В «сервантесоведении» - да, есть даже такой термин, - кипят нешуточные страсти о конфессиональном мировоззрении автора Дон Кихота и его идеологических ориентирах. Целый ряд исследователей увидели в нем писателя «Тридентского собора и католической контрреформации». Испанский историк Рикардо дель Арко писал, что «Сервантесу было ненавистно все то, что было ненавистно Святой Инквизиции: еретики, ренегаты, мориски». Еще один испанский профессор Франсиско Мальдонадо де Гевара уверял, что у Сервантеса нет «ни одной строго некатолической мысли». Чезаре де Лоллис автор опуса «Сервантес-реакционер», считал, что «Сервантес на всем протяжении своего творчества стремился угождать Святой Инквизиции» … и т.д. и т.п.
Насколько соответствуют такие точки зрения творчеству Сервантеса можно судить по 6-ой главе первой части «Об искусном и великом следствии, произведенном священником и цирюльником в библиотеке нашего остроумного идальго». Содержание главы – это откровенная ирония и сатира над действующими в то время порядками цензуры книг.
Первым делом ключница бежит за чашей святой воды и пучком иссопа, чтобы окропить комнату. Символика иссопа – очищение, по библейским традициям его использовали как кропило при обрядах очищения. В псалме Давида 50.9 говорится «окропи меня иссопом, и буду чист, смой меня, и буду белее снега».
А дальше все происходит в лучших традициях цензуры книгопечатания. Церковь и власть стремились контролировать книгопечатание как один из наиболее важных информационных каналов. Под строгим контролем и надзором находились все участники процесса книгоиздания – авторы, издатели, типографии, книготорговцы и даже читатели, которым не дозволялось иметь в доме недозволенную литературу. Книги подвергались различным формам проверки, этим занимались как представители церковной власти, так и светской.
Начало положил в 1501 году папа Александр VI, который ввел цензуру, обязав городские власти взять под контроль содержание книг. Папа Римский Лев X в 1515 году заявлял:
«Желая, чтобы дело печатания книг счастливо процветало, мы устанавливаем и повелеваем, дабы впредь и на вечные времена никто не смел печатать книги без предварительной их проверки и собственноручного письменного одобрения нашим викарием, епископом или инквизитором».
Кардинал Караффа в 1543 году запретил как книгопечатание, так и продажу любых произведений, вне зависимости от их содержания без разрешения Инквизиции. И уже в 1559 году был опубликован первый «Индекс запрещенных книг», содержавшего сотни имен авторов.
Но светские власти даже опередили церковные. В 1529 году король Англии Генрих VIII первым из королей опубликовал подобный список, во Франции аналогичный «гид» по неправильной литературе появился в 1545 г.
Карл V, король Испании в 1529 году постановил, чтобы
«никто не смел отныне печатать, или переписывать, продавать, покупать, распространять, хранить, держать у себя или получать, обсуждать публично или тайным образом книги, писания и учения еретиков, осужденных церковью».
Разрешения на издание и распространение ставилось на рукописи и часто воспроизводилось на титульных листах книг. Книги, прошедшие цензуру, печатались с пометкой «никаких препятствий» или «да будет напечатано» на титульном листе. В Англии встречались такие пометки как «Напечатано и разрешено, согласно порядку, установленному инструкциями ее величества» или «Просмотрено и разрешено» и т.п.
Кроме полного запрета у авторов, не прошедших цензуру, иногда была возможность исправиться. Если, по мнению цензоров, требовались исправления, а не безусловный запрет, то в таких случаях книга заносилась в «Индекс» с пометками «donec corrigatur» (запрещено, если не исправлено) или «donec expurgetur» (запрещено, если не очищено). Списки исправлений публиковались в особом издании — Index Expurgatorius.
А теперь вернемся к происходящему в библиотеке Дон Кихота. Намек на связь происходящего с деятельностью инквизиции содержится в самом названии главы: «О великом следствии». С латыни inquīsītiō (инквизиция) переводится как «расследование» и означает выяснение обстоятельств дела.
После обряда «очищения» при помощи иссопа и святой воды священником (символ церковной власти) и цирюльником (символ светской литературы) происходит изучение и обсуждение содержания книг. Одни попадают «под запрет» и отправляются в костер, другим оставляют право на «исправление» - и их скидывают на дно сухого колодца. Некоторые книги получают одобрение.
Примечательно, что при обсуждении используются обороты, характерные для «поэтик» того времени, т.е. книги обсуждаются не с точки зрения наличия в них «ереси», а с точки зрения их соответствия эстетическим понятиям качественной литературы.
К примеру, Флорисмарте-де-Иркания отправляется в костер за «сухой и жесткий слог». А «Пальмерин Английский» сохранен за то, что «слог изящный и ясный, а разговоры приноровлены с пониманием и вкусом к характеру действующих лиц», т.е. соблюден принцип «декорума» - принцип уместности стиля теме.
Тиранте Белый получает одобрение, так как, по словам цирюльника, эта книга «клад удовольствий и источник развлечений. Уверяю вас, любезный друг, что в рассуждении слога это лучшая книга в мире. Рыцари здесь едят, спят, умирают на своей постели, перед смертью составляют завещания, и ещё в ней много такого, что в других книгах этого сорта отсутствует». Т.е. книга рассматривается с позиции правдивости и изящества слога.
Поэтические сборники тоже получают одобрение: «эти книги для приятного времяпровождения, не причиняющие ущерба никому».
А вот что говорят о «Галатее» Мигеля Сервантеса – о поэме самого автора «Дон Кихота»:
«Много уже лет этот Сервантес мой большой друг и я знаю, что он более опытен в несчастьях, чем в стихах. У него недурная изобретательность, он что-то имеет ввиду, но ничего не оканчивает. Надо подождать второй части «Галатеи», обещанной им. Быть может тогда он, исправившись, заслужит полного прощения, в котором ему теперь отказано. А пока что держите его у себя в заточении».
Три образца героической (эпической) поэмы «Араукана» Дона Алонсо, «Аустриада» Хуана Руффо и «Монсеррат» Кристобаля де Вируэса получают одобрение за то, что:
«Эти три книги – это лучшие из всех, что написаны героическим метром на кастильском языке и могут соперничать с наиболее знаменитыми произведениями в том же роде итальянских авторов. Будем же их беречь, как самые роскошные поэтические алмазы, которыми обладает Испания».
Заканчивается «великое следствие» тем, что вся неодобренная литература сжигается, а вместе с тем и вся остальная, которую не посмотрели священник с цирюльником:
«В эту же ночь ключница бросила в огонь и сожгла все книги, бывшие во дворе и во всем доме. И, должно быть, были сожжены такие, которые заслуживали быть сохраненными на вечные времена, но этому помешала их судьба и лень исследователей. И, таким образом, над ними оправдалась пословица, что иногда праведники платятся за грешников».
В этом эпизоде фактически сочетается горькая ирония и над господствующей цензурой и одновременно над тем, по каким параметрам отбиралась образцы для подражания и развития литературы на национальных языках.
