От стука в дверь дьякон быстро встал на ноги. Спрятал в ладони икону.
Иван замешкался, подниматься с колен было тяжело.
Уже знакомая девочка громко сказала:
— Готова лежанка, ступайте за мной.
— Не оформлен ещё, — ответил ей дьякон, — ступай, я сам отведу. Ты его на чьё место?
Улыбка быстро исчезла с лица девочки.
— На отцовское…
— Давно пора, — кивнул дьякон.
Когда девочка ушла, обратился к Ивану:
— С отцом она тут была, помер полгода назад. А она как волчица за место боролась. Никого туда не пускала. Там хорошо тебе будет, закуток, как личные палаты! Ты же привык у Полянского к роскоши, вот почувствуешь заново.
Дьякон поморщился.
— Не могу язвить, — прошептал он. — А другую манеру не воспринимают. Божественным голосом теперь никто не говорит. Все понаглее, да позлее хотят побыть. Время такое, Иван… Прихвостни быстро из сердца Бога выгнали. Вот тот, что тут сидел, ещё пока душевный. А остальные… Эх…
Теперь время есть, до завтра никто не придёт.
Иван слушал. Дьякон не спрашивал, почему кузнец молчит. Уже к вечеру спросил у Ивана:
— Язык-то на войне потерял?
Иван покачал головой, высунул язык.
Дьякон кивнул.
— Понятно, нерабочий…
В закуточке было уютно и тепло. Иван не видел остальных нищих. Не знал, сколько их там. Боялся даже пройти чуть подальше. Почему-то в нём поселился страх. Не хотел, чтобы его узнали.
Утром дьякон позвал Ивана к себе.
—Мне тебя на работу нужно отправить, иначе другие завозмущаются. А я вижу, ты не в силах сейчас. Давай-ка ко мне домой. Скажу, что родственник прибыл, а дальше видно будет.
Иван хотел было сказать, что не против и поработать, что есть в нём силы. Но не смог и противиться не стал.
Дом дьякона стоял неподалёку от дома Полянских. Старое приземистое здание, казалось, наполовину ушло в землю.
— Спасибо, что дом оставили, — пробормотал дьякон. — Я не стал спорить с новой властью. Бессмысленно. Бога из меня никто не вынет. А жить можно при всяком строе. Главное, оставаться человеком. Меня тут не осуждают, а вот в Калиновке сожгли дом священника за то, что тот без боя отдал храм под музыкальную школу.
Он всё говорил: «Так дети петь будут! Ангелы! Чего ж не уступить?»
Люди его не поняли. Там до сих пор волнения. У нас тихо, слава Богу. Чужих мало. Свои в основном по местам.
Иван хотел, чтобы дьякон заговорил о Евгении, но тот рассуждал только о том, что ему нравится в новой власти, а из-за чего он эту власть ненавидит.
Чтобы войти в дом пришлось согнуться пополам. Иван раньше не был у дьякона. Из всех служителей церкви тот жил скромнее всех. А сейчас его дом был даже не заметен с улицы, так глубоко сидел в земле. Окна, казалось, были под потолком. Для Ивана там было тесновато. Он вдруг пожалел, что согласился остановиться тут. Просторный и светлый закуток явно выигрывал перед домом дьякона.
— Я один теперь, — с грустью в голосе произнёс хозяин дома. — Не спрашивай, где все… Я не знаю. Приехал как-то из города в первые дни революции. А тут никого. Я по соседям. А одни мне: «Катерину видели там!» Другие: «Катерина с дитём в сторону леса пошла…»
Я искал полгода. Как сквозь землю. Отпустил я их. Значит так нужно было. Если постучатся, приму с радостью. А нет, значит успеем повидаться.
Дьякон поднял голову, уставился в потолок.
— Вот там все и повидаемся.
***
Мария после встречи с Фёдором перестала выходить из дома. В селе поговаривали, что она двинулась умом. Корней не знал причину такого резкого изменения в жене. Калмычка ничего не рассказывала, несмотря на то что мужа любила.
Сам Фёдор, как ни странно, семьёй Корнея не интересовался. Хотя Мария проживала каждый день как последний. Боялась гнева воскресшего сына Сапожникова.
Узнав о том, что Евгенька стала Георгу-Фёдору законной женой, Мария заплакала. Плакала она больше из-за жалости к Ивану. Корней успокаивал. Просил не кликать беду слезами. Как в воду глядел. Новый делопроизводитель напутал с расчётами. Часть вины скинули на Корнея. Взяли его прямо на рабочем месте.
Мария рвала на себе волосы. Её допрашивали. Три месяца она ждала вестей от мужа. Его отпустили в связи с отсутствием состава преступления. Все ошибочные расчёты были сделаны почерком главного делопроизводителя. Больше никого из города не присылали и Корней опять взял документооборот нескольких колхозов. Со временем сплетни поутихли. За клевету стали наказывать. Но продлилось это недолго. Вскоре клевета стала опасным оружием.
Система доносов по-прежнему работала исправно.
Евгения Петровна, став женой Фёдора, изменилась. Стала интересоваться делами мужа.
Как-то в его отсутствие зашла в кабинет. На столе лежали прочитанные письма и несколько нераспечатанных.
Она взяла парочку непрочитанных писем, раскрыла:
«Сообщаю о том, что мой сосед Поликарпов Игнат прячет у себя в хлеву новорожденного телёнка. Я слышу, как мычит телёночек. Прошу принять меры, потому как обидно, что есть люди, которые нарушают становление нашего с вами советского государства».
Евгения открыла ещё одно письмо:
«Прошу принять меры в отношении бывшего дьякона. Замечен в его доме незнакомец. Выходит преимущественно по ночам. Выглядит устрашающе: высокий, очень худой. Ходит медленно, дышит часто. От его дыхания невозможно уснуть, а утром на работу».
Евгенька прочитала несколько раз. Дьякона она знала хорошо. Отец был с ним в замечательных отношениях. Спустилась быстро в кабинет. Взяла ещё несколько писем. Почти во всех письмах соседи жаловались друг на друга. Письмо с жалобой на дьякона сунула за пазуху. Решила навестить его, предупредить.
Другие письма, что открыла сама, сожгла во дворе. Боялась гнева Фёдора.
Женой Фёдора стала по принуждению. Тот как-то пришёл к ней в комнату и с порога сказал, что завтра пойдёт расправляться с Марией. Евгенька очень испугалась за Марию. Как представила себе дрожащего Петеньку или плачущего Коленьку, так и залилась сама слезами. Ползала у Фёдора в ногах.
Сапожников тогда сказал, что не тронет Марию, если Евгенька станет его женой.
Евгенька согласилась сразу. Было тяжело на сердце. Стал часто сниться отец. Он просил спасти Марию, детей и молиться о них чаще.
Не было у Евгеньки ни свадебного платья, ни гостей. Не было и свадьбы.
Фёдор сунул ей под нос какую-то бумажку и пробормотал:
— Теперь ты моя жена, раздевайся.
Был Фёдор груб и ненасытен. Иногда у него случались проблемы, к нему приходили с проверками. Велели убрать из кабинета документы Полянского. Евгенька бережно относила папки с бумагами отца в подвал. Из одной папки выпал большой крест. Евгенька узнала его. Это был крест отца Ивана.
Продолжение тут
Другие мои рассказы по главам тут