«Кафырин. Я хочу напомнить всем начало нашего ринга. Вернитесь мысленно на полтора часа назад — полное равнодушие большей части присутствующих. Помните? И сравните с ощущением, которое мы только, что пережили. Значит, контакт и взаимопонимание устанавливаются. Будьте внимательны и осторожны — не нарушьте его!
Зритель. Мне тут иногда казалось, что сейчас раздастся крик «Бей их!» — и пойдет стенка на стенку. О чем мы спорим? Неужели бывает бескризисное творчество или кто-то будет утверждать, что жанра бардовской песни не существует? В любом творчестве есть подъемы и спады. Разве здесь собрались противники авторов-исполнителей? Поднимите руку, кто против этого жанра! Все «за»! Дорогие друзья, дорогие наши авторы-исполнители, здесь все «за», все желают вам, чтобы вы сделали еще больше и лучше. И только поэтому идут споры. А вы почему-то не хотите понять нас, отбиваетесь.
Зрительница. Можно мне? Я, наверное, представительница самой молодой здесь части аудитории — мне восемнадцать лет. У меня вопрос к бардам. Вы можете отразить наши проблемы? Мы в перерыве разговаривали с Евгением Клячкиным, и он сказал, что не берет на себя смелость сделать это. А мы нуждаемся в вашей помощи. Вы поймите нас правильно, мы не хотим жить только роком. В бардовской песне, мы чувствуем это сегодня, души больше.
«Ни горе, на горочке стоит колоколенка...».
Зрительница. Я согласна с моей подругой. Почему вы поете только для своего круга? Вы как бы замкнулись в себе. А мы, наши проблемы? Почему вы не поете о том, что творится с моим поколением? Вас это не касается? Или вы делаете вид, что ничего не замечаете?
Розенбаум. Проблемы молодежи — любовь, трусость, ненависть?
Зрительница. Не только это. У нас еще наркомания, бездуховность, моральное падение, разрушение всех идеалов, которые вы, взрослые, внушали нам с детства. Почему так тянутся к року? Там хоть немножко говорится о том, чем больно наше поколение. Но эта музыка только ожесточает. Вы же, мне кажется, помогли бы нам разобраться в жизни — вы старше и мудрее. Но вы отвернулись от нас! Вы поете только о каких-то высоких ценностях, которыми дорожит ваше поколение. Но мы-то этого понять не в состоянии! Неужели вы слепы?
Розенбаум. Тихо, тихо! Я врач «Скорой помощи». Я не могу спокойно видеть девушку, близкую к истерике. Я хочу помочь ей... Успокойтесь, ради бога! Может, и мы когда-нибудь напишем о наркомании. Но сейчас нас интересуют действительно другие проблемы, и тоже важные, как мне кажется, для восемнадцатилетних. Я сейчас вам спою песню, и то, как на нее реагирует молодежь на концертах, причем именно вашего возраста, мне очень дорого.
«В пальцы свои дышу: не обморозить бы!
Снова к тебе спешу Ладожским озером.
Долго, до утра, в тьму зенитки бьют
И в прожекторах «юнкерсы» ревут.
Пропастью до дна раскололся лед.
Черная вода — и мотор ревет:
«Вправо!»
Ну, не подведи! Ты теперь один —
Правый.
Фары сквозь снег горят — светят в открытый рот:
Ссохшийся Ленинград корочки хлебной ждет.
Вспомни-ка простор шумных площадей.
Там теперь не то — съели сизарей.
Там теперь — не смех, не столичный сброд.
По стене на снег падает народ:
Голод.
И то там, то тут в саночках везут
Голых...
Не повернуть руля — что-то мне муторно...
Близко совсем земля, ну что же ты, полуторка!
Ты глаза закрой, не смотри, браток.
Из кабины — кровь, да на колесо —
Ало...
Их еще несет, а вот сердце — все,
Стало».
Из конспекта Алексея Румянова:
«Прошибает Розенбаум, прямо в самую точку: «...съели сизарей», «... в саночках везут голых»...
Там, в телестудии, наверное, не утерпел бы — кинулся, обнял. А может, и слезу не сдержал, как тот молодой офицер, что крупным планом во весь экран. А вот дома — надо же! В какой-то момент показалось: работает-то профессионал. Патологоанатом. Словно-человеческие души препарирует, а вместо скальпеля в руках гитара. Да нет, что это я... Померещилось, наверное, от избытка чувств».
Дополнение к конспекту. Из письма челябинского врача Л.Некрасовой:
«Потрясли лица. Молодые, старые. Их глаза — боль души, звучащая в песнях о войне, которые я слушала вместе с сидящими в студии, совершенно забыв, что от Ленинграда меня отделяет Уральский хребет».
Дополнение к конспекту. Из письма главного режиссера Театра оперы и балета в Донецке Е. Кушакова:
«Камера много раз показывала плачущие лица. На рок-концертах разве такое увидишь? Мне могут возразить: сентиментальность это. Но как нужна она в наш век практицизма и отчужденности! Будите доброту всеми силами, чтобы возник хоть относительный баланс между добром и злом. Думаю, что эту высокую миссию барды смогли выполнить только благодаря атмосфере «Музыкального ринга», обострившей чувства для восприятия настоящего искусства».
Дополнение к конспекту. Из письма московской журналистки А. Рыковой:
«Когда увидела лица слушающих песню о блокадном Ленинграде, все сразу стало понятно. Придет и уйдет рок, может быть, вернется твист или шейк, а может быть, что-нибудь и более причудливое, но настоящие ценности, дорогие нашей нации, навсегда останутся. Может, это и есть одна из самых важных проблем — не подражать и не заимствовать, а иметь свое собственное и всем одинаково нужное. Ведь как слушали песню и молодые и старые! В глазах — вся наша история, словно в зеркале».
После песни Леонида Сергеева о взводном и «Блокадного вальса», который действительно был воспринят на едином дыхании, в ринговский аудитории что-то изменилось. Барьер, разделявший зрителей в студии и гостей на ринге, не рухнул, нет. Но словно бы стал ниже. Казалось, те и другие наконец увидели друг друга. Увидели, хотя еще не услышали, и заговорили на более близком языке, стараясь лучше понять друг друга.
«Зритель. Песни Александра Розенбаума и других авторов-исполнителей предназначены для уже добрых, уже хороших, уже высоконравственных людей. А как же та улица, про которую, к сожалению, все барды забывают?
Зрительница. Пусть сначала улица дорастет до авторской песни! А барды не должны опускаться до уровня ребят из подворотни.
Зритель. К сожалению, тех, кто на улице, завоевывает «хэви метал». Там и форма ярче, и романтика в атрибутике, и децибеллов столько, что получаешь заряд энергии, — вот только не для добра, а для насилия. Почему же барды не хотят вступить в противоборство с ними за души юных?
Зрительница. Ваши высокопарные слова о противоборстве неуместны, потому что улица гонится именно за той музыкой, которая пропагандирует насилие. Для этих ребят в агрессии и заключена романтика. Для них в музыке важен напор. А в бардовской песне главное — слова, которые ваша улица расслышать не способна. Может, станут ребята постарше — что-то и поймут.
Зритель. Получается, что эту молодежь надо бросить на произвол судьбы? Я вот представляю дискотеку Дворца культуры Ижорского завода. Там сотни ребят, которых, я знаю, не заманишь на концерт бардовской песни. Что ж, мириться с этим?
Зрительница. Но при чем здесь сами барды? Это задача воспитательных учреждений — прививать людям вкус.
Зритель. Как — воспитательных учреждений? А барды что, не воспитатели? Кто же они тогда, если, смотрите, сегодня в зале им удалось совершить переворот в душах многих молодых!
Зрительница. У меня просьба от тех, кто сегодня кое-что понял: вы должны бороться за то, чтобы ваша песня, которая будит наши гражданские чувства, делает нас людьми, — чтобы эта песня до нас дошла!»
Из конспекта Алексея Румянова:
«Молодец девчонка! Что барды хотят законсервироваться в своей среде — факт. А молодым и правда их песни нужны.
...Дело идет к концу. Вы знаете, я где-то с середины передачи даже магнитофон включил. Потом прослушаю, может, еще напишу.
Я вообще-то не собирался смотреть, на фильм по другой программе настроился. Но дай, думаю, гляну так, из любопытства, что эти барды на «Музыкальном ринге» делать собираются.
Нет, вы, ленинградцы, честное слово, молодцы. Сроду не писал ничего подобного. Никуда».
И еще дополнения к конспекту.
Из письма московского инженера, сотрудника МВТУ имени Н. Э. Баумана Александра Идрисова:
«Вспоминаю истошно кричащую в микрофон девушку, очень похожую на школьного, профсоюзного или комсомольского работника. Она требовала от Розенбаума и от всех бардов песен о проблемах молодежи, остросоциальных песен. А я подумал, что за всем этим криком, судя по ее возрасту, скрывается одно желание, огромное и понятное, — ей нужны «алые паруса». И, скорее всего, песню, способную затронуть ее душу, сможет написать только тот человек, который найдет общий язык с ее сверстниками, если он захочет понять их, а не будет впадать в амбицию. Вообще все, что творилось у вас на ринге в этот раз, показало, как важно отцам и детям общаться чаще».
Из письма Ольги Световой (Иркутск):
«Отцы и дети? Авторская песня и коллективный урок? Те и другие получили его сегодня в эфире. Нам, «старикам», есть о чем подумать. А тех, кто выступал против бардовской песни, простим за молодость».
Но пусть не будет у читателя иллюзии, что на этот раз мы получили в основном восторженные письма. Совсем нет. Других было если не больше, то вполне достаточно для того, чтобы на какое-то время вывести творческую группу «Музыкального ринга» из рабочего состояния. Ведь на телевидение приходили не только письма с выражением неудовольствия. Приходили еще и копии протестов, посланных в Министерство культуры, обком, горком и прочие высокие инстанции. Почту эту к конспекту Алексея Румянова добавлять не хочется, но и вовсе без нее обойтись нельзя. Ведь ожесточенное неприятие передачи с бардами — тоже реальность и какая-то краска в картине нашей жизни того периода, о котором я рассказываю. Поэтому выношу такие письма как бы за скобки главы. Итак...
«Странное впечатление оставил этот «Ринг». И не потому, что он больше напоминал корриду, а потому, что публика там молодняк и во многом люди дремучие и темные в отношении всего, что выходит за рамки «тяжелого металла», «новой волны» или «брейк-данса». Стоит только вспомнить эту жутковатую молодую особу, устроившую Розенбауму директивный разнос в худших традициях недоброй памяти прошлого. Будто не было ничего — ни перестройки, ни гласности, ни «Покаяния», ни статей и фильмов о Высоцком, а есть только цепные псы несвободы, злобно рычащие на любое проявление таланта и интеллекта. Страшно, как в лесу...».
Автор этого письма — Г. Г. Лахути, главный специалист проектного института «Гипротеатр» Министерства культуры СССР, 49 лет.
Следующее письмо написано тридцатипятилетней москвичкой Т.Ю. Юленковой:
«Возмущение, негодование, гнев — вот чувства, которые владели мною во время вашей передачи, посвященной авторской песне. Как хотелось спросить: зачем? Зачем нужна ваша передача? Зачем пришли эти люди в студию? Слушать?
Нет! Они пришли спорить!!!
Вы доспорились, товарищи, до того, что обвинили бардов в нежелании петь о наркомании, проституции. Вам бы очень хотелось, чтобы и с эстрады пели об этом. Газет и журналов вам теперь мало!.. Прекрасно! Как будет довольна ваша публика — проблемная песня о проституции!
Авторская песня была уже тогда, когда не было вашего «Ринга». Она есть, несмотря на ваш пресловутый «Ринг»! И она будет, черт возьми, даже тогда, когда в помине не будет ни вас, ни вашего «Ринга»!!!»
Возмущенный нами зритель И. С. Тищенко уже пенсионер, живет в городе Куйбышеве. Приведу несколько строк из его сердитого письма:
«Как смел «Ринг» посягнуть на святая святых — бардовскую песню?! Подвергнуть разбору творчество этих бескорыстных людей, усомниться в актуальности их сегодняшних тем? И кому позволили суд вершить — этим недоумкам «рокерам» и «металлистам», всему этому сброду, с которым порядочные люди и дела-то иметь не должны!»
Вот такие письма... Да что письма — были и угрозы авторам «Ринга» по телефону, словно в детективе. Как ни странно, иные поклонники бардов оказались куда воинственнее металлистов.
И тут во время очередного дежурства по «Телекурьеру» узнаю, что в Ленинграде проходит Всесоюзный слет любителей авторской песни. Приезжаю без приглашения, нарушая свой же принцип — работать в «Телекурьере» исключительно по вызовам телезрителей.
Со сцены объявляют:
— К нам приехал «Телекурьер» и его ведущая Тамара Максимова.
В полной тишине выхожу на сцену и со своей изломанной ринговской интонацией произношу:
— Добрый вечер!
Здесь это сейчас звучит как вызов, и в ответ тут же раздаются свист и выкрики:
— Долой «Музыкальный ринг»!..
По красному глазку камеры вижу: телеоператор съемку не останавливает. Поэтому решаю продолжать в ринговском стиле, как бы не обращая внимания на бурную реакцию зала:
— Конечно, так «Телекурьер» не встречали даже металлисты, к которым в прошлую субботу мы ездили по вызову их родителей. Но я хочу, несмотря на ваши протесты, выполнить свою миссию до конца и прочитать вам строки из письма, ради которого сегодня сюда и приехала. Потому что уверена: написанное на этих шестнадцати страницах для каждого из вас должно значить не меньше, чем для меня.
И я достала листочки в клеточку, которые до сих пор храню как реликвию, как знак маленькой победы нашего «Ринга».
«Пишу вам от имени той самой страшной «улицы», которой все так боятся, от которой шарахаются с ужасом и за частичку человечества не считают. Кроме меня в нашей компании 14 человек, средний возраст 16—19 лет, я самая младшая. Зовут меня Женя, учусь в 10-м классе. Вашу последнюю передачу смотрели все вместе, в бункере. Собрались, как всегда, вечером и в предвкушении «Ринга» расселись на полу. Только когда узнали, что будут барды, хотели сразу ящик выключить.
...Но вот начался второй раунд, и такая тишина воцарилась, какой не было с начала существования нашей команды (3 года). Скажу честно, о бардах мы всегда думали как о надоевших халтурщиках. Боже мой, как мы ошибались!!!
Клячкин, Сергеев, Федоров, Розенбаум потрясли нас. Мы открыли для себя новый мир. Если выражаться на нашем жаргоне, это был тот самый кайф, который волнует, и успокаивает, и приподнимает одновременно. Когда запел Леонид Сергеев о войне, у нас с Катькой (нас всего две девушки в компании) глаза стали на мокром месте, а уж когда Розенбаум начал о блокаде, мы просто плакали, плакали в три ручья. У меня еще никогда не было таких ощущений, как сегодня. Эти слезы облегчают, заставляют смотреть сквозь них на мир честнее и человечнее. Мы с Катькой своих слез не стеснялись. Уверена, был бы в бункере свет потушен, парни бы тоже плакали. Когда «Ринг» закончился, они боялись взглянуть друг на друга, на нас, прятали глаза (поэтому поскандалили из-за включения света, поэтому слишком много скурено было сигарет)... А может, просто переживали из-за того, что так налетели некоторые там, на «Ринге»: «Улица! Безграмотная! Забитая! Она ничего не понимает! Это не люди!»
Да поймите же вы в конце-то концов, что мы самые обыкновенные парни и девушки, каждый со своим восприятием и характером. И не надо считать, что мы хуже вас, что мы серое стадо, которое должно еще «дорасти» до бардов. Как мы устали уже от всего этого! Мы только тем отличаемся от своих сверстников, что чувствуем себя взрослее и не хотим принимать решений «на поводке». Мы стараемся найти свою точку опоры в жизни и отстаиваем свое мнение, иногда, правда, с помощью кулаков, когда слов не хватает. Нас не нужно опекать и кормить с ложечки. Не нужно думать за нас и решать, чем еще этаким напичкать наши головы. Это только обозляет.
...К кому это я обращаюсь? Один «Ринг» нас вроде и понимает. Да еще барды смогли бы понять, я уверена, но не очень-то хотят приблизиться к улице. Впрочем, для нас все равно великое счастье знать теперь, что есть на свете люди, говорящие душой...».
Послание из «бункера» я прочитала не целиком: как-никак шестнадцать страниц страстной исповеди — не для декламации в такой обстановке. Да и оператор давно делал шак — «закругляйся!». Я молча ушла со сцены, и тут зал взорвался аплодисментами. Участники слета вдруг запели один из бардовских гимнов — «Атланты». Для меня все это было как знак примирения.
Маленькая телевизионная драма с благополучным финалом была зафиксирована на пленке и вечером промелькнула в калейдоскопе еще двадцати пяти микросюжетов, отснятых нами в тот же день для «Телекурьера».
А за кадром осталось еще множество исповедей, присланных зрителями, молодыми и далеко не юными, после передачи с бардами.
