ, к тому времени в основном тюркизированный) в Саянских горах. Ещё порядка 15% бурят, в первую очередь селенгинцы - это по сути монголы, когда-то отрезанные от Халхи русско-китайской границей, а то и переходившие через неё подальше от нищеты и произвола цинских чиновников.
Дауры и конные эвенки, напротив, в 17 веке ушли из России в Китай, а их остатки влились в бурятский мир как племя хамниганов. Наконец, немудрено, что в такой сложной структуре ещё 10% бурят вообще сложно причислить однозначно к какому-либо племени. Единства у бурят не больше, чем у грузин с их сванами и мегрелами, и русские не случайно в 17 веке знали их как "брацкие люди" - скорее братская семья народов с общим самосознанием, чем единый этнос.
Царские чиновники же разбираться в этих хитросплетениях не стали, и поверх родоплеменной сети у бурят образовалась этнотерриториальная - Степные думы, существовавшие в 1822-1903 годах. УОБАО образовался на землях Аларской (хонгодоры), Балаганской (булагаты) и Кудинской (булагаты и эхириты) степных дум, и сама Усть-Орда входила во владения последней.
Дума управлялась советом выборных или наследственных старост, во главе которых стоял тайша. Изначально этот титул означал не Чингизидов, но потомков чингисханова рода Борджигинов по женской линии, а среди калмыков тайшами называли просто князей. Бурятам этот титул почти не известен, и именно русская администрация ввела его в обиход. Но судя по старому фото на кадре выше и атрибутам с кадра ниже, бурятские тайши в роль князей вполне вжились.
Ну а в совокупности выходит, что именно тоскливая Усть-Орда была колыбелью бурятского народа, где он многое перенял у курыкан и "лесных народов" и обособился от Монголии. Отсюда в 17-18 веках буряты вели экспансию в Забайкалье, потеснив и ассимилировав тамошних монголов. И думаю, лишь это ощущение своей исконности в сочетании с обилием родовых связей не даёт эхирит-булагатам стать "небрацкими людьми" и попробовать выделяться в отдельную народность.
Однако некое чувство противопоставления, "у нас, прибайкальских, всё не так, как у них", здесь очень ощущается. Большая глубина обрусения здесь компенсируется меньшим влиянием любых других народов вроде монголов или китайцев: культура прибайкальских бурят архаичнее, и "визитная карточка" её - всепроникающее шаманство, по-прежнему преобладающее здесь над "жёлтой верой" буддизма.
Бурятский пантеон включал абсолютного бога-творца Тенгри (он же - Вечное Синее Небо) и божеств природных сил Верхнего (тенгрии), Среднего (эжины) и Нижнего (шулмасы) миров, детьми которых были хаты - владыки мест и покровители людских качеств.
Ближайшим же к человеку уровнем потусторонних сил считаются онгоны - родовые помощники, духи предков (в особенности - шаманов), всегда стоящие за спиной у потомка и охраняющие его. Изображения онгонов, сделанные из дерева, шкур и шерсти, окрашенные минеральными красками, а в прошлом и кровью жертвенных животных - это обереги, шаманский аналог икон.
Гордостью Усть-Ордынского музея я бы назвал протянувшуюся через все три зала коллекцию онгонов. Как например Абгалдай - онгон-маска шамана на танец войны, олицетворявшая страшного грозного духа:
Вот тут, слева направо балаганские Хамууни-онгон (11 фигурок для защиты от часотки), Хугшэни-онгон, или Эзинхи (делался во время мора телят, чтобы его остановить), кудинский Алтатан (онгон, делавшийся женщиной без участия шамана, 5 фигурок защищали от женских болезней) и Ухан-хаад (онгон царя вод, оберег для рыбаков, хранившийся в юрте).
В дверном проёме за онгонами видны чучела - там зал промысла, где висят горные (то есть - охотничьи) онгоны. Как я понимаю, это разделение (промысловые, скотоводческие, кузнечные и т.д.) обозначает скорее происхождение, чем специализацию.
Вот наверху слева направо ольхонский Хадын-онгон (защищал от нападения дикого зверя) и два заяна (аналоги христианских святых) чтимых бурятами эвенкийских шаманов - Сэжэн-Бар (покровитель охотников) и Адан-бар (оберег здоровья детей и телят), висевшие у двери и под крышей юрты соответственно. Внизу - балаганские детские обереги Хушуута-угитэ (Хозяин-Горностай) и Ахюуан, случайно или исторически созвучный с нанайским акуаном...
Онгон хоринского рода галзутов Хэстэ с фигуркой древнего баргузинского шамана оберегал от различных язв. Он жил в юго-западном углу юрты, и периодически его кормили жиром (а в принципе всех онгонов полагалось кормить - кого-то молоком, кого-то водкой). Внизу слева хозяева огня и хранители домашнего очага Гали-Эжэн Сахяадай-нойон с женой Сахали-Хаган, хранивиеся на мужской половине. Справа - висевший над супружеским ложем Холонгон-Эжэн Эргил-буга Тунхэй, изображающий древнего шамана, уже 10-летним мальчиком обладавшего огромным могуществом.
Над супружеским ложем располагались и два Хаан-хотэ, которые на кадре ниже слева. Нижний - аларский, пять женских и одна мужская фигурка на нём покровительствовали матерям и младенцам. Справа вверху маленький безымянный детский оберег и ещё правее онгон Ухаа-Солбон - часть более крупного онгона Хойтохи, небесный пастух с великим табуном, означающий производственную силу природы, то есть тоже детородный оберег. Обратите внимание на отдельный жанр - онгоны в футлярах:
А вот несколько Смуглых Старцев (Буртэг-Убгэн), привезённых шаманом Хортоном из Монголии хранителей булагатского рода хангинцев. А с учётом того, что в бурятском пантеоне немало "трофейных" богов, вывезенных монголами из Китая, Ирана или Индии (например, глава добрых тенгриев Хурмаст - явный Ахура-Мазда), и совершенно африканский облик Смуглых Старцев не очень-то и удивляет.
Три зала продолжает двор, куда выходят их окна. Здесь собран небольшой музей деревянного зодчества, в котором есть амбар с симпатичной картой Иркутской области:
Не по-русски маленькая изба:
С коллекцией саней и повозок (включая детские саночки с конструкцией лыж как у "Бурана"):
И, конечно же, пара юрт. За войлочную юрту перед нами почти что извинились, пояснив, что это подарок от братьев из Забайкалья, а вообще-то прибайкальские буряты такими не пользовались. Но охоту здесь ходили с чем-то вроде чума, а основным жилищем близ летних и зимних угодий служила деревянная юрта, в наши дни успевшая превратиться в ещё один знак идентичности прибайкальских бурят. Снаружи она олицетворяет себя в усадьбе - когда буряты перебрались в избы, такие юрты стали использоваться как летние кухни:
Внутри же она вполне самостоятельна - с абдарами, утварью от кумысной ступы до самогонного аппарата...
...упряжью, охотничьим снаряжением, двуручной пилой. Онгон на стене соседствуют с огнетушителем.
Минус этой юрты в том, что свободного входа в неё нет - только с экскурсией. Которую как раз проводил той самой московской группе местный шаман. После ольхонского тайлгана как-то совсем не удивляешься тому, что шаман работает в музее и здесь же, наверное, в нерабочее время ведёт приём - шаманы в бурятском Прибайкалье не большая экзотика, чем в Москве православные батюшки.
Шаман был дружелюбен и даже лёгким жестом пригласил нас войти в юрту. Вскоре, однако, прибежала музейная смотрительница и устроила нам истерику (и почему я так часто довожу персонал до истерик?!), что мы ничего не оплачивали, не имеем права здесь находиться и вообще сейчас она нам вкатит счёт по 50 рублей за каждый кадр.
Боо на это лишь смотрел и отрешённо улыбался: к шаманам не положено ходить без награды, но и сами они не имеют право выставлять счёт. Шаман в музее - пожалуй, самое яркое из немногочисленных усть-ордынских впечатлений...