- Господи, как же время пролетело, миленький. Опять тебе ехать, прямо беда ведь. Дим… А, Димочка… Может, останешься?
Никодим сурово посмотрел на жену, но в сердитую гримасу губы он складывал через силу, в глазах прыгали чертики-смешинки. Уложив в короб очередной пласт тяжелого, как камень и золотого, как старый янтарь воска, он обтер руки о чистую холстинку, взял в ладони Лизино лицо, прикоснулся губами к тому местечку высокого, по девичьи гладкого лба, где у нее курчавились рыжие шелковистые колечки, и Лиза вдохнула теплый аромат, всегда идущий от мужа - меда, прополиса, воска и еще чего-то нежного, теплого, родного.
- Лизуш… Ты вещи соберешь, сложишь, и я за тобой приеду. Сколько надо тебе, чтоб уложить все? Дней пять? Неделю?
Лиза оперлась спиной на толстый и теплый от ласкового сентябрьского солнца березовый ствол, закинула голову, глядя в небо. Высоко, в уже немного выцветшей, как детская простынка, светло-голубой си'ни черным пунктиром прочертила небо стайка каких-то птиц. И так грустно выглядела эта их небесная дорожка, что у Лизы навернулись слезы на глазах, но она не позволила им пролиться, остановила усилием воли, улыбнулась.
-т Могли бы и вместе уехать. Неужели это так срочно - примчаться тебе туда именно завтра. Там народу море, уж тетку парализованную могли бы и сами принять. Ты-то к чему там?
Никодим тоже поднял голову, засмотрелся на птичью стаю, стоял так долго-долго, думал о чем-то. Потом обнял Лизу за плечи, повел к дому.
-Ты же, маленькая, не одна здесь останешься, Майма с тобой, Петяй тоже. Они, кстати, уезжать не хотят, до конца сезона здесь жить будут. И Назар с Катькой не хотят - или ты Назара не оставишь?
Лиза послушно позволила себя увести, смирилась, только сказала печально
- Ладно. Недельку потерплю, так и быть уж. А Назара с Катькой я заберу, что им тут делать? Антон уехал, девочку оставил, даже не приехал ни разу, странный такой. Доверил дочку чужим и не волнуется.
Никодим свел брови, эта речь жены ему не понравилась, он придержал ее за руку, сказал тихо
- Ну, мы с тобой тоже дочь на Марфу оставили, ничего ведь… Здесь Лиза люди друг другу доверяют, и коль Антон оставил девчонку, доверил нам, значит у него есть на это причины. Он, между прочим, снова на пасеку возвращается, меня заменит до конца работ. Просил Катьку не забирать, помощница она ему. Да и Назар… Давай оставим их, Лиза. Им тут хорошо.
Лиза промолчала, быстро скрылась за дверью дома, засуетилась с ужином. Ей впервые не хотелось соглашаться с Димкой, вот прямо поперек души его слова встали, как кость в горле. Но она уже привыкла не противиться мужу, как сказал, так и должно быть. И она покорно опустила голову.
…
Никодим медленно шел по тропке к столовой. Он уже скучал по своей рыженькой, мысленно гладил ее по округлившемуся животику, касался губами теплого, нежного плеча, вдыхал фиалковый аромат шелковых кудряшек. Но ослушаться Марфу было немыслимо, и успокаивала его одна лишь мысль - через пяток дней он заберет жену с пасеки, а может быть и раньше. Время быстро пройдет.
У столовой толпился народ - на полянке с уже пожухшей, плохо скошенной травой образовался широкий круг - люди внимательно слушали того, кто в центре. Подойдя поближе, Никодим понял - слушали мать. Марфа сидела, как королева - на высоком, старинном дубовом стуле, опираясь на мощную резную палку и что-то громко и резко говорила. Что конкретно, Никодим не слышал, но голос матери звучал отрывисто и зло, люди опустив головы смотрели себе под ноги - стыдились. Когда Никодим подошел к кругу вплотную, Марфа уже закончила свою речь, тяжело встала, опираясь на палку, и пошла по живому коридору, глядя вперед. Народ быстро растекся по сторонам, прямо впитался в землю, и через минуту полянка была пустой. Лишь Нина, пыхтя, тащила стул к крыльцу, а Сима мела песок перед домом огромной метлой.
- Что случилось? Нин? А?
Нина, с трудом взгромоздила стул на первую ступеньку, перевела дух, глянула на Никодима
-Марфа сегодня впервые вышла, мозги народу прочищает. А то расслабились, волю почуяли. Пара девок в мир собрались, излечились, коровищи. Она их не держит, правда, говорит, что каждый сам решает, когда уйти. Но порядок наводит, как раньше. Аж поджилки дрожат от ее науки.
Никодим отнял у нее стул, поднял его на крыльцо, открыл дверь в сени. А оттуда, как будто ею выстрелили из пращи вылетела Федора. На ступеньках она запуталась в длинной юбке, чуть было не упала, но удержалась, вцепившись крепкими тонкими пальцами в рукав Никодима.
- Мать сегодня привезут. Выехали уже. Марфа велела ее в домик при столовой поселить, и меня туда выперла. А я уж при школе привыкла. Что делать-то?
Никодим выпростал рукав, покачал головой
- Что значит, что делать? Твою мать привозят, тебе и ухаживать за ней. Не понял, что ты имеешь ввиду?
Федора скривила губы, слетела вниз по ступенькам, фыркнула
- Ну, не знаю. То кричат - школой занимайся, то от школы за километр гонят. Она, кстати, тебе велела мать мою устроить. Так что вдвоем будем возиться. А жена твоя, что? Не приехала?
Никодим покачал головой, открыл дверь и скрылся в темной прохладе сеней.
…
Носилки с женщиной несли два здоровенных мужика. Они были мирскими, незнакомыми, от них даже пахло чужаками - мощно, сильно, неприятно. Женщины вели носами, как растерявшиеся кошки, отводили глаза, но все равно бросали короткие взгляды - уж больно чудно и странно смотрелась процессия. Женщина на носилках выглядела мертвой - у нее была иссиня-бледная кожа, заострившийся нос, меловые губы… И только глаза. Остановившиеся, смотрящие в одну, только ей видимую точку, прячущуюся где-то среди желтых крон… И адски, огненно черные… И от этого взгляда у Никодима вдоль позвоночника разлился ледяной холод.\