Уплетая рассольник за обе щёки, местная пьянчужка Света говорила своему нежданному постояльцу:
– Да откуда ты на мою голову свалился? Я ж забыла, когда и ела так, всю неделю кашами на сухом молоке, супами, котлетами балуешь меня, дуру. Когда зимою ноги подморозила, то в больнице кормили хорошо, думала, лучше не бывает, а ты вот готовишь так готовишь!
Постоялец, взглянув на Свету, едва улыбнулся, только улыбку эту вряд ли разглядел бы хоть один человек на всей земле, тихо и тепло сказал:
– Ты луковицу-то кусай, кусай, без лука плохо. Витус Беринг – был такой исследователь Севера, и в наших местах, кстати, был и лодки здесь строил. И лук у них закончился, там долгая история, матросы стали помирать от цинги, лук спасает человека от болезней, ешь. Денег-то у таких, как мы, нет на лечение.
Помолчав несколько секунд и открыв рот от удивления, Светлана снова торопливо заговорила:
– Ты это откуда такой умный выискался? Наверно, книжки в детстве читал, я тоже читала, не думай, что полная дура, а вот про лук не слыхала, а про Витуса Беринга что-то вроде… Нет, не помню.
Светлана надкусила луковицу, сморщила лицо и быстро зачерпнула две ложки супа и, о чём-то подумав, заговорила:
– Ну, я не сразу спилась, была путной, варила картоху с мясом. А почему у тебя в сто раз вкуснее моего, ну-ка скажи?
Постоялец был мужик с полностью седой головой, по виду ему – под шестьдесят лет. Поглядев теперь уже с заметной улыбкой на Светлану, тихо ответил:
– Я сначала мясо на сковороде обжариваю, а уж потом в картошку добавляю, варю. Меня так друг научил: он по северам, экспедициям мотался, разного люду повидал. Рассказывал, что, когда строили БАМ, подходили к грузинам, которые отдельно друг от друга готовили, спрашивали, почему не вместе? Те отвечали, что у них одни не едят то, что едят другие. Питерские ребята были самыми весёлыми. Там, на Севере, волей-неволей многому обучишься, жизнь заставит. Один мужик, говорит, обиделся на кого-то и из ружья в палатку стрельнул. Убил человека, а потом головой крутил, жалел. По тараканам, говорит, из тозовок лупили в общаге. Разный народ у нас в России. Я вот о друге подумал, потому что без работы я ныне, а он говорил, что надо питаться мясом, иначе ослабнешь. Я, понимаешь, Света, это сейчас стал ощущать: не каждый раз мясо-то варишь, хоть и куры нынче сравнительно дешёвые. Но да ладно, живой в могилу не ляжешь, как будет, так и будет, чего зря языком бормотать.
Доев рассольник, Светлана улыбнулась:
– Говоришь, жалел тот, который человека застрелил. Щас не жалеют. Ладно. Спасибо, конечно. Только сбежишь ведь от меня, я тебе даже не любовница. А я после по твоей кухне буду горевать. От такой жизни сдохну скоро. Я через твою еду вспомнила, что я тоже человек. Ладно, щас заплачу. Пойду. Щас настойку боярышника за двадцать рублей продают, а хлеб сорок стоит. Чудеса. Пойду. Приглашали.
***
Селиверст Петрович Евграфов жил от рождения с мамой в сибирском городишке. В шестнадцать лет пошёл в ГПТУ, и вот уж – работа сварщика. Интересна была ему эта профессия. Металл расплавляется докрасна-бела, и это действо ты делаешь, и вот уж изделие надёжно сварено. Профессия сварщика престижная, это ощущал на себе даже молодой Селиверст. Подойдёт, бывало, старенький слесарь, просит, чтобы буржуйку ему на дачу сварил. И вот уж вскоре буржуйка готова, а на душе от этакого действа у молодого сварщика хорошо.
Мама на завод приходила посмотреть, как работает её сын. Пока была производственная практика, училище выплачивало обеденные тридцать рублей, и половину зарплаты забирало училище, другую же часть отдавали родителям. Мама гордилась сыном, а Селиверст к тому времени уже отведал вино «Агдам» за два рубля пятьдесят копеек, хорошее было вино.
Армия. Снова работа сварщика. Жена, дети – всё было. Взял он любимую Валю с ребёнком. Мальчик маленький совсем, однажды задыхаться стал, вызвали скорую, не приезжала долго, Селиверст схватил мальчонку на руки и бегом. Так три километра до станции скорой помощи и бежал. После врачи сказали, что, если бы ещё маленько, не успел бы. А скорая, которую вызывали, так и не приехала.
После родилась их совместная дочка. Только дети выросли и разъехались. По характеру слишком спокойным был Селиверст. Валя, глядя, как крутятся другие мужики, часто попрекала этим мужа, прямо завидовала другим. Словом, скоро жена нашла другого и тоже уехала из городка. После размена совместного жилья жил он в однокомнатной квартире. Собирался на пенсию Петрович, но срок выхода на пенсию увеличили, надо было ждать ещё три года, и то потому как жил в регионе, приравненном к северным. Да не тужил бы Селиверст, только зрение стало совсем плохим, а инвалидность не давали.
В один из дней, когда он сторожил, слили с машины ГАЗ-66 два полных бака бензина. Приехали из полиции, думали, гадали, что делать со сторожем. Один полицейский вдруг говорит:
– Какой-то интересный вор: замки на баках целые, проушины не тронуты. Нет, тут что-то не то.
С работы Селиверста уволили, высчитывать деньги с него не стали. Сидя в своей однушке, думал Петрович: «Вот как три года до пенсии протянуть? Даже в сторожа не гожусь. Ладно, в этот раз обошлось, а ведь два бака бензина денег стоят немалых, а для меня это какие-то невиданные деньжищи. Врачи-то, слыхал, премии получают за экономию, чтобы таким, как я, пенсию не давать. Завсегда правду доказать трудно, да подчас и невозможно. Ведь их, врачей, тоже матери рожали. Круговая порука, едрёна корень, все жрать послаще хотят. А ежели такие, как я, подыхают, кому дело? Видал я по телевизору: как-то фармацевт знаменитый выступала, что, де, такие, как я, отработанный материал, пусть дохнут, не надо им пенсии платить. Думаю так: ежели бы судьба её, родимую, в такое, как меня, окунула, то думала бы эта дама по-другому. Правда, передали, что наказали её за высказывание это, но, думаю, вряд ли она что-то осознала: натуру-то завсегда трудно перештопать. Эх, как бы так сделать, чтобы думали, как надобно народу. Нет, николи такого не будет. А если случится чудо и появится человек на высоком месте, который станет делать для людей по совести, ей-богу, сожрут, уничтожат, обязательно уничтожат, а после рады будут. Михаил Евдокимов – пример. Не верю я, что сам разбился, да и никто не верит. Аман Тулеев для народа неизмеримо много сделал, да пожар окаянный подвёл. Рази он виноват? Сняли с должности, кто-то рад был, а большинство из простого народу горевали. Хлеб при Амане Тулееве в Кемеровской области стоил четырнадцать рублей в 2012 году, нигде даже близко больше в России так не стоил. Помню, говорил он по радио: «Урожай зерна мы собрали большой, низкий поклон хлеборобам! Подлатали старенькие комбайны, и вот мы с хлебом, а если узнаю, что кто-то продаёт хлеб хоть на копейку дороже, плохо тому будет. Был я тогда в Кемеровской области, сам видел и ел хлеб по четырнадцать рублей, а у нас, кстати, он тогда стоил тридцать.
Нет в жизни справедливости, нет совсем, ну ежели только в сказке. А всё одно молодцы, кто сказки добрые пишет. Да, потом человек будет видеть правду жизни, горевать, куда деваться. А всё одно: хошь на какие-то крохотные моменты, читая эти сказки, в добро уверует. Нет, не все сволочи, даже на высоких должностях, но таких ничтожно мало. Вот было бы так: ежели какой человек много добра людям сделал, того и надобно выбирать на высокий пост. Но и тут дилемма, были разные случаи в нашей истории. Степан Разин – ушкуйник, а народ стронул, отнимал у богатых, отдавал бедным, потому как сытый голодного во все века не понимает. Жаль, великий наш соотечественник Василий Макарович Шукшин так и не успел снять фильм о Степане Разине, а ведь и сценарий был написан. Да вот сердце праведного человека не выдержало.
А я бы первый жизнь отдал за правдивого человека, ежели он за народ, а так власть голодного не понимает. Ладно, ладно, разбег взял мыслям своим. Разные, конечно, люди. Добро есть, это я понимаю и видел немало человеческого добра в жизни, а обозлённым людям, которых, как меня, лишили пенсии, разве докажешь чего? Нет, даже пытаться нечего. Но ведь тут в самом себе, сколь годов проживи, не разберёшься, да и не было в нашей истории шибко хорошо никогда, разве что, в брежневские времена…»
***
Пока работал, откладывал Селиверст деньги, чуял нутром: никто не поможет. Скопил на 2020 год пятьдесят тысяч рублей. Только крупы себе покупал, ибо знал: никто не поможет. Детям ипотеки платить надобно, слава Богу, не забывают, даже звонят иногда. Жаль, помочь им не мог Селиверст, но всё одно, ежели, совсем невмоготу стало, помог бы, куда деваться. Да разве пятьдесят тысяч спасут? А ежели долги, тоды чем платить? Окаянная система. Кто-то ведь думает, как людей дурачить. Слова песни Михаила Евдокимова запомнились шибко: «Расскажи, как всех нас, мама, вновь царь-батюшка дурачит». Но ведь и царю может тяжельше всех на белом свете. Предателев завсегда на Руси много, а где честных найти?
Пробовал Селиверст собирать пустые бутылки, надевал на глаза очки с толстенными линзами и шёл, таился, как умел, но бомжи отловили и побили так, что месяц лежал на кровати, мочился кровью и думал, что уж не подымется. И всё удивлялся про себя, как это он до дома-то дополз. Слышал однажды Селиверст такое высказывание, что когда человеку совсем плохо, то Господь несёт его на своих руках. «Может, и меня нёс, прости Господи, не ведаю», – думал он.
Стоял Петрович на бирже труда, но последнее время платили тысяча девятьсот рублей, и то, говорят, потому, что стаж около сорока лет и что регион относится к северным регионам, но это был последний месяц. Когда Селиверст спросил на бирже, как, мол, за квартиру платить, как жить, работники промолчали. И это хорошо, потому что ежели бы они сказали, что это его проблемы, было бы хуже на нутре у Петровича. А так – выпил чекушку и лёг спать. А мысли, они что? Они бурлили: я бы мог помочь людям-то, я потолочные швы могу сваривать, рентгеном проверяли, и цепи, которые тяжести таскают, тоже сваривал. Так надобно уметь. Эх, жаль, сварочного вредного стажу по трудовой книжке всего пять лет, хотя по совести-то семнадцать годов сварщиком и газорезчиком был, да после пяти лет в слесаря перевёлся, дурак, хоть сварщиком так и остался.
На другой день пришёл он с такими мыслями в местное ГПТУ, де, я могу молодёжь учить. Отправили восвояси, мол, своих преподавателей хватает. А Селиверст Петрович возьми да громко скажи:
– Ну-ка, преподаватели, давай посоревнуемся, кто лучше заварит. Меня такие мужики обучали, коих уж нет в живых. Все в пятьдесят да в пятьдесят пять на пенсию ушли. Я одним своим глазом на минус четырнадцать вас всех уделаю. Учителя мои на погосте почти все ныне лежат. Не знали они, какая нашему поколению судьбина выпадет. Эх, вот оне бы пожалели взаправду меня, дурака. Потому как послевоенная жизнь надсада была для родителев и детишек, их эта жизнь была, понятие имели к человеколюбию.
А потом, всплакнув и вспомнив про зрение, извинился, сказав, простите, мол, люди добрые. Преподаватели хотели поначалу, чтобы охранник выгнал Евграфова, но после того как Петрович повинился, оставили эту затею. А одна пожилая женщина, провожая глазами Селиверста, с грустью смотрела ему вслед и глубоко вздыхала.
Окончание здесь
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий
