В русской классике XIX и начала XX веков масленице посвящено немало юмористических страниц. В те времена на масленицу ходили друг к другу в гости на блины, причем можно заметить, что блины наряду с другими намазками всегда намазывались зернистой икрой. По рассказам можно узнать о деталях быта и кухни той поры, о нравах, отношениях между людьми и многое другое, что отметит внимательный читатель. Есть что сравнить с нынешними временами.
А. П. Чехов. Глупый француз
Клоун из цирка братьев Гинц, Генри Пуркуа, зашёл в московский трактир Тестова позавтракать.
— Дайте мне консоме! — приказал он половому.
— Прикажете с пашотом или без пашота?
— Нет, с пашотом слишком сытно… Две-три гренки, пожалуй, дайте…
В ожидании, пока подадут консоме, Пуркуа занялся наблюдением. Первое, что бросилось ему в глаза, был какой-то полный благообразный господин, сидевший за соседним столом и приготовлявшийся есть блины.
«Как, однако, много подают в русских ресторанах! — подумал француз, глядя, как сосед поливает свои блины горячим маслом. — Пять блинов! Разве один человек может съесть так много теста?»
Сосед между тем помазал блины икрой, разрезал все их на половинки и проглотил скорее, чем в пять минут…
— Челаэк! — обернулся он к половому. — Подай ещё порцию! Да что у вас за порции такие? Подай сразу штук десять или пятнадцать! Дай балыка.. сёмги, что ли?
«Странно… — подумал Пуркуа, рассматривая соседа. — Съел пять кусков теста и ещё просит! Впрочем, такие феномены не составляют редкости… У меня у самого в Бретани был дядя Франсуа, который на пари съедал две тарелки супу и пять бараньих котлет… Говорят, что есть также болезни, когда много едят…»
Половой поставил перед соседом гору блинов и две тарелки с балыком и сёмгой. Благообразный господин выпил рюмку водки, закусил сёмгой и принялся за блины. К великому удивлению Пуркуа, ел он их спеша, едва разжевывая, как голодный…
«Очевидно, болен… — подумал француз. — И неужели он, чудак, воображает, что съест всю эту гору? Не съест и трёх кусков, как желудок его будет уже полон, а ведь придется платить за всю гору!»
— Дай еще икры! — крикнул сосед, утирая салфеткой масляные губы. — Не забудь зелёного луку!
«Но… однако, уж половины горы нет! — ужаснулся клоун. — Боже мой, он и всю сёмгу съел? Это даже неестественно… Неужели человеческий желудок так растяжим? Не может быть! Как бы ни был растяжим желудок, но он не может растянуться за пределы живота… Будь этот господин у нас во Франции, его показывали бы за деньги… Боже, уже нет горы!»
Читайте также Камень аметист в истории и украшениях
— Подашь бутылку Нюи… — сказал сосед, принимая от полового икру и лук. — Только погрей сначала… Что ещё? Пожалуй, дай ещё порцию блинов… Поскорей только…
— Слушаю… А на после блинов что прикажете?
— Что-нибудь полегче… Закажи порцию селянки из осетрины по-русски и… и… Я подумаю, ступай!
«Может быть, это мне снится? — изумился клоун, откидываясь на спинку стула. — Этот человек хочет умереть! Нельзя безнаказанно съесть такую массу! Да, да, он хочет умереть. Это видно по его грустному лицу. И неужели прислуге не кажется подозрительным, что он так много ест? Не может быть!»
Пуркуа подозвал к себе полового, который служил у соседнего стола, и спросил шёпотом:
— Послушайте, зачем вы так много ему подаёте?
— То есть, э… э… они требуют-с! Как же не подавать-с? — удивился половой.
— Странно, но ведь он таким образом может до вечера сидеть здесь и требовать! Если у вас у самих не хватает смелости отказывать ему, то доложите метрдотелю, пригласите полицию!
Половой ухмыльнулся, пожал плечами и отошёл.
«Дикари! — возмутился про себя француз. — Они ещё рады, что за столом сидит сумасшедший, самоубийца, который может съесть на лишний рубль! Ничего, что умрёт человек, была бы только выручка!»
— Порядки, нечего сказать! — проворчал сосед, обращаясь к французу. — Меня ужасно раздражают эти длинные антракты! От порции до порции изволь ждать полчаса! Этак и аппетит пропадет к чёрту, и опоздаешь… Сейчас три часа, а мне к пяти надо быть на юбилейном обеде.
— Pardon, monsieur1, — побледнел Пуркуа, — ведь вы уж обедаете!
— Не-ет… Какой же это обед? Это завтрак… блины…
Тут соседу принесли селянку. Он налил себе полную тарелку, поперчил кайенским перцем и стал хлебать…
«Бедняга… — продолжал ужасаться француз. — Или он болен и не замечает своего опасного состояния, или же он делает всё это нарочно… с целью самоубийства… Боже мой, знай я, что наткнусь здесь на такую картину, то ни за что бы не пришёл сюда! Мои нервы не выносят таких сцен!»
И француз с сожалением стал рассматривать лицо соседа, каждую минуту ожидая, что вот-вот начнутся с ним судороги, какие всегда бывали у дяди Франсуа после опасного пари…
«По-видимому, человек интеллигентный, молодой… полный сил… — думал он, глядя на соседа. — Быть может, приносит пользу своему отечеству… и весьма возможно, что имеет молодую жену, детей… Судя по одежде, он должен быть богат; доволен… но что же заставляет его решаться на такой шаг?.. И неужели он не мог избрать другого способа, чтобы умереть? Чёрт знает как дешёво ценится жизнь! И как низок, бесчеловечен я, сидя здесь и не идя к нему на помощь! Быть может, его ещё можно спасти!»
Пуркуа решительно встал из-за стола и подошёл к соседу.
— Послушайте, monsieur, — обратился он к нему тихим, вкрадчивым голосом. — Я не имею чести быть знаком с вами, но, тем не менее, верьте, я друг ваш… Не могу ли я вам помочь чем-нибудь? Вспомните, вы ещё молоды… у вас жена, дети…
— Я вас не понимаю! — замотал головой сосед, тараща на француза глаза.
— Ах, зачем скрытничать, monsieur? Ведь я отлично вижу! Вы так много едите, что… трудно не подозревать…
— Я много ем?! — удивился сосед. — Я?! Полноте… Как же мне не есть, если я с самого утра ничего не ел?
— Но вы ужасно много едите!
— Да ведь не вам платить! Что вы беспокоитесь? И вовсе я не много ем! Поглядите, ем, как все!
Пуркуа поглядел вокруг себя и ужаснулся. Половые, толкаясь и налетая друг на друга, носили целые горы блинов… За столами сидели люди и поедали горы блинов, сёмгу, икру… с таким же аппетитом и бесстрашием, как и благообразный господин.
«О, страна чудес! — думал Пуркуа, выходя из ресторана. — Не только климат, но даже желудки делают у них чудеса! О страна, чудная страна!»
Тэффи. Блин
Это было давно. Это было месяца четыре назад. Сидели мы в душистую южную ночь на берегу Арно. То есть сидели-то мы не на берегу, – где же там сидеть: сыро и грязно, да и неприлично, – а сидели мы на балконе отеля, но уж так принято говорить для поэтичности.
Компания была смешанная – русско-итальянская.
Так как между нами не было ни чересчур близких друзей, ни родственников, то говорили мы друг другу вещи исключительно приятные.
В особенности в смысле международных отношений.
Мы, русские, восторгались Италией. Итальянцы высказывали твёрдую, ничем несокрушимую уверенность, что Россия также прекрасна. Они кричали, что итальянцы ненавидят солнце и совсем не переносят жары, что они обожают мороз и с детства мечтают о снеге.
В конце концов мы так убедили друг друга в достоинствах наших родин, что уже не в состоянии были вести беседу с прежним пафосом.
– Да, конечно, Италия прекрасна, – задумались итальянцы.
– А ведь мороз, – он… того. Имеет за собой… – сказали и мы друг другу.
И сразу сплотились и почувствовали, что итальянцы немножко со своей Италией зазнались и пора показать им их настоящее место.
Они тоже стали как-то перешептываться.
– У вас очень много шипящих букв, – сказал вдруг один из них. – У нас язык для произношения очень лёгкий. А у вас все свистят да шипят.
– Да, – холодно отвечали мы. – Это происходит от того, что у нас очень богатый язык. В нашем языке находятся все существующие в мире звуки.
Само собой разумеется, что при этом приходится иногда и присвистнуть.
– А разве у вас есть “ти-эч”, как у англичан? – усомнился один из итальянцев. – Я не слыхал.
– Конечно, есть. Мало ли что вы не слыхали. Не можем же мы каждую минуту “ти-эч” произносить. У нас и без того столько звуков.
– У нас в азбуке шестьдесят четыре буквы, – ухнула я.
Итальянцы несколько минут молча смотрели на меня, а я встала и, повернувшись к ним спиной, стала разглядывать луну. Так было спокойнее. Да и к тому же каждый имеет право созидать славу своей родины, как умеет. Помолчали.
– Вот приезжайте к нам ранней весной, – сказали итальянцы, – когда всё цветёт. У вас ещё снег лежит в конце февраля, а у нас какая красота!
– Ну, в феврале у нас тоже хорошо. У нас в феврале масленица.
– Масленица. Блины едим.
– А что же это такое блины?
Мы переглянулись. Ну, как этим шарманщикам объяснить, что такое блин!
– Блин, это очень вкусно, – объяснила я. Но они не поняли.
– С маслом, – сказала я ещё точнее.
– Со сметаной, – вставил русский из нашей компании.
Но вышло ещё хуже. Они и блина себе не уяснили, да ещё вдобавок и сметану не поняли.
– Блины, это – когда масленица! – толково сказала одна из наших дам.
– Блины… в них главное икра, – объяснила другая.
– Это рыба! – догадался, наконец, один из итальянцев.
– Какая же рыба, когда их пекут! – рассмеялась дама.
– А разве рыбу не пекут?
– Пекут-то пекут, да у рыбы совсем другое тело. Рыбное тело. А у блина – мучное.
– Со сметаной, – опять вставил русский.
– Блинов очень много едят, – продолжала дама. – Съедят штук двадцать. Потом хворают.
– Ядовитые? – спросили итальянцы и сделали круглые глаза. – Из растительного царства?
– Нет, из муки. Мука ведь не растёт? Мука в лавке.
Мы замолчали и чувствовали, как между нами и милыми итальянцами, полчаса назад восторгавшимися нашей родиной, легла глубокая, тёмная пропасть взаимного недоверия и непонимания. Они переглянулись, перешепнулись. Жутко стало.
– Знаете, что, господа, – нехорошо у нас как-то насчёт блинов выходит. Они нас за каких-то вралей считают.
Положение было не из приятных. Но между нами был человек основательный, серьёзный – учитель математики. Он посмотрел строго на нас, строго на итальянцев и сказал отчётливо и внятно:
– Сейчас я возьму на себя честь объяснить вам, что такое блин. Для получения этого последнего берётся окружность в три вершка в диаметре. Пи-эр квадрат заполняется массой из муки с молоком и дрожжами. Затем всё это сооружение подвергается медленному действию огня, отделённого от него железной средой. Чтобы сделать влияние огня на пи-эр квадрат менее интенсивным, железная среда покрывается олеиновыми и стеариновыми кислотами, т. е. так называемым маслом. Полученная путём нагревания компактная тягуче-упругая смесь вводится затем через пищевод в организм человека, что в большом количестве вредно.
Учитель замолчал и окинул всех торжествующим взглядом.
Итальянцы пошептались и спросили робко:
– А с какою целью вы всё это делаете?
Учитель вскинул брови, удивляясь вопросу, и ответил строго:
– Чтобы весело было!
А.Аверченко. Широкая масленица
Кулаков стоял перед хозяином гастрономического магазина и говорил ему:
– Шесть с полтиной? С ума сойти можно! Мы, Михайло Поликарпыч, сделаем тогда вот что… Вы мне дайте коробку зернистой в фунт, а завтра по весу обратно примете… Что съедим – за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот гость нужный на блинах будет, так для гостя, а?
«Чтоб тебе лопнуть, жила!» – подумал хозяин, а вслух сказал:
– Неудобно это как-то… Ну, да раз вы постоянный покупатель, то разве для вас. Гришка, отвесь!
Кулаков подвел гостя к столу и сказал, потирая руки:
– Водочки перед блинами, а? В этом удивительном случае хорошо очищенную, а? Хе-хе-хе!..
Гость опытным взглядом обвел стол.
– Нет-с, я уж коньячку попрошу! Вот эту рюмочку побольше.
Хозяин вздохнул и прошептал:
– Как хотите. На то вы гость.
И налил рюмку, стараясь недолить на полпальца.
– Полненькую, полненькую! – весело закричал гость и, игриво ткнув Кулакова пальцем в плечо, прибавил: – Люблю полненьких!
– Ну-с… ваше здоровье! А я простой выпью. Прошу закусить: вот грибки, селедка, кильки… Кильки, должен я вам сказать, поражающие!
– Те-те-те! – восторженно закричал гость. – Что вижу я! Зернистая икра, и, кажется, очень недурная! А вы, злодей, молчите!
– Да-с, икра… – побелевшими губами прошептал Кулаков. – Конечно, можно и икры… Пожалуйте вот ложечку.
– Чего-с? Чайную? Хе-хе! Подымай выше. Зернистая икра хороша именно тогда, когда ее едят столовой ложкой. Ах, хорошо! Попрошу еще рюмочку коньяку. Да чего вы такой мрачный? Случилось что-нибудь?
Хозяин придвинул гостю тарелку с селедкой и страдальчески ответил:
– Жизнь не веселит! Всеобщий упадок дел… Дороговизна предметов первой необходимости, не говоря уже о предметах роскоши… Да так, к слову сказать, знаете, почем теперь эта зернистая икра? Шесть с полтиной!
Гость зажмурился.
– Что вы говорите! А вот мы ее за это! На шесть гривен… на хлеб… да в рот… Гам! Вот она и наказана.
Хозяин сжал под столом кулаки и, стараясь улыбнуться, жизнерадостно воскликнул:
– Усиленно рекомендую вам селедку! Во рту тает.
– Тает? Скажите. Таять-то она, подлая, тает, а потом подведет – изжогой наделит. Икра же, заметьте, почтеннейший, не выдаст. Блаагороднейшая дама!
– А что вы скажете насчет этих малюток? Немцы считают кильку лучшей закуской!
– Так то немцы, – резонно заметил гость. – А мы, батенька, русские. Широкая натура! А ну, еще… «Черпай, черпай источник! Да не иссякнет он», – как сказал какой-то поэт.
– Никакой поэт этого не говорил, – злобно возразил хозяин.
– Не говорил? Он был, значит, неразговорчивый. А коньяк хорош! С икрой.
Хозяин заглянул в банку, погасил в груди беззвучный стон и придвинул гостю ветчину.
– Вы почему-то не кушаете ветчины… Неужели вы стесняетесь?
– Что вы! Я чувствую себя как дома! «Положим, дома ты бы зернистую икру столовой ложкой не лопал», – хотел сказать вслух Кулаков, но подумал это про себя, а вслух сказал:
– Вот и блины несут. С маслом и сметаной.
– И с икрой, добавьте, – нравоучительно произнес гость. – Икра – это Марфа и Онега всего блинного, как говаривал один псаломщик. Понимаете? Это он вместо Альфы и Омеги говорил… Марфа и Онега! Каково? Хе-хе!
Потом гость тупо посмотрел на стол и удивленно воскликнул:
– Черт возьми! Икра, как живая. Я ее придвигаю сюда, а она отодвигается туда… Совершенно незаметно!
– Неужели? – удивился печальный хозяин и прибавил: – А вот мы ее опять придвинем.
И придвинул грибки.
– Да это грибки, – добродушно сказал гость.
– А вы… чего же хотели?
– Икры. Там еще есть немного к блинам.
– Господи! – проскрежетал Кулаков, злобно смотря на гостя.
– Что такое?
– Кушайте, пожалуйста, кушайте!
– Я и ем.
Зубы хозяина стучали, как в лихорадке.
– Кушайте, кушайте!! Вы мало икры ели, еще кушайте… Кушайте побольше.
– Благодарю вас. Я ее еще с коньячком. Славный коньячишка.
– Славный коньячишка! Вы и коньячишку еще пейте… Может быть, вам шампанское открыть, ананасов, а? Кушайте!
– Дело! Только вы, дружище, не забегайте вперед… Оставим место и для шампанского, и для ананасов… Пока я – сию брюнеточку. Кажется, немного еще осталось?
– Куш… кушайте! – сверкая безумными глазками, взвизгнул хозяин.
– Может, столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы стесняетесь – кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может, вам нравится моя новая шуба? Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку! Забирайте стулья, комод, зеркало… Деньги нужны? Хватайте бумажник, ешьте меня самого… Не стесняйтесь, будьте как дома! Ха-ха-ха!!
И, истерически хохоча и плача, Кулаков грохнулся на диван. Выпучив в ужасе и недоуменье глаза, смотрел на него гость, и рука с последней ложкой икры недвижно застыла в воздухе.
А.П.ЧЕХОВ О БРЕННОСТИ
Надворный советник Семен Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины... Перед ним, как перед полководцем, осматривающим поле битвы, расстилалась целая картина...
Посреди стола, вытянувшись во фронт, стояли стройные бутылки. Тут были три сорта водок, киевская наливка, шатолароз, рейнвейн и даже пузатый сосуд с произведением отцов бенедиктинцев. Вокруг напитков в художественном беспорядке теснились сельди с горчичным соусом, кильки, сметана, зернистая икра (3 руб. 40 коп. за фунт), свежая семга и проч. Подтыкин глядел на всё это и жадно глотал слюнки...
Глаза его подернулись маслом, лицо покривило сладострастьем...
— Ну, можно ли так долго? — поморщился он, обращаясь к жене. — Скорее, Катя!
Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами... Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки...
Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной... Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился... Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот...
Но тут его хватил апоплексический удар.
++++++++++++++++++++++++++++++++
