В прошлый артобстрел, кроме разрушенных домов и здания шахтного вентилятора, оказалась повреждённой линия электропередач. Несколько посёлков тонули в ранних декабрьских сумерках… И если хоть на минуту забыть, что света нет из-за недавнего артиллерийского обстрела, вполне могло показаться, что свечки зажглись ради какой-то особенной, долгожданной, – сбывшейся… – нежности зимнего вечера: так таинственно и трепетно мерцали огоньки в окнах домов, и манили к себе теплом и уютом… манили обещаниями этого вечера. Почему-то сегодня Сергею казалось, что тихое кружение снежинок обещает май впереди…
До наступления темноты приходилось торопиться с уроками. Саня решал уравнения по алгебре, и Катерина тихонько сидела рядом, выводила в прописях буквы: у Сани вдруг проявились педагогические способности, и он организовал для Катюши целый подготовительный класс. Наталья устало удивлялась: надо же! Дочка, оказывается, уже бегло читает… и неплохо считает в пределах двадцати. А у Сергея сердце сжималось: он любил незаметно наблюдать, как Саня учит малую писать, – так строго и заботливо… словно младшую сестру. Но занятия были короткими: темнеет быстро, и Саня с Катериной подолгу сидели у окна, смотрели на сад, на снежинки. Радовались, если была тишина. А Санин взгляд вдруг останавливался, и Сергей знал, что в эти минуты мальчишка видит свою Дашеньку… Взрослый, вообще-то, парень,– воевать к ополченцам убегал, – Саня как-то признался: раньше он любил, когда падает снег… а теперь постоянно думает, – не холодно ли там Дашеньке. Саня не мог сказать, где это – там. Но однажды вечером Сергей услышал их с Катериной тихий разговор. Саня грустно смотрел в окно, а Катюша гладила его по плечу, говорила, что, наверное, Дашенька сейчас не там… ну, не там, где глубоко… темно и холодно. А там, – высоко-высоко, где солнце и тепло. И в глазах разгильдяя-девятиклассника чуть заметно светилась надежда, –будто он верил Катюшке, что там и правда солнце… и не холодно.
Сегодня у Сергея впервые получилось спуститься к Луганке. И так жаль было любимую с детства речку, маленькую, светлую и ласковую Луганку, что, казалось, устало и тревожно дремлет под тонким льдом… А если выстрелы, если снова – гарь от разрывов мин, то всполохнётся- встрепенётся Луганка, заплещется, забьётся в берегах тревожно и скорбно, – за годы такой долгой войны её зимний сон стал неспокойным... Это до войны Луганка спокойно спала, набиралась сил, чтобы короткими ночами ласкал её май, – безудержно и смело, бережно трогал её нежную прохладу лепестками боярышника и тёрна. А сейчас – прямо во сне… – случается, что снаряды безжалостно пробивают речной лёд, опускаются на илистое дно, зловеще затаиваются там до лета… И было так, что это лето становилось последним для какого-нибудь босоногого и загорелого будущего шахтёра… И всполошено поднималась Луганка туманом, плакала росными слезами над застывшим от горя маем.
Окна Натальиного дома чуть трепещут светом, – как бывает от зажжённой свечи. И… захотелось увидеть Наташу… Посмотреть в её усталые глаза, что-нибудь сказать, – ну, что раньше, до войны, случался в жизни май… А вдруг Наталья поймёт… про май. Серёга Касаткин, один из командиров луганского ополчения, почувствовал, – всего на неуловимое мгновение!.. – что устал от рвущей боли… устал без мая.
А на крыльце снова всколыхнулся знакомый запах самогонки. Дверь приоткрыта, – гуляют девчонки! Серёга усмехнулся: топил-топил печку… а Наташке снова жарко. Хорошо, что малая теперь чаще у них с Саней, чем дома.
Прошёл на кухню, подбросил в печку дров,– успел, не перегорела ещё.
А подружек сегодня собралось больше, – заметил Сергей. Только Наташка безучастно смотрела за окно. Полная рюмка забыто стояла перед ней, а Наталья чему-то незаметно улыбалась… И, казалось, совсем не слышит, как в ревнивой женской злости и обиде Ленка говорит ей:
- Да не верю я, Натаха!..Никогда не поверю, что такой мужик, – Ленка даже глаза прикрыла, – Смууглый!... А синеглаазый какой!.. А руки!.. Натаха, да ты не видишь, что ли, – руки у него… прямо страшно соскучившиеся, – что такой мужик ходит к тебе только печку топить… И Катьку твою нянчить. А у меня вот… позвоночник слаадко так прогибается, когда сморю на твоего Серёгу. Дуура ты, Наташка… если и правда коленями зажимаешь. Кому бережёшь-то!
Серёга смотрел на Наталью… Почувствовал, как чуть вздрогнули её плечи, – в какой-то тайной сладости… Вспыхнул: на него тоже словно жаром плеснули… А Наталья равнодушно отмахнулась от Ленки:
- Сама ты дура.
И вдруг обхватила голову руками:
- Что ты знаешь!.. Какой бывает… бывал май… и как хотелось родить ему сына… И что всё это – так безвозвратно… Навсегда.
И Сергей горько согласился с Натальей: безвозвратно. И – навсегда.
Наталья только сейчас заметила его. Поняла, что он слышал её слова, вызывающе отбросила назад распущенные волосы, вскинула на него глаза… А в глазах – слёзы.
Сергей подошёл к столу, строго прищурился:
- Хорошо сидим, девочки! Только пора и честь знать: Наталье завтра на работу.
Взял со стола недопитую бутылку самогонки, приоткрыл окно и вылил остатки на снег, далеко зашвырнул пустую бутылку. Девчонки испуганно умолкли… А Наташкины глаза быстро трезвели, – она с интересом смотрела на Сергея. Чуть улыбнулась: ей понравилось, как это он, – вот так решительно…
Подружки потянулись к двери. А Ленка всё равно не сдержала горькую обиду, с упрёком протянула:
- А говориила!.. А говорила, – нет у нас ничего! Ничего у нас с ним нет!.. Нет, да?..
Когда за калиткой стихли голоса, Наташа перевела дыхание. Взяла почти догоревшую свечу, сказала устало и просто:
- Пойдём, командир.
В спальне тронула пальцами пуговицы на блузке. Сергей взял её ладони:
- Я сам.
Поднял её на руки… А она в своей надежде прикрыла глаза… Хотела, чтобы – смело-смело… откровенно-откровенно, – как тогда, в их с Андреем мае… И стыдливо закрывалась ладонями от его ласк… И замирала, к чему-то прислушивалась…
А потом он обнял её. Губами чувствовал её слёзы. И так, в Натальиных слезах, они вместе уснули.
Проснулись задолго до рассвета, – тоже одновременно. Сергей тихо целовал её волосы, осторожно сжимал ладонями грудь, – ему отчаянно хотелось… чтобы хоть немного такой желанной сладости, – и для себя, и для неё… А Наташа медленно сняла его руки. Хотела спросить… а вышло безысходно и горько… и ясно, – без вопроса:
- Тебе холодно… со мной.
И затаила дыхание, ждала… А он молчал. Жалел её, – до такой боли, что все его раны не сравнить с этой болью. Жалел, что не смог согреть её, не смог дать такое простое счастье… Не смог вернуть её май.
Быстро оделся, укрыл её одеялом:
- Ты поспи ещё, – рано совсем. А я печку затоплю, – остыло всё. И чай сделаю… Я оладьи умею… и гренки, – хочешь?
А она отвернулась к окну. В темноте чуть белели заснеженные вишни.
… Ксюшку Агееву выписали из больницы. Они с Саней пошли на берег. Ксюша изумлённо присматривалась к заснеженным кустам боярышника и тёрна, к потяжелевшим от инея стеблям купырей, – словно видела всё это впервые… Робко радовалась, что снег укрыл замёрзшие комья земли, – тогда она медленно падала в эти колючие, застывшие комья, удивлялась, – что за красные капли разорванными бусами спадают на холодную землю… А потом ничего не помнила. Будто уже не медленно падала на землю, а улетала куда-то, легко и стремительно. Но в этом полёте ей было жалко, что там, на холодной земле, остался Саня… А ей так хотелось, чтобы он смотрел на неё, и самой хотелось смотреть на него… и чтобы ладошке тепло стало в его руках. А потом очень больно было, – так, что Ксюшка даже задыхалась. И плакать хотелось, – но не от боли, а от того, что хотелось вернуться назад, к Сане, в этот чуть звенящий тонким ледком холодный день, когда они с Саней доставали воду из колодца.
Ксюша взяла Саньку за руки, – у самой от смелости коленки подкосились:
- Пойдём ко мне. Ты же после седьмого урока. А у нас есть вишнёвое варенье, – будем пить чай.
Ксюшкин отец был на позициях. А мать – на смене, она работала машинистом подъёма на шахте. И им обоим, – и Сане, и Ксюше, – так нравилось, что Ксюшка сама хозяйничает на кухне: так красиво у неё получалось нарезать батон, раскладывать в блюдца вишнёвое варенье… После больницы Ксюшка казалась совсем тонкой былиночкой, и Сане было её очень жалко. А потом он заметил, что от Ксюшкиного затылка спускается на шею… и будто убегает дальше, – туда, что скрыто от Санькиных глаз пушистым Ксюшкиным свитерком, – розовый рубец. Саня сжал кулаки. Ему хотелось, – ну, чтобы прямо сейчас… своими руками, – всё, что называется войной.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 11
Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»