– Это не я! Это не я! – Петю трясло, он хотел отвернуться, не смотреть, но мышцы не слушались его, окаменели, застыли в немом испуге. – Папа! Я не виноват!
Но отец уже никого не слышал, уткнувшись лицом в серебристо–зеленый мох…
… –Это ягель, сынок, его олени едят, потрогай, – Лёня аккуратно взял руку мальчика и прикоснулся ею к молодой поросли. – Красивый, да? Как иней зимой на веточках…
– Да, папа…
Петя вспомнил, как отец брал его в лес еще совсем маленьким…
Никита, оттолкнув парня, подошел к лежащему охотнику и перевернул его на спину.
Леонид удивленно смотрел в утреннее зарево летнего неба, а из кармана его штормовки выпали и рассыпались по земле ягодки земляники. Он хотел отдать их Петьке…
…Никита еще накануне предложил парню тайком пойти с ними на охоту. Глаза мальчишки загорелись, но потом он испуганно замотал головой.
– Не, дядя Никита, отец станет ругать, запретил мне даже в руки оружие брать, а уж стрелять и подавно.
– Это почему? Ты уже взрослый, умный, внимательный, абы по кому палить не будешь! Это он зря! Так и будешь до женитьбы за материнскую юбку держаться?
Петр пожал плечами.
Никита не стал договаривать, что считает самого Леонида слабым, бесхребетным слюнтяем, что еще на войне, попав с приятелем в один полк, Никита поражался, как могло руководство назначить Лёньку командиром! Эти вечно сомневающиеся глаза, грустно опущенные уголки губ, эти дурацкие порывы – то он читает бойцам стихи, то велит не бить пленного, мол, надо с ним как с человеком. А какой он человек!? Так, недоделок, коль в плен угораздило попасть…
… Никита и Леонид знали друг друга с малолетства, ходили в одну школу, купались в одной речке, да только скроены были по разным лекалам, от того и не завязывалось между ними крепкой дружбы.
Приятелями были, могли вместе время провести, но души их, мысли всегда в разные стороны летели, шарахаясь друг от друга.
– Лёнь, А Ирка Сомова даже очень ничего! – лежа на сене в сарае, приторно сладко произнес Никита. – Раньше на козу была похожа, а теперь выправилась, есть за что подержаться. Я бы хотел…
– Да ну тебя, похабные свои разговорчики прекрати! – Леонид отвернулся, посмотрел на ребят, что сидели рядом.
– А ты мне, тютя, рот не затыкай. Вон, ребятам интересно, а ты иди, без тебя воздух легче!
– Что? Да кто тут тютя?!
Слово за слово, горячая кровь хлестала по венам, стучала в голове, мешая думать, удары сыпались один против другого, друзья, собравшись в круг, галдели, поддерживая участников рукопашной.
Никита был сильнее, физически он обходил Лёньку, потому победу одержал именно он…
Мать тогда не ругала Леонида, только велела сесть и подставить распухшее лицо ее теплым, шершавым рукам.
– Знаешь, сынок, – сказала она вечером, присев на краешек Лёнькиной кровати. – Может быть, это странно, может, глупо и наивно, но я никогда не усомнюсь в том, что ты хороший человек, и что драться ты будешь за хорошее дело.
– За хорошее, мама! За хорошее. Ну, чего ты поникла вся? Это все ерунда!
Мать только качала головой…
… На фронт уходили все вместе – десять ребят из их деревни запрыгнули в кузов приехавшей машины, побросали на пол вещмешки, провели руками по гладким, только что выбритым головам и помахали на прощание матерям, сестрам и невестам…
– Ой, гляньте, Ирка! – Никита, дразня Леонида, подмигнул девчонке. – Меня пришла провожать! Точно меня! Вон, глазенки так и не сводит, так и вперила в мой лик ненаглядный! Пойти поцеловать, что ли?!
И вдруг выпрыгнул из машины, подбежал к девчонке и, обхватив ее крепкими, жилистыми руками, поцеловал в губы.
Ира стала отбиваться, царапаться, но Никита крепко-крепко прижал ее к себе, не давая вырваться. Он смотрел на Леонида, испытывая его на прочность.
Лёня выскочил следом, набросился на обидчика, с размаху опрокинув его в грязную лужу на обочине. Все видели, и Ирина видела. Лёня вдруг смутился, разжал руки, которые топили Никиту в воде, выпрямился.
С Ирой он так и не объяснился, не признался в том, что чувствует, но она и так все знала.
Утирая слезы, девчонка тихо, чтобы услышал только он один, прошептала:
–Ты только возвращайся, Лёня, ты ко мне вернешься, слышишь! Только ко мне!
Никита, отплевываясь, выполз на дорогу, медленно встал, ухмыляясь, подошел к Леониду сзади и толкнул его прямо на девушку.
– Хоть потрогайте друг друга, голубки! Противно смотреть!
И сел обратно в машину. Ребята сразу отвернулись, боясь, что Никита осерчает и повыбрасывает их всех за борт, в глинистую кашу, оставшуюся после ночных дождей…
…Ирина часто вспоминала то первое, робкое прикосновение мужниных губ к ее коже, их теплоту, нежную, трепетную. Если Лёня приходил к ней во сне, то всегда целовал именно так, а потом улыбался и вел неспешные разговоры о сыне, о домашнем укладе. Никогда не отвечал он на вопрос, кто отнял у него жизнь, никогда не указывал на обидчика, только качал головой…
…– Ирина Денисовна! – Игнатий окликнул женщину, подошел к забору и, ухватившись за перекладину, кивнул на дровник.
– Помочь, может? Вы скажите, я приду, наколю! Тяжело одной, поди!
Ира вздрогнула, оглянулась, заметила, как Марфа наблюдает за ней из окна, и ответила:
– Нет, Игнатий Михайлович. Мы сами управимся, Петр у меня молодец, поможет.
– Ира, вы извините меня, что я вчера к вам… Ну, в таком виде зашел! – Игнатий провел пятерней по волосам. – Но мы ж, и правда, тут не враги какие. Мы помогать привыкли! Ладно, нескладно у меня получается речи вести, в общем, вы меня поняли.
Ирина нравилась ему. Но здесь было не то похотливое чувство, которым он, нет-нет, да и заглядывался на деревенских баб. Ирина была другой – словно бы выше, духовнее их, что ли. Ни по зубам она была Игнатию, внушала лишь уважение и трепет.
Ирина кивнула, мол, извинения приняты. Но помощников ей было не нужно, и извинений тоже. Чем меньше людей соприкасаются с ее жизнью, тем лучше. Для всех!
– Игнаша! – Марфа уже стояла на крылечке, поправляя на полных плечах цветастый, удивительно не шедший ее блеклой красоте, платок. – Обедать иди! – она чуть повысила голос, тот стал визгливым, скандально-резким.
– Да сейчас! С соседями поговорить хочу, – махнул, было, рукой на жену Игнатий, но, увидев, как Ирина чуть заметно покачала головой, развернулся и пошел в дом…
– Ты что же? Нам дров наколоть – у тебя нет времени, нам с Настюшей чтоб тепло было, так у тебя забот других полно, а этой злыдне уже бежишь запасы делать! – она постучала пальцем по столу, как будто прибивая каждое свое слово несмываемой, вечной надписью к поверхности потемневших досок. – Учти, Игнаша, у меня разговор короткий, ты знаешь! Если что, я этой Ирине жизни не дам, а уж ее отважу от тебя!
–Да понял я, понял! – насупился мужик, ковыряясь в тарелке.
Настя, сидя рядом, с интересом наблюдала, как мать очередной раз «кладет на лопатки» отца, а он, бесхребетный, как слизняк, послушно распластывается, покоряясь и кивая…
Настасья никогда не боялась отца, потом стала презирать его за мягкотелость, поклявшись себе, что уж она-то никогда не станет жить с таким мужиком…
…Отряд солдат, худющих, бледных, внимательно наблюдал за новым командиром. Тот, совсем еще мальчишка, пытался казаться важнее, выше и серьезнее, но нежно-золотистый ёжик волос на голове, трясущиеся руки заставляли солдат прятать улыбки, делая вид, что принимают эту игру.
– Зеленый совсем!
– Ну и что! Говорят, из самого пекла вынырнул к нам, мож, и головастый! – обсуждали бойцы.
И Леонид их не подвел, ребята быстро смекнули, что лучшего тактика, а еще и такого душевного, не очерствевшего человека, нигде не найти, зауважали.
– Ты сам-то откуда? – присев у костра, потрескивающего мокрыми, наспех собранными поленцами, спросил седой Аким, закурив.
Аким годился Лёньке не то, что в отцы, в деды, но Леонид приучал себя не смотреть на возраст, здесь, на войне, были другие измерения…
–Да из Орловки. Есть ли она еще, стоит ли вообще изба моя… – вздохнул Лёня.
–Да… – протянул Аким. – У каждого вот такая своя Орловка где–то, и думаем, как там что… – Письма получаешь?
Леонид отрицательно покачал головой.
– Ничего, это еще ничего не значит! – уверенно похлопал его по плечу старик. А Лёня и не обиделся, не стал одергивать бойца за фамильярность. Ведь люди все кругом, люди, а уж потом начальники…
…– Эй! Командир! – услышал Лёня знакомый голос. – Ну, вот и свиделись!
Мужчина обернулся и узнал в посеревшем, осунувшемся солдате Никиту.
– Ты?! Вот так встреча! – Леонид радостно протянул руку. – Ну, здравствуй! Жив, черт!
– Да куда ж я денусь! А ты, я смотрю, тоже при погонах, командуешь! Молодец.
– Так получилось. – зачем-то начал оправдываться Лёня. – Я не хотел, но…
– Да ну тебя! Вечно ты не хотел!.. Ирку тоже не хотел, скажешь? А я ж тут ее навещал, горемычную! – Никита вынул из кармана папиросу, сладко затянулся. – Интересно тебе? Вот говорит, пишешь редко, обижается она. Пришлось, как мог, утешить.
Леонид, севший, было, рядом, вдруг вскочил, сжав кулаки.
– Да сядь ты, – Никита сплюнул. – Я ей про тебя рассказывал, про твою доблестную службу, наврал с три короба. Она уши развесила, ревет, ну, я и обнял. Кости одни, смотреть стало и не на что. Не та Ирина теперь, одна тень осталась. Мать она еще зимой похоронила, от отца ни слуху, ни духу. Вот тебя теперь ждет…
– Гад ты, Никита! Гнилой ты человек! – прошептал Лёня, ловя на себе любопытные взгляды ребят. – Что ты здесь забыл? Зачем приперся?! – Леонид отвернулся. – Я писал Ире так часто, как мог, но она не отвечала. А ты и рад!
– Дурак ты, Лёнька. Как был, так им и остался. Ждет она тебя, а ты тут из пустого в порожнее! Напиши ей, напиши еще, как любишь, как мечтаешь! Ты у нас умеешь буковки складывать…
И Леонид написал. Ненавидел он Никиту, презирал его, но в этом прокуренном мужчине было что-то, что, как лампа для мотылька, притягивало к себе, заставляло слушаться.
Лёня написал, коря себя потом за несдержанность и излишнюю откровенность.
А Ира и читать не стала, разорвала письмо, помня слова Никиты о том, что Лёнька, де, не пропускает на своем пути ни одной женщины, будто решив наверстать упущенное и напиться любовными забавами на будущее, возможно, слишком короткое. Много чего наговорил гость Ирке, просто так, чтобы потешиться. Никита играл в жизнь, как в бирюльки, сталкивал людей лбами, а потом смеялся, глядя, как они быками несутся друг на друга, яростно пыхтя и сверкая глазами. Никита управлял людьми гораздо лучше, чем недотепа Леонид, гораздо изощреннее…
… Войдя в очередную деревню, Леонид приказал аккуратно обыскать избы, те, что еще не сгорели и не торчали черными дымоходами, протыкая пасмурное, ватное небо.
– Да ладно, командир! Вон, деревенские как нам рады, сами бы выдали всех, кто скрывается!
– Отставить обсуждать приказ! – нахмурился Лёня. – Мало ли что…
Никита со своими бойцами обошел деревеньку слева, занял несколько изб, что стояли на окраине, обыски учинять не стал, а велел бабам соорудить обед и пошел купаться. Этот человек умел жить, жизнь любил во всех ее проявлениях и уже высматривал себе девчонку помоложе, чтобы помогла скоротать вечерок до новых распоряжений командования…
– А нам можно, Леонид Михайлович? Купаться пойти можно? – приставали к Лёньке ребята. – Вода, что парное молоко, течения и нет совсем. Отпустите, а?..
– Вы что! Не время сейчас, помогите жителям, узнайте, что нужно!..
…Так и расстрелял притихший в одном из домов фашист купающихся Никитиных бойцов, всех до одного уложил. А Никита только быстро выскочил из воды, спрятался в кустах и ждал, пока не разберутся ребята Леонида со стрелком.
– Эх, как некстати он!.. – с досадой говорил вечером Никита, заливая страх перед наказанием самогоном, что нашелся у одной из привеченных им женщин. – Надо ж вынесла его нелегкая!
Лёня сидел чуть в стороне, покусывая губы.
– Ну, ничего, Бог не выдаст, свинья не съест! – успокаивал себя пьяный Никита. – Ты же не скажешь, что я плохо выполнил свои обязанности? Что не досмотрел? Что ребята из-за меня…
Мужчина, икнул и громко всхлипнул. Себя было очень жалко.
Леонид не стал отвечать, вышел на улицу, втянул носом густой, рыбный запах речного ила, сладкий, нежный аромат таволги, резковатый, навязчивый отклик раздавленной кем-то мяты… Домой… Поскорее бы домой от всего этого! Домой…
…Никита получил распоряжение явиться к командованию рано утром, по лицу приехавших за ним людей он понял, что уезжает надолго.
– Кто-то донес! Слышишь, ты! – Никита толкнул Леонида в плечо. – Донес кто-то, что моя была вина. Если бы не сынок этот чей–то, если бы не он… Но начали ведь копаться, выяснять…
В отряде Никиты служил родственник командира дивизии…
– Кто мог, Никита? Я за своих ребят ручаюсь, а со своими ты сам разбирайся, – пожал плечами Лёня.
Но Никита всё же думал, что Лёнечка, «если спросят», как он выражался, заложит товарища в первую же минуту – «Пренебрёг…», «Легкомысленно покинул…», «Невзирая на сложную остановку…». Да его рук дело! Точно!
Именно тогда, сидя в приехавшей за ним машине, Никита поклялся, что Лёньке это так с рук не сойдет, аукнется поломанная Никитина судьбинушка ему, горькими слезами аукнется!..
…Никита отмыкал свои сроки, а, когда вернулся в родную деревню, Ирка уже была замужем за Леонидом, подрастал сын, Петр. Их жизнь, как оказалось, не остановилась, не замерла, зарастая мхом и заплывая глиной, а журчала веселой речушкой простого счастья.
Лёня тогда скупо поздоровался с приехавшим Никитой, в дом не пригласил. Видать, нажаловалась Ирка, что лез он к ней, уговаривая осчастливить уставшего гостя…
– Ну, ничего, Лёнечка, отольется тебе все. Не жить тебе там, где я живу!..
…Идея взять Ленькиного сынка на охоту и свалить все на него пришла как озарение, Никита даже присвистнул, лежа в кровати, как все просто и ладно!
Петька давно просился с ними, Лёня стал потихоньку сближаться с бывшим врагом, ну, не чужие же, Никита свое уже сто раз отсидел, так чего ж носы-то друг от друга воротить!
Никите нужно было лишь подождать удобного момента…
…И вот теперь, побежденный, Леонид поплатился за свой донос, за то, что Никитина жизнь пошла наперекосяк! Кто–то же должен был ответить за это!
Кабы знать Никите ,что никакой бумаги от Леонида Петрова командование никогда не получало, а на допросе Лёня сказал, что ничего не знает по этому делу… Кабы знать…
Помогая внести тело Леонида в избу, Никита подробненько рассказал, как Петя якобы навел ружье на отца, как смеялся, что батя стал совсем старым, как спустил курок. Никита, мол, хотел отобрать оружие у парня, тот угрожал. Пришлось применить силу…
– Петя! Как же так, Петя! – Ирина растерянно мяла в руках мужнину куртку, прижимала к себе и гладила, как когда-то Лёнину спину. – Зачем ты? Сынок, это же…
Она тихо-тихо завыла, как волчица, потерявшая свое племя, забилась в свое логово, поскуливая и вздыхая. Война стерла с женщины все девичье, заставила перешагнуть молодость, зачерстветь, чтобы выжить. Только Лёня делала ее прежней, а теперь его нет…
– Это не я, мама! Он врет, он сам все сделал и на охоту меня он позвал! Он! – орал Петр, но мать только качала головой.
– Дядя Никита не мог. Они с папой твоим вместе служили… Он не мог. Зачем ты мне врешь, Петя…
Ира, словно ослепнув от горя, легко приняла версию Никиты, признав, что сын давно не ладил с отцом, что ругались они каждый день…
…Было, ругались, ссорились, выясняя прописные истины, которые для Петьки вдруг стали чем-то угнетающим. Парень вырос, Леонид это понимал, и, даже пререкаясь с ним, палку никогда не перегибал. Но соседям казалось, лютует тихий прежде Леонид, совсем у него после войны голова не в порядке…
Сразу после похорон Никита заглянул к вдове, мол, поддержать. Петя, угрюмый, бледный, еще не оправившийся от всего, что случилось, от того, что ему никто не верит, поднял красные, распухшие глаза.
‒ Уходи, дядя Никита! – сжав кулаки, прошептал он. Мать испуганно вскинула глаза. – Уходи, а то топором зарублю! За отца, за …
‒ Да ты что, Петя! – Никита отступил на шаг, нащупал рукой дверь. – Чего ты орешь! Тебя никто не винит, случайность. Прими мои соболезнования.
А сам ухмыляется и хищно смотрит на Ирину.
‒ Пошел вон! Изверг! Прочь пошел, мразь! – проснулось в Петре злое, лютое, померкло все вокруг, словно в избе был только он и Никита, смрадно пахнущий смертью и гнилой душонкой.
А еще в этой избе был топор, он стоял, прислоненный к лавке темным топорищем.
Уже через секунду Петр схватил инструмент и замахнулся на гостя. Тот выскочил во двор, заорал, что есть мочи, а топор вошел в доски, застрял там, погрузив свой серебряный зуб в распахнутую дверь…
На улице собрался народ, все смотрели, как Петя, с искаженным лицом, рубит все, что попадалось под руку. Ирина, зажав рот рукой, прижалась к стене, по ее лицу текли слезы…
С тех пор и прозвали Ирин двор волчьей норой, называли Петра сумасшедшим, сторонились Петровых, как будто чумных.
Люди чувствовали, что есть что-то в произошедшем неправильное, дикое, странное, но никто не хотел выяснять, в чем тут дело. Жалко было терять время, вдруг подаренное судьбой на послевоенную жизнь…
…– Ир, ты не обижайся, – подловил женщину председатель, когда та шла домой. – Но вам бы съехать, а? Может, в город пойдешь, там вот на фабрику людей набирают…– и отвернулся, пряча глаза.
– А в чем дело? – Ира резко остановилась. – Я тут никому ничего не должна, и гнать меня из дома вы не имеете права!
– Ира, ты же знаешь, что только из уважения к Леониду мы не дали ход делу. Сын твой избежал наказания, мы его выгородили. Но народ жить с вами не хочет. Ну, что вы за семья такая! Не дом, а волчье логово! Позорите вы нас! Никита рассказал, что Петька твой опять ему вчера угрожал расправой. Уехать бы вам! Петя по скользкой дорожке пошел, увези его от греха!
– Что вы несете! – Ирина раскраснелась, прищурилась и презрительно усмехнулась. – Чем позорим?! Кто?
А потом, не дожидаясь ответа, развернулась и быстро пошла по тропинке домой.
Ей казалось, что все смотрят на нее осуждающе, зло и с ненавистью…
…Просто Никита умел мстить, мстить всем – Лёньке, Ирине, их сыну, счастью, что сумели построить тихо, незаметно, пока Никита влачил срок…
Месяца через два, когда стало совсем невмоготу, Ирина написала своему дальнему родственнику, Ивану Ивановичу. Тот долго не отвечал, раздумывал над тем, что, возможно, поселит у себя в деревне убийцу и его мать, но потом согласился приютить женщину. Петра он знал с детства и не верил, что парень может превратиться в такого зверя…
…– Петя! Петр! – Настя, накручивая кончик косички на палец, стояла у калитки соседей.
– Чего тебе? – Петр высунулся из окна и недовольно поглядел на девчонку. Надоела, все ходит вокруг, смотрит своими глазищами, улыбается.
– Пойдем на танцы! Ну, пожалуйста! – она надула губки и кокетливо наклонила головку.
– Нет, я занят. Уходи, Настька, не отвлекай!
– Ну, Петя, – Настя знала, что с мужчинами надо сначала лаской. Ей было очень нужно, чтобы Петька пришел именно с ней, иначе проиграет Настя спор, опозорится. – Мне одной боязно. Там ребята из другого села будут…
Но Петя только буркнул, чтобы уходила.
– И правду говорят, волчье логово! Сидят там у себя, никого не привечают! – обозлилась девчонка. – Мама! – крикнула она в окошко. – Мама, а соседи-то наши, Петровы эти, как звери, приехали в чужую деревню, дом чужой заняли, и огрызаются! Знать, черная душонка у них!
Марфа только поддакивала, замешивая тесто для праздничного пирога. У Игнатушки День Ангела, нужно отметить…
…Вечером в избе Игнатия собрались гости, сидели за столом, пели песни, водка лилась прозрачной лентой в рюмки, а из них – в горло уставших мужиков и разрумянившихся женщин.
Марфа все ластилась к мужу, но тот отталкивал ее, отворачивался.
– Ты чего, муж ты мне или нет? – рассердилась женщина. – Перед гостями позоришь меня. Противна стала, что ли?
– Нет, Марфа, отстань. Ну, не надо! – и хлопал стопку за стопкой, прокручивая в голове всю свою прожитую жизнь ‒ как на спор женился на Марфе, сварливой и колкой на язык женщине, как возненавидел ее уже через год жизни в одной избе. Войну вспоминал, даже завидовал сам себе, ведь тогда был свободным, сам с собой в ладу… И что тогда донес на командира, который в одном исподнем трусливо прятался в кустах, когда товарищей Игнатия, голых, купающихся в теплой речке, расстреливал ошалелый фашист, – не жалел. Угнали тогда этого командира, сгинул он, да и ладно…
Игнатий вышел на крыльцо, закурил.
В избе Ирины тускло горела лампочка. Было видно, что женщина сидит за столом, устало сложив перед собой руки.
Игнатий прищурился. Хорошая женщина эта Ирина, ловкая, работящая, с животиной как с родной разговаривает, местных детишек угощала леденцами… И красивая она ‒ взрослой, печальной красотой, которая заставляет сердце замереть, а потом трепетать, птицей обивая крылья о жесткие ребра.
Но никогда не пойдет Игнатий к ней, чтобы испытать свою судьбу. Никогда, потому что есть у него жена Марфа, дурная, сварливая баба, да сам уж виноват…
Тут Игнатий заметил, как на крыльцо Ириного дома кто-то поднялся. Мужчина. Чужой. Игнатий такого в деревне никогда не видел. Недавно рядом стали строить железную дорогу, может, оттуда пролез этот гость?
Игнатий услышал, как чужак постучал в дверь, как Ира, впустив его, ахнула, отпрянула вглубь избы…
…‒ Ну, вот я тебя и нашел! – Никита, осклабившись, присвистнул. – Ничего живешь, хорошо устроилась. Петр где?
Ирина бросила быстрый взгляд в окно, заметила огонек от соседской папиросы. Значит, она не одна!
‒ Уходи, Никита! Уходи, пока я людей не позвала. Оставь нас в покое. Зачем ты пришел?
‒ Как зачем? – Никита усмехнулся. – Наказывал мне давным-давно твой муж, если с ним что случится, позаботиться о тебе. А ты сбежала! Ну, не надо так, Ирочка!
Он пошел на женщину, широко расставив руки.
А Игнатий вдруг понял, откуда ему знаком глухой голос, что доносился из Иркиной избы. Командир! Точно! Тот самый бестолковый командир! Все ребята тогда погибли, все, до единого. И друг Игнатия, совсем еще мальчишка, веселый и рассеянный скрипач, все тогда смотрел удивленно на Игнатия, пока не ушел целиком под воду…
Мужчина отбросил папиросу, кубарем скатился с крыльца и бросился в соседскую избу. Тогда не получилось свести с Никитой счеты, выкрутился, видать, значит, можно попробовать сейчас.
Никита уже подошел к женщине вплотную, дыша на нее затхлым, махорочным перегаром.
‒ Ну, что ты!? Я же с добрыми намерениями! Я денег накопил, заживем!
Ира оттолкнула его, метнулась к двери и отскочила в сторону, увидев на пороге Игнатия.
‒ Вот и встретились! – улыбнулся сосед. – Не узнал меня, командир?..
…Игнатий обрушился на гостя всем своим весом, подмял его под себя и заломил назад руки.
‒ Ууу! – завыл Никита. – Нового хахаля себе нашла?! Ничего, я и с ним расправлюсь, как с твоим дурнем Леонидом!..
Ирина охнула, потом чуть слышно прошептала:
‒ Что? Что ты такое говоришь?! Значит, правду сказал Петя…
Ира закрыла глаза и опустилась на пол…
…Петр, красивый, улыбающийся, вышел из машины, открыл дверцу и подал невесте руку. Его Ленка, курносая, смешная, смущенно краснела под взглядами гостей.
Ирина, в новеньком голубовато-дымчатом, как небо в самую середину лета, платье, улыбнулась. Ее сын сегодня женился, женился на хорошей девушке, Ирине она очень понравилась…
Счастье, так надолго покинувшее их семью, вернулось снова, уселось за свадебным столом и хохотало детским, переливчатым смехом. Петя стал очень похожим на своего отца. Ире иногда казалось даже, что не сын, а муж стоит у окошка и смотрит невидящим взглядом за забор, на вспыхивающие искры долгожданной летней грозы…
И Лёня ведь был всегда рядом с ней, тихо бродил тенью за женой, а теперь, стоя за ее спиной, благословлял молодую семью. У Пети все будет хорошо, непременно!
Никита вскоре сел очередной раз в тюрьму, да так и не вышел на волю, испустив дух в волчьей норе своей тесной, душной камеры…
