Самый белый в мире снег
Выпал в день твоей дуэли… (Л.А.Филатов)
А как он начинался, этот страшный для нас день?
Конспективные заметки В.А.Жуковского сделаны, видимо, со слов домашних: «Встал весело в 8 часов. — После чаю много писал — часу до 11-го. С 11 обед. — Ходил по комнате необыкнов. весело, пел песни. — Потом увидел в окно Данзаса, в дверях вст. радостно. Взошли в кабинет, запер дверь». Как много кроется за этими строками!
Рано (по понятиям того времени, очень рано) утром поэт получает очередное письмо от д’Аршиака, помеченное «С.-Петербург, среда, 9 ч. утра, 27 января 1837»: «Я настаиваю и сегодня утром на просьбе, с которой имел честь обратиться к вам вчера вечером. Необходимо, чтобы я переговорил с секундантом, выбранным вами, и притом в кратчайший срок. До полудня я останусь у себя на квартире; надеюсь ранее этого часа принять лицо, которое вам угодно будет прислать ко мне».
Секунданта у Пушкина нет! Я писала уже о его безуспешных попытках. И, наверное, именно этим объясняется резкость ответа Александра Сергеевича: «Виконт, я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу моего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорблённым г-н Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его егерь. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно. Прошу вас поверить, виконт, что это моё последнее слово и что более мне нечего ответить относительно этого дела; и что я тронусь из дому лишь для того, чтобы ехать на место». Иногда употреблённое Пушкиным слово «chasseur» переводят как «выездной (или ливрейный) лакей». Не знаю, как правильнее, но, читая про «лакея», всегда думаю, не вспоминал ли в этот момент поэт своего героя:
«Мой секундант? — сказал Евгений, —
Вот он: мой друг, monsieur Guillot»...
Конечно же, предложение поэта не может удовлетворить его противников, и вот уже получено новое письмо: «Оскорбив честь барона Жоржа де Геккерна, вы обязаны дать ему удовлетворение. Вам и следует найти себе секунданта. Не может быть и речи о подыскании вам такового. Готовый со своей стороны отправиться на место встречи, барон Жорж де Геккерн настаивает на том, чтобы вы подчинились правилам. Всякое промедление будет сочтено им за отказ в должном ему удовлетворении и за намерение оглаской этого дела помешать его окончанию. Свидание между секундантами, необходимое перед поединком, станет, если вы снова откажетесь, одним из условий барона Жоржа де Геккерна; а вы сказали мне вчера и написали сегодня, что принимаете все его условия».
Получив это письмо, Пушкин, вероятно, и решает обратиться к К.К.Данзасу. В записях, сделанных со слов Константина Карловича, мы читаем: «27 января 1837 года К.К.Данзас, проходя по Пантелеймонской улице, встретил Пушкина в санях. В этой улице жил тогда К.О.Россет; Пушкин, как полагает Данзас, заезжал сначала к Россету и, не застав последнего дома, поехал уже к нему. Пушкин остановил Данзаса и сказал:
— Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора».
Первый биограф Пушкина П.И.Бартенев записал воспоминания Н.Ф.Лубяновского, в 1837 году 19-летнего кавалергарда, жившего в том же доме, что и Пушкины, но выше этажом: «Утром 27 января Лубяновский в воротах встретился с Пушкиным, бодрым и весёлым: шёл он к углу Невского Проспекта, в кондитерскую Вольфа…» По воспоминаниям Данзаса, в кондитерской Вольфа он встретился с Пушкиным уже перед самым отъездом на дуэль, так что Лубяновский, видимо, не точен (мог, конечно, и перепутать за столько лет).
Мы не знаем и вряд ли узнаем когда-нибудь, как в действительности состоялась встреча лицейских друзей. Участие в дуэли даже в качестве секунданта жестоко каралась (о наказании Данзаса я писала здесь), и очень возможно, что окружающие несколько исказили факты. До нас дошёл рапорт Данзаса на имя презуса военно-судной комиссии А.И.Бреверна, где он объясняет, как стал секундантом Пушкина. По его показаниям, поначалу поэт, «по известному… всем знавшим его коротко высокому благородству души его», «не хотел вовлечь в ответственность по своему собственному делу никого из соотечественников; и только тогда, когда вынужден был к тому противниками, он решился наконец искать меня, как товарища и друга с детства, на самопожертвование которого он имел более права щитать». И дальше – ясный ответ о причине, по которой предложение было им принято: «Я не мог не почитать избравшего меня в свидетели тяжко оскорблённым в том, что человек ценит дороже всего в мире – в чести жены и собственной; оставить его в сем положении показалось мне невозможным, я решился принять на себя обязанность Секунданта».
Возможно, и был заранее Данзас предупреждён запиской Пушкина, возможно, встреча действительно состоялась так, как он описывает, - но важно ли это? Данзас сделал то, чего ждал от него друг. «Данзас, не говоря ни слова, сел с ним в сани, и они поехали в Большую Миллионную. Во время пути Пушкин говорил с Данзасом, как будто ничего не бывало, совершенно о посторонних вещах. Таким образом доехали они до дома французского посольства, где жил д’Аршиак. После обыкновенного приветствия с хозяином Пушкин сказал громко, обращаясь к Данзасу:
— Je vais vous mettre maintenant au fait de tout [Я хочу теперь посвятить вас во всё], — и начал рассказывать ему всё, что происходило между ним, Дантесом и Гекереном, то есть то, что читателям известно из сказанного нами выше.
Пушкин окончил своё объяснение следующими словами: “Maintenant la seule chose que j’ai à vous dire c’est que si l’affaire ne se termine pas aujourd’hui même, la première fois que je rencontre Heckerene, père ou fils, je leur cracherai à la figure [Теперь единственное, что я хочу вам сказать, — это то, что если дело не окончится сегодня же, то при первой встрече с Гекереном, отцом или сыном, я плюну им в лицо]”.
Тут он указал на Данзаса и прибавил: “Voilà mon témoin [Вот мой секундант]” .
Потом обратился к Данзасу с вопросом
— Consentez-vous [Вы согласны]?
После утвердительного ответа Данзаса Пушкин уехал, предоставив Данзасу, как своему секунданту, условиться с д’Аршиаком о дуэли».
Я уже писала, что не принадлежу к числу осуждающих Данзаса за то, что не спас друга, - считаю, что просто не мог. Полностью согласна с П.В.Нащокиным, писавшим: «Данзас… не только не сумел бы расстроить её [дуэль], но даже обидел бы Пушкина малейшим возражением».
Условившись с Данзасом, что тот заедет к нему после обсуждения условий дуэли, Пушкин возвращается домой. Напомню запись – «Ходил по комнате необыкнов. весело, пел песни».
Сохранилось интересное свидетельство. Трудно судить о степени его точности, но… В 1848 году библиограф И.П.Быстров рассказал в письме к другому библиографу, С. Д.Полторацкому: «В достопамятный 27-й день января 1837 года Ф.Ф.Цветаев [Фёдор Фролович Цветаев – известный библиофил] в 12-м часу утра был у Пушкина и говорил с ним о новом издании его сочинений. Пушкин был весел. А ввечеру того же числа Тургенев пришёл к нему с известием, что Пушкин стрелялся! Какова сила характера нашего незабвенного поэта!» Можно только присоединиться к этому восклицанию…
Во втором часу дня Данзас привёз Пушкину условия дуэли, подписанные обоими секундантами: драться в тот же день, 27 января, в 5-м часу. Условия жёстки, но, как замечают исследователи, «вполне обычны» для русской дуэли того времени: «Стреляться соперники должны были на расстоянии двадцати шагов, с тем, чтобы каждый мог сделать пять шагов и подойти к барьеру; никому не было дано преимущества первого выстрела; каждый должен был сделать один выстрел, когда будет ему угодно, но в случае промаха с обеих сторон дело должно было начаться снова на тех же условиях. Личных объяснений между противниками никаких допущено не было; в случае же надобности за них должны были объясняться секунданты». В своих показаниях перед Военно-судной комиссией Данзас разъяснил: «К сим условиям г. д`Аршиак присовокупил не допускать никаких объяснений между противниками, но он (Данзас) возразил, что согласен, что во избежание новых каких-либо распрей, не дозволить им самим объясняться; но имея ещё в виду не упускать случая к примирению, он предложил с своей стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты могли объясняться за них».
В пересказе пропущено одно условие, по-моему, весьма значительное: «После выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии».
По воспоминаниям Данзаса, «не прочитав даже условий, Пушкин согласился на всё». Затем друзья расстаются, договорившись встретиться в кондитерской Вольфа: Данзас едет «в оружейный магазин Куракина за пистолетами, которые были уже выбраны Пушкиным заранее; пистолеты эти были совершенно схожи с пистолетами д’Аршиака». Пушкин же, по записям Жуковского, «по отъезде Данзаса начал одеваться; вымылся весь, всё чистое; велел подать бекешь; вышел на лестницу. — Возвратился, — [принёс - зачёркнуто] велел подать в кабинет большу шубу и [поехал- зачёркнуто] пошёл пешком до извощика».
«Возвращаться – плохая примета»…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
