Анна Маньяни... это мои тети, мои соседки, они разговаривали так же, как и она. Они себя так же вели. Они так же ругались. В кино она такая классная и она очень добрая. Не знаю. Мне казалось, что Анна Маньяни какая-то безумно добрая женщина.
Мама обожала Одри Хепберн, мне выпала честь работать с Юбером де Живанши, который был любимым дизайнером Одри. Я обожал Анну Маньяни, и мне выпала честь работать с Луизой Спинателли, которая работала всю свою жизнь со Стрелером, а Стрелер ставил с Анной.
И когда в итоге я с ними встречался... Конечно, основные мои вопросы были про этих людей.
Я обожал Каллас, и вдруг во время спектакля в Риме ко мне пришел Дзефирелли. Во-первых я любил его фильмы, но я не мог себе представить – ко мне пришел Дзефирелли и Джина Лоллобриджида, моя обожаемая Эсмеральда, потому что тогда «Собор парижской богоматери» в кино показывался регулярно...
А про Анну Маньяни мне рассказывали, что она действительно была очень такой теплый открытый человек, потому что меня больше всего это интересовало. У меня были большие разочарования в жизни, и как раз мне интересно было, что она такая эмоциональная, она не наигрывала.
И есть очень интересные кадры – это спектакль с Каллас как раз, в Римской опере, когда у нее пропал голос и Анна Маньяни пришла на этот спектакль. Там видно, как она входит и как она уходит недовольная... У нее этот норковый палантин, и она им размахивает, это было понятно, что она в ярости.
У Маньяни была очень драматичная жизнь, она потеряла сына, который был болен полиомиелитом. Там было все очень непросто и это отражалось на ее лице. И однажды ее спросили, а тогда уже появилась пластика, подтяжки всякие и так далее, и ее спросили – а почему вы ничего не делаете со своим лицом? Она сказала, мне слишком дорого стоили эти морщины.
