Лето летело со скоростью скорого поезда, только что отцвела, затопив берег своим ароматом черемуха, и вот уже окрепли, собрались в кулачки размером с грецкий орех зеленые яблочки, подняли стесняющиеся головки скромные астры, чуть, еле заметно, только пробуя новый для себя цвет, зарумянилась рябина. Лиза не замечала времени, работа на пасеке закружила ее, да и нравиться стало ей это дело, даже пчелы уже не так пугали. Антон появлялся в доме все реже, все время крутился вокруг ульев, не приходил ни обедать, ни ужинать. Никодим вообще появлялся лишь изредка - прибежит, перепрыгивая через речку по камушкам по броду, поцелует жену, проверит все ли хорошо на пасеке, похлопает по спине Антона, и снова его нет. Из коротких рассказов мужа Лиза поняла - Марфе лучше не становится, она слабеет, они с Ниной все управление скитом взвалили на свои плечи и вздохнуть им некогда. А Сима день и ночь проводит у старухи, да с таким удовольствием, которое не свойственно маленьким девочкам ее возраста, на улице почти не появлялась. А если кто и увидит ее мельком, так и не узнает почти - девочка похудела, вытянулась за пару месяцев, наверное на голову, выскочит, пробежит по тропинке куда-то, видимо по заданию Марфы, посмотрит по сторонам огромными, прозрачными и темными, как глубокие омуты глазищами и исчезнет, как маленький призрак. Никодим рассказывал Лизе про дочь с легкой тревогой, но и с гордостью, было такое ощущение, что он даже немного побаивается девочку, как будто сторожится.
- Представляешь, Лизуш! Сима уже наизусть Марфин журнал выучила, про каждого нашего досконально знает, ничего и никого не путает. И смотрит так…. Прямо в душу, мне кажется от нее ничего не скроешь, правда, мала еще. А тут, Федора к ней привязалась, просила за нее словечко замолвить перед Ниной, вроде как на повинную напрашивалась. А она, Сима наша, посмотрела так, как будто насквозь просветила ее, и говорит тихонечко, шепотом, я почему знаю - Федора сама мне рассказала… Говорит: “Ты не плохая тетя, но рано тебе еще своей становиться. Не своя ты. Иди”. Та и пошла. Вот так вот. Скоро от девчонки ничего не скроешь, прямо рентген.
Лиза слушала мужа, впитывая каждое слово о дочери, ей было и приятно и страшновато, а, главное, она почему-то вдруг почувствовала себя защищенной. Странное это было чувство, необъяснимое, но оно было - как будто худенькие плечики дочери могут закрыть ее от бед, защитить, огородить.
- Она такая и родилась, Димка, не знаю, ты помнишь это? Как будто взрослая, особенная, мудрая. Такой и растет…
- Да, Лизонька. Ее Марфа ждала, говорила мне, что все жизнь ждала. Видишь, дождалась. Они похожи.
Лиза поежилась от этих слов мужа, но возражать не стала. Потому что возразить ей было нечего. Никодим был прав.
…
- Алиса Борисовна… Вы дома? Я на минуточку, лишь пару слов. Откройте
Алиса лениво встала с кровати, в последнее время она все делала через силу - работала, управлялась по дому, даже одеваться ей было лень, если бы не выходить, так так бы и ходила в теплой ночной рубахе - серой от редкой стирки, с оборванными неряшливыми кружевами, вытянутыми ниже пальцев рукавами. Несмотря на лето, она спала тепло одетой, под ватным одеялом и все равно мерзла. Даже рыжую свою копну, которая за эти годы стала густой и пышной, она заматывала в теплый платок, завязывая концы узлом на темени - так и ложилась в одинокую постель, ааааа, думала, все равно никто не видит. И все чаще ей хотелось забраться куда-нибудь вглубь скита, спрятаться в кусты погуще, и сидеть там, не выбираясь сутками. И никого не видеть. Молчать! Вот это - молчать, стало ее основным желанием, она все реже разговаривала с соседями, или отмалчивалась, или буркала что-то тихое, лишь бы отстали. Вот и сейчас, услышав осторожный стук в окно, Алиса недовольно откинула одеяло, нашарила ногами в толстых носках тапки, кинула взгляд на ходики - рано еще. Семь часов всего, не потемнело даже, жаль, спать бы лечь, а нет, шляются тут. Она дошаркала до окна, отодвинула занавеску и теплый августовский ветер, пахнущий цветами и сливами, обласкал ее холодное лицо, на мгновение вернув забытое чувство радости. За окном, согнувшись крючком, скомкав себя в районе впалой груди, как мятую бумагу, стоял Иван Михайлович. Он вглядывался в сумрак комнаты настойчиво, даже настырно, и Алиса поняла - не пусть его не получится. Она вздохнула, накинула на рубаху халат, потом подумала - все равно доить еще идти, одеваться придется - скинула халат и натянула платье, открыла дверь.
- Что-то вы рано прилегли, дорогая соседка! День еще, вон светло. А я вам конфет принес, сам такие люблю - с орешками. И кофе банку. Давайте выпьем по чашечке, все потом работать будет веселее. А?
Алиса хотела было вытолкать учителя взашей, но и это ей было лень, поэтому молча посторонившись, она пропустила его в дом. Иван Михайлович взгромоздил немаленькую сумку прямо на неубранный стол, смахнув с него крошки, вытащил из сумки плотный сверток, а потом разложил кульки и банки.
- Тут кофеек, сгущеночка, шоколадная паста. Из райцентра привез, все для вас. Чайничек -то поставьте. А я пока вот…
Он распаковал свой сверток, тряханул какой-то тряпкой, и Алиса с изумлением увидела - штаны! Он притащил зачем-то свои брюки. Она даже почувствовала какой-то чуждый запах - то ли пыли, смешанной с дешевым одеколоном, то ли еще чего-то сладковатого, тошнотного.
- Вот принес, чтоб вы помогли. Тут дырочка, заштопать бы? Не обидитесь?
Алиса обалдело смотрела, как учитель укладывает свои портки на ее рабочую тумбочку, потом сделала шаг вперед и попала прямо в его цепкие длинные лапы. Он сжал ее плечи до боли, вцепился, как паук, мелко зачмокал ее куда-то в висок и волосы.
- Утешить хочу тебя, горькая. Утешить только. ты не против?
Алиса молчала и не отворачивалась. Ей было лень. Она просто плыла по течению.