- ...а вы, значит, ищете рукописи...
Вздрагиваю. Потому что я не говорил, что я ищу рукописи, я еще вообще ничего не говорил, я проходил мимо, из осени в лето, только бы никто не заметил, что я иду не по правилам, из осени в лето, тогда как все покорно шагают из осени в осень, и в осень, и в осень, пока, наконец, не придут в зиму.
И все-таки. Он останавливается, будто натыкается на меня, хотя расстояние между нами приличное. Разглядывает меня, как какую-то диковинную вещицу, будто собирается спросить, сколько я стою. Говорит – будто не мне, а самому себе:
- ...а вы, значит, ищете рукописи...
Понимаю, что надо хвататься за него всеми четырьмя ногами, или нет, их две, ну тогда четырьмя руками, или нет, их две, ну тогда четырьмя зубами, или нет, их тоже две, то есть, тфу, что я говорю, пока еще, хвала судьбе, тридцать два, и зубы мудрости лезут из всех щелей во все стороны.
- Да, рукописи любой сложности, мне доводилось находить рукописи, которые считались не только потерянными, но и несуществующими, ареал поисков не ограничен, мне доводилось доставать манускрипты со дна океана, и даже с обратной стороны луны... Вас интересует что-то конкретное?
Он не отвечает, так не отвечает, что не понятно, то ли думает, как бы подкинуть мне очередную задачу, то ли думает, как повежливее со мной распрощаться, пожелать мне приятного вечера и все такое. Снова рассматривает меня как диковинную вещь, переводит взгляд куда-то в пустоту улицы, неспешно шагает вдоль набережной из осени в осень.
Понимаю, что не сложилось, да и с чего бы оно сложилось, ну спросил человек про рукописи, ну и что. Снова иду из осени в лето, крадучись, незаметно, может, успею проскочить...
- ...есть одна рукопись...
Мне кажется, я ослышался, никто мне ничего не говорил, это шорох дождя по мостовой или шум ветра, бегущего по листьям. Нет, все-таки не шум и не шорох, слова...
- ...рукопись?
Он снова замирает, словно сам думает, кто сказал эти слова, он или ветер по листьям. Наконец поворачивается – весь какой-то квадратный, одетый во что-то геометрическое, пересечение линий, линий, линий, фигур, фигур, фигур – кивает:
- Вечер тридцать первого.
Вздрагиваю, оживляюсь, в вечер тридцать первого я готов хоть сейчас, хоть насовсем, кто скажет, что есть что-то лучше этого крохотного кафе на стыке августа и сентября, тот вообще ничего не смыслит в кафе.
Устраиваемся на самом краешке августа, пьем вечер – по капелькам, по глоткам. Я не тороплю своего спутника, я знаю, он будет говорить, но не сейчас, не теперь, не сию минуту. В последнем вечере августа вообще нельзя, чтобы сию минуту, тут все должно быть плавно, как движение солнца к закату.
- Рукопись, - говорит он, наконец, - сценарий... гениальнейший сценарий...
- Как она выглядит... рукопись?
Он смотрит на меня, усмехается, заговорщически грозит пальцем:
- Э-э-э, так каждый может...
Догадываюсь:
- Неизвестно?
Снова пауза, растянутая в бесконечность.
- И да, и нет...
Хочу спросить – это как – не спрашиваю, понимаю, что нужно выждать.
- Понимаете, она постоянно меняет свой облик, она не хочет, чтобы её нашли.
- Меняет переплет... бумагу...
- ...э не-ет... Эта рукопись может появиться в виде чего угодно... в виде надписи на стене, в виде наскального рисунка, эта рукопись будет стучать азбукой Морзе шорохом дождя по стеклу, эта рукопись будет сном, случайно увиденным перед рассветом, эта рукопись застынет в скрижалях, эта рукопись обернется чьей-то памятью, чтобы тут же забыть саму себя... последний раз я видел её в облике пометок на полях старинной книги, даже успел немного прочитать, прежде чем история рассыпалась в случайные заметки ни о чем...
Хватаюсь за соломинку:
- Но я могу хотя бы узнать... о чем эта история?
Короткий смешок. Вечер августа тает, потихоньку переходит в сентябрьскую ночь, накрапывающую осенним дождем.
Догадываюсь:
- Нет?
Снова короткий смешок. Понимаю, что и да, и нет, и так, и так, и не так, и не так.
- И да, и нет?
- Видите ли... это история про войны...
Киваю, думаю, сколько миллионов историй про войны мне придется перебрать, прежде чем найти ту, единственную.
- Войны, сражения...
Снова пауза, снова стук сентября по стеклу. Снова мой кивок, адресованный неизвестно кому.
- Войны живут в особняках, гуляют по улицам, ходят на работу, приглашают друг друга в гости, устраивают светские рауты... понимаете?
Понимаю, и в то же время не понимаю, кому может быть интересно это безумие.
- И вот... Самое страшное, что эта история... – он понижает голос почти до шепота, его заглушают шорохи сентября, - она показывает сражения и битвы, как венец творения, как величайшее чудо из чудес. А человек по мнению этой истории только переходный этап, промежуточное звено, призванное создать величайшее чудо из чудес – войну...
Догадываюсь:
- Так вы хотите, чтобы я нашел эту рукопись... и уничтожил её?
Он молчит – весь какой-то квадратный, геометрический, из линий и фигур, только теперь эти фигуры как будто становятся объемными, а не плоскими – а может, выпитый августовский вечер тому виной. Я пробую истолковать это молчание как – нет – и не ошибаюсь.
- Видите ли... как вас...
Вру:
- Умм.
- Что сочиняете, имя-то женское.
Тут же выкручиваюсь:
- Ну это к родителям моим вопрос, не ко мне. Сооригинальничать решили...
- Вот оно что... Ну ладно, не хотите, не говорите, мне-то, правда, какое дело, как вас зовут... Так вот... вы понимаете, что история-то гениальная?
Не понимаю, как история о войнах может быть гениальной.
- А вот, тем не, менее, может...
Даже не говорю, что я не сказал это вслух, а потому он не может мне ответить.
- Люди, которые читали этот сценарий...
- ...сценарий?
- Да, да, сценарий... так вот, они буквально теряли рассудок, они посвящали всю свою жизнь одной-единственной цели – экранизировать это безумие... Крымская война утром выходит из дома и направляется в кафе выпить чашечку кофе, а семилетняя война опаздывает в школу и вспоминает, что забыла тетрадь...
Пауза. Слышно, как на цыпочках крадется осень, ближе, ближе...
Наконец, не выдерживаю, спрашиваю:
- И скольким удалось...
- ...ни скольким. Их находили... ликвидировали...
Холодок по спине, нервы покрываются инеем.
- ...а вот убить сценарий не удавалось ни разу, он ускользал... строчками в записной книжке, пометками на полях, каплями дождя по стеклу, обрывками фраз...
Вместе с холодом и золотом сентября ко мне приходит понимание:
- Вы хотите... уничтожить сценарий?
- Нет-нет, ни в коем случае... – его глаза вспыхивают безумным огнем, - я должен...
Он не договаривает, что он должен, я уже и сам понимаю. Пытаюсь представить его с видеокамерой или с этой штукой, которой щелкают, когда говорят, какой дубль – почему-то не могу. Узоры на его костюме из трехмерных перерастают в четырехмерные, проваливаются в какие-то немыслимые измерения.
Сентябрь ложится на покрывало из желтых листьев, сворачивается калачиком, засыпает. Смотрю на свою чашку, не осталось ли там августа, конечно же, не осталось.
- Так вы найдете? – он спрашивает так, как будто я могу в любой момент вытащить из кармана любой сценарий, даже такой, который еще не написан, даже такой, создатель которого еще не появился на свет.
- Что же... я сделаю все возможное, чтобы найти сценарий...
- И... когда вы его найдете?
Меня передергивает. Нет, конечно, попадались клиенты, у которых не все дома, но чтобы настолько...
Не выдерживаю:
- Вам что... прямо сейчас надо?
- Да, и желательно побыстрее.
- Что же... пожалуйста... рукопись перед вами.
- Простите?
- Рукопись перед вами.
- Где?
- Здесь. Перед вами.
Он оглядывает мои руки, стол передо мной, смотрит мне на колени, не понимает, я уже чувствую – не поймет – когда он хлопает себя по лбу:
- Вот те на... а я и не подумал... вот черт... вы... так вы...
- К вашим услугам.
- Я нашел вас...
Усмехаюсь:
- Меня невозможно найти... я сам нахожу того, кто мне нужен...
- Разрешите... я прочитаю вас... от корки до корки... я должен...
Настораживаюсь:
- И вы не боитесь меня экранизировать? Все-таки люди будут смотреть, поверят, что они созданы только для того, чтобы породить очередную войну...
- Дело того стоит... – его глаза цвета осени вспыхивают уже совершенно сатанинским пламенем, я даже начинаю сомневаться, человек ли передо мной, - я сниму этот фильм, пусть даже за ним последует война, последняя в истории человечества...
- Вы уверены?
- Дайте... – он тянется ко мне, - дайте я прочитаю вас...
Вынимаю удостоверение:
- Вы аресто...
Он срывается с места, бежит из осени даже не в лето и не в зиму, а куда-то вбок, вбок, в какую-то зисень, или ому, или лесень, или ото, вообще не поймешь. Навожу цель, выпускаю две пули, как учили, проклинаю себя, что не попал с первого раза, старею, что ли, как будто сценарий может стареть...
Долго разбираюсь с телефоном, не знаю, на что нажать, почему-то в телефоне каждый раз по-разному. Наконец, выискиваю нужный номер, слушаю Лунную Сонату, её хочется слушать бесконечно долго, какого черта на том конце провода отвечают сразу же, то есть, что я говорю, никаких проводов уже лет двадцать как нет...
- Слушаю.
Говорю:
- Еще один.
- Очень хорошо.
Короткие гудки. Снова выхожу в осень, прислушиваюсь, чувствую, что кто-то ищет меня в крохотном городке на границе двух стран где-то в Южной Америке, я даже не знаю их названий, путаюсь в парагвая-уругваях, перебрасываюсь туда, оглядываюсь, не понимаю, почему здесь все четыре сезона сразу, желтые листья, голые деревья, цветет что-то сакуроподобное, тут же буйная зелень насколько хватает глаз... Снова прислушиваюсь, не слышу, не чувствую, черт, неужели потерял...
Вздрагиваю – когда слышу женский голос в двух шагах от меня:
- А вы, значит, ищете рукописи...