Поводом для статьи стала публикация в журнале у Николая Цискаридзе.
У меня есть принцип: если с чем-то не согласна, заводи свой журнал и пиши все, что хочешь. Это как раз, тот самый случай.
Мне кажется, фильм Иосифа Хейфица «Дама с собачкой» имеет такое же отношение к Чехову, как морская свинка к морю – не свинья и плавать не умеет. Это отдельная история, снятая про другое, от Чехова остался только сюжет. Ну, по-порядку...
Чехова не любят. Достоевского любят и знают, Толстого знают и не всегда понимают (писатель слишком аналитичен), а Чехова страшно читать, у него нет идеальной картины мира, ни в одном произведении. Всегда комок сильных эмоций, сгусток силы и слабостей человека. Чехов весь такой, нет ни положительных героев, ни отрицательных... в любом произведении. Он не дает гармонии или пасторали, нет черного или белого, нигде.
В каждом произведении Чехова объединяется идеальное и обыденное в самых крайних состояниях.
Кто такой Гуров по Чехову?
- Ему не было еще сорока, но у него была уже дочь двенадцати лет и два сына-гимназиста. Его женили рано, когда он был еще студентом второго курса... он москвич, по образованию филолог, но служит в банке; готовился когда-то петь в частной опере, но бросил, имеет в Москве два дома...
- Изменять ей он начал уже давно, изменял часто и, вероятно, поэтому о женщинах отзывался почти всегда дурно, и когда в его присутствии говорили о них, то он называл их так: «Низшая раса!»
- В его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их; он знал об этом, и самого его тоже какая-то сила влекла к ним.
- ... и когда Гуров охладевал к ним, то красота их возбуждала в нем ненависть и кружева на их белье казались ему тогда похожими на чешую.
- Гурову было уже скучно слушать, его раздражал наивный тон, это покаяние, такое неожиданное и неуместное; если бы не слезы на глазах, то можно было бы подумать, что она шутит или играет роль.
- он был приветлив с ней и сердечен, но всё же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше ее.
Гуров по Чехову – это человек, от которого любой женщине нужно держаться как можно дальше. Какая любовь? Какая романтика? На другую сторону улицы переходить при виде его.
Ниже актер Алексей Баталов, исполнивший роль Гурова.
Что общего у Баталова с чеховским Гуровым? Мне кажется ничего...
Каким мог бы быть Гуров? Сделала подборку фотографий актеров того времени (конец 50х - начало 60 годов) в возрасте Гурова.
Иллюстрации отсюда, отсюда и отсюда.
И вот что происходит с главным героем, богатым ловеласом, легко изменяющим жене:
Вошла и Анна Сергеевна. Она села в третьем ряду, и когда Гуров взглянул на нее, то сердце у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе, дороже и важнее человека; она, затерявшаяся в провинциальной толпе, эта маленькая женщина, ничем не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках, наполняла теперь всю его жизнь, была его горем, радостью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя; и под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок он думал о том, как она хороша. Думал и мечтал.
Как экранизировать состояние, которые описывает Чехов? Стоит в театре человек и от одного взгляда на женщину становится другим. Как сыграть такое? Я не представляю.
У Хейфица – оправдание адюльтера. Оправдание экранизировать легко: чуть облагородить главного героя, чуть подчернить супругов, такое понять и принять легче. В качестве иллюстрации: описание мужа Анны Сергеевны и муж в экранизации.
Вместе с Анной Сергеевной вошел и сел рядом молодой человек (NB!) с небольшими бакенами, очень высокий, сутулый; он при каждом шаге покачивал головой и, казалось, постоянно кланялся. Вероятно, это был муж, которого она тогда в Ялте, в порыве горького чувства, обозвала лакеем.
Чеховский финал, в котором нет никаких иллюзий, совсем не «Happy End», который нравится читателям.
И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается.