4.
Сейчас я должен с большим опозданием воздать хвалу той сказочной тесноте племенной деревенской жизни, которую не замечал в детстве и юности, воспринимая ее как данность, еще не зная городской отчужденности людей, семей, их квартир. Даже какая-нибудь одинокая бабка Гаврилиха, моя деревенская соседка, умерев, вдруг оказалась кумой, троюродной сестрой, свояченицей, а то и просто подругой юности чуть ли не половине пришедших на похороны. Словно чьи-то руки доставали из закутка плотный клубок – прошлую жизнь. Все в деревне не просто знали друг о друге, а были связаны этим знанием, были людьми не просто с именами, а еще и с определениями - кум, сват, свояк, шурин или муж двоюродной сестры. А если и не было родственных, даже слабых связей, то житейские пересечения добавляли этому клубку множество крепких нитяных оборотов.
После выселения деревни, конечно, эти связи распались. Но где-то там, в пространстве, они собирались по-новому, по другим законам, по телефонным звонкам, по неожиданным встречам на троллейбусной остановке в Гомеле или во время приездов на деревенское кладбище. Я не знал, как шла здесь жизнь, совсем не знал, кто с кем расстался навеки, кто с кем подружился, сблизился. Поэтому не удивился, увидев Аню возле грядок. Просто принял это как новость, даже объяснения ее мне вовсе не требовалось. Но при виде Ани меня охватила радость, особенно после этих Меркуловичей - как будто по-настоящему вернулся домой. Обострилось чувство своего присутствия, воткнулось в землю, как лопата после тяжелой работы. Ах, как хорошо оглядеться по сторонам. Только… Слабенько так, совсем незаметно шевельнулось во мне странное чувство, похожее на то, с которым смотришь на звездное небо – вдруг упавшая звезда зачеркивает все, что думал до этого, к чему уже привык.
- И что вам так на месте не сидится? – засмеялась Аня. – Разве тут плохо?
- Тут хорошо, - сказал я, чувствуя такую легкость, которой давно уже не знал в себе.
- Мне дядя Леша все рассказал, а я волнуюсь, вдруг где-нибудь найдете местожительство!
«Дядя Леша». Интересно, как она меня называет, ведь я еще ни разу не слышал обращения ко мне. Во мне пронеслась эта мысль вместе с радостью, что все мы здесь вместе, и он, и я, и она, почувствовал, что и Она рядом, и пусть все будет, как есть.
Они тоже ничего не объясняли. Как будто все так и надо. Алексей веселее обычного суетился возле стола, Аня накрывала, шутила по поводу тети Любы, запретившей брать с собой водку, но она ослушалась, конечно же, «на всякий случай», и я подумал, что это про меня, и ставила бутылку, и выкладывала снедь, и мы мешали ей, стараясь помочь – вот сейчас, сейчас сядем уже…
- Ну, - держа рюмку, обратился ко мне Алексей, когда уже сели. – Скажи что-нибудь!
- Только не смейтесь, - попросил я. – Не смейтесь. Я сейчас вспомнил, как в детстве заблудился в лесу.
- За то, чтоб всегда находился выход?
- Нет-нет, подожди. Не упрощай. Так вот, я встретил там, в лесу, когда уже совсем запутался, двух моих ровесников, из Хорошевки. Они, конечно, знали дорогу. И грибов уже набрали, как и я. С ними я и вышел. Потом, через несколько лет, увидел их в школе, когда они стали ходить в наши девятые-десятые. В Хорошевке же только восьмилетка была. Мы с ними никогда не разговаривали, не дружили. Я только издалека на них смотрел. Всегда они улыбались, всегда так ловко ехали рядом на велосипедах, переглядываясь. Такие… слитые с жизнью. Я помню тот лес, как мы шли, как разговаривали, до мельчайших подробностей. Всю жизнь это помню. Почему? Не знаю. Странная история. Никаких из нее выводов. Только воспоминание, только то, что я их потом видел, только то, что потом думал. Мне казалось, они могли бы вывести, если б понадобилось, не только из леса. Вы похожи на них. Вы похожи на них для меня.
- А как их звали? – спросила Аня.
- Не знаю. Не помню, точнее.
- Ну все равно – за них!
- Странный, конечно, тост… - растерялся я. – Думал, что-то важное скажу.
- И сказали, – успокоила меня Аня. – Это значит – за наши воспоминания.
Я сто лет уже не сидел за столом с друзьями, выпивая. Не считая, конечно, день приезда, когда мы сидели здесь с Алексеем. Мне было хорошо и легко. Мы разговаривали, шутили, смеялись. Вечером вышли на улицу, прошлись по ней. Вот там говорить не хотелось.
Когда возвращались, увидели, что возле дома стоит машина и рядом с ней человек. Он подошел к Ане:
- Ну что, поехали?
Потом взглянул на меня:
- А вы кто?
- А вы?
- Я первый спросил.
- Но забыли при этом представиться.
- Ну ладно. Я и сам узнаю.
Он достал телефон, будто собираясь позвонить. Вспышка ослепила – сфотографировал нас.
- На память, - сказал он. – Не против?
Почему я позволил это? Наверное, не хотел скандалить при Ане, при Алексее. Я молчал. Не нравился он мне. Совсем не нравился. Что-то было в нем такое, от чего я убежал. Что-то от тех людей, которые приходили в мою квартиру после митинга для «беседы».
Аня уехала.
Мы с Алексеем сразу помрачнели. Молча разбрелись по своим комнатам. Я слышал, как он ворочается, скрипит зубами, стонет. Нельзя ему пить, совсем нельзя, подумал я.
Что-то не так, не так, стучали во мне слова, когда я лежал и все не мог уснуть. Что – не так? Но и этот вопрос лишь повторялся, как тиканье часов.
Я чувствовал, что появление Ани добавило в историю моей жизни что-то новое. Я видел их рядом – ее и ту, прежнюю. Между ними переплывало мерцающее пятно, которое исчезало, когда я пытался его рассмотреть. Она?