Как долго Лёшка лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к нежному сопению жены? Ему казалось, что вечность. На деле же стрелки часов ползли к полуночи. Впереди целая ночь. Ночь раздумий...
Аня, Анюта, Ветерок – не потому, что ветренная, а от фамилии Ветрова, – так звали его мечту из 8"Б". Лёшка был влюблён в неё с первого класса. Вот как увидел на школьной линейке в этих её шарах-бантах, так и влюбился. Хотя, тогда он не знал, что это любовь, просто украдкой разглядывал тоненькую девчушку с непомерно огромными бантами, которые смешно подпрыгивали, когда она крутила рыжей головкой. Одуванчик, подумал тогда Лёшка и почему-то покраснел. Ладошки, сжимающие тощий букет гладиолусов, вспотели, а уши запылали. Огромные такие уши, как два вареника. Лёшка очень стыдился "этого подарка судьбы", как говорила его бабушка.
– Какой же это подарок? – пыхтел он, прижимая уши ладошками.
– Самый драгоценный, – серьёзно отвечала бабушка и, убрав руки Лёшки, добавляла: – Дай-ка ещё раз полюбуюсь!
Она смотрела на него, покачивая головой и причмокивая: "Вот уж повезло, так повезло!"
– Да ну тебя, баб! – дул губы Лёшка, а сам косился в зеркало, словно там и действительно увидит что-то необыкновенное, а не два ненавистных "лопуха".
Лёшке было всё равно на великий дар. Не нужен ему никакой дар. Что это за дар такой, коли за него приходится терпеть насмешки от всех, кто его увидит.
– Что-то не вижу я никакого дара, – шмыгал он носом, чувствуя, как слёзы щиплют глаза.
– Так как ты его увидишь, родненький, – целовала его в лоб бабушка, – коли у тебя глаза-то обычные? Вот если б как блюдца были...
В этом месте Лёшкины губы сами растягивались в улыбке, когда он представлял своё лопоухое лицо с глазами-блюдцами.
– Тогда бы я на Телепузика был похож, ба, – говорил Лёшка и прятался с головой под одеяло.
– Смешно ему, – доносился обиженый голос бабушки, – великий дар так просто не проявится. Его ещё заслужить надо и принять. А то ишь ты, думал тебе так сразу всё и откроется...
– Так разве подарки не запросто так достаются? – бубнил Лёшка из-под одеяла.
– Смотря какие подарки, – бабушка гладила его спину, безошибочно угадывая её местоположение под одеялом. – Игрушки там всякие, да сладости – это люди преподносят друг другу на праздники разные, а тут сама Судьба одарила, шутка ли...
– Ну, хорошо, – любопытный Лёшкин нос высовывался из кокона одеяла, – что я там сделать должен, чтобы получить уже свой подарок?
– А вот это я знать не могу. Старая я уж, подзабыла. Помню только, что нельзя стыдиться, а, напротив, с гордостью носить дарёное.
Да благодарить Судьбу за то, что одарила тебя такими ушами. Принять сей дар надо, Алёшенька... И радоваться ему.
И прислушиваться к себе – достоин ли ты такого подарка. Она ведь проверять тебя будет, испытания посылать, а тут уж от тебя зависит – сможешь ли ты доказать, что достоин дара.
– Придумываешь ты всё, бабуль, – зевал Лёшка и отворачивался к стенке.
– Ну, как знаешь, Фома неверующий, – бабушкина рука похлопывала Лёшку на прощание, кровать тихо скрипела, извещая, что бабуля встала, и чуть насмешливый голос произносил, – только ведь можно так и не узнать правду, коли не попробуешь. Спи, бесёнок, – бабушка, чуть шаркая, шла к двери и мягко закрывала её, оставляя небольшую щёлочку, чтобы ей не страшно было. Алешка-то уже большой, ничего не боится.
Конечно, Лёшка не верил в эти сказки, но каждый день, утром, умывался, и, разглядывая свои уши в зеркало, украдкой шептал слова благодарности. Потом краснел, показывал язык своему отражению, корчил рожицу и бежал завтракать. Такие разговоры у них случались частенько, причём Лёшка специально их заводил, словно забыл о чём бабушка раньше говорила. Хоть и помнил, конечно, каждое слово. А бабушка, как будто сама запамятовала, что уже раз сто ему рассказывала, повторяла всё слово в слово.
Лёшка обычно после рассказа крепко засыпал и не знал, что она шла к себе в комнату, доставала коробку из под обуви и, надев очки, долго еще перебирала черно-белые фотографии, разговаривая с ними... Рассказывая Лёшкиным родителям, что у них произошло за день...
А они счастливо улыбались с кусочков картона, словно радовались успехам сына. Сына, которого им не суждено было вырастить, потому что пьяный водитель грузовика на полной скорости смёл их шестёрку на дороге Москва-Калуга.
Когда Лёшка поверил словам бабушки он и сам не помнит. Наверное, когда стал замечать, что старается учиться на одни пятёрки, а то вдруг Судьба посмотрит на его плохие отметки, покачает укоризненно головой, мол, Лёха, Лёха... Или, может, когда в первом классе не смог пройти мимо пацанов, таскавших на верёвке щенка, который уже хрипел, задыхаясь... Здорово ему тогда досталось. Минус передние зубы и плюс огромный синяк под глазом. Но разве это беда, если дрожащий комочек доверчиво льнул к нему, норовя лизнуть окровавленные губы.
Одуванчик – назвал он грязное чудо, когда отмыл его дома в ванне и увидел белоснежную шёрстку. Почему-то сразу вспомнились шары бантов и нос с веснушками...
– Так это девочка, – засмеялась бабушка, взяв Одуванчика на руки.
– Ну и что, – удивился Лёшка, слегка присвистывая через пробоину во рту, – разве девочки не могут быть Одуванчиками?
– И то правда, – согласилась бабушка, разглядывая щербатую улыбку внука.
Вообще Судьба старалась и исправно подкидывала Лёшке испытания, он уже настолько привык, что уже не думал – понравится ли это его
наблюдающей дарительнице. Просто уже не мог иначе.
– Какой мальчишка славный растёт у Егоровны, – судачили старушки на лавочке, и приговаривали: –Сиротинушка.
– Лишь бы не спился, – вставляла дворничиха Тамара, шуруя метлой.
– Типун тебе на язык, – хором отвечали старушки и приподнимали ноги, когда орудие труда дворничихи так и норовило шаркнуть по ним.
– Эк, ведьма ты, Томка, не зря тебя Серёга бросил, – обязательно добавляла одна из завсегдатаев лавочки и тут же испуганно взмахивала руками, когда метла угрожающе меняла траекторию.
Дворовые пацаны побаивались Лёшку и не потому, что Одуванчик превратилась в огромное белое облако неопределённой породы, которое угрожающе порыкивало, стоило кому-то бросить в него очередным обидным прозвищем. Про уши конечно же. Просто он стал каким-то другим. Взрослым что ли. Да и на дразнилки он больше не реагировал. Не заливался краской, не сжимал кулачки, сдерживая слёзы... Зато широко улыбался, демонстрируя неполный ряд зубов, которые словно намекали – хозяину не впервой махать кулаками. Хотя дрался он один единственный раз – за Одуванчика. А она провожала Лёшку в школу и терпеливо сидела на пороге, не давая себя прогнать. Пока в школе не махнули рукой, прозвав её Хатико.
За семь лет все настолько привыкли видеть её на своём посту, что вся школа тревожно посматривала на непривычно пустующее место.
– Сегодня ты останешься дома, – строго сказал ей Лёшка в тот день.
Одуванчик вильнула хвостом и мотнула головой, выражая несогласие.
– Сегодня ты останешься дома, – повторил Лешка и пригладил рукой волосы, мельком взглянув в зеркало. – Не надо на меня так смотреть! – он сдвинул брови и напустил строгости. – Она боится собак, понимаешь? – он присел на корточки и попытался заглянуть Одуванчику в глаза, но она обижено отвернула морду в сторону. – Ну, пожалуйста, – у Лёшки даже слёзы навернулись и он обнял собаку за шею. – Мне это важно...
Одуванчик слегка попятилась, вывернулась из объятий и ушла на кухню. Через секунду раздалось позвякивание миской, мол, иди на все четыре стороны, меня вон вообще, еда больше интересует, чем ты...
– Ба, поговори с ней! – крикнул Лёшка и шагнул за порог, чуть помедлил, прислушался к себе: где-то в груди было непривычно тяжело. Он вздохнул и закрыл дверь, почувствовав, что тяжесть разлилась, затруднив дыхание. Почему-то вдруг вспомнилась эта сказочка про Судьбу и он подумал, что ей бы точно это не понравилось.
– Да что я такого сделал? – пробормотал он вслух. – Всего лишь оставил её дома. Дома. Не выкинул же её на улицу! – а это уже получилось громко.
– Как на улицу?! – хором воскликнули старушки, которых неделю назад стало на одну меньше.
Лёшка удивлённо взглянул на них, словно они материализовались из дрожащего дождём воздуха. И, впервые в жизни, прошёл не поздоровавшись, не узнав как здоровье и не захватив традиционный утренний мусорный пакет.
– Продал небось, – взвизгнула метлой Тамара.
– Прикуси язык, оголтелая, – осекла её востроносая старушка в вязаной крючком шапке с цветами.
– Случилось мож шо? – привстала седая как снег, но жгуче чернобровая, с необъятной грудью моложавая старушка.
– На наркотики небось подсел! – ввернула Тамара и широкими влево-вправо двинулась по и так чистому тротуару.
– Кто к Егоровне пойдёт? – переглянулась стайка беспокоящихся.
А Лёшка решительно шагал к школе, не обращая внимания на удивлённые взгляды. Его уже и не помнили одного, без верной подруги.
В дверях школы он затравленно бросил взгляд на место Одуванчика и быстро проскользнул в класс.
На уроке истории он пропустил вопрос учителя и тот не стал настаивать, оставил Лёшку в покое – всё равно, как всегда, на отлично ответит. А Лёшка вспоминал вчерашний день...
Она подошла к нему в столовой, когда он брал котлеты – одну себе и две Одуванчику. Это был их ритуал. И самые вкусные котлеты в мире, которые Одуванчик принимала с безмятежным счастьем, лизнув его предварительно в щеку. О, по началу её все пытались накормить и когда Лёшка выходил из школы, то около её лап чего только не копилось.
Один раз даже связка сарделек. Кто-то пошёл ва-банк. Но Одуванчик была неприступна и даже носом не вела в сторону мясного разнообразия. Потом Лёшке "влетело" за "разведённое варварство" – именно так высказалась уборщица баб Наташа. А на следующий день на столбе появился листок "Собаку не кормить! Кому некуда девать еду, несите сторожу в подсобку! Вход с левой стороны школы."
И внизу подпись красной ручкой: "Админисрация". Намеренно ли была пропущена буква в слове – не известно. Но листок снял директор лично, через три дня, а ещё через пару дней появился новый, отпечатанный на принтере:"Штраф за кормление собаки – уборка всей территории!“ Без подписи.
Так вот вчера Лёшка так торопился к Одуванчику, что не сразу понял, что обращаются к нему:"Ты же Лёша, верно?“ А когда он увидел КТО обращается к нему, то язык прилип к нёбу и похоже намертво. Поэтому Лешка кивнул и хотел проскользнуть мимо.
Но рыжая сделала шаг вправо, перегородив ему проход. Тогда он с перепугу метнулся влево и снова наткнулся на веснушки. И тут они рассмеялись. Она звонко, сверкнув зубками с необычными клыками. А он сдавленно, потому что пытался натянуть верхнюю губу на недостающие резцы.
– Твоя собака? – она ткнула пальчиком на котлеты.
Лёшка покраснел и кивнул, язык всё ещё не повиновался.
– Красивая, – улыбнулась уголком рта та, в честь кого Одуванчик стала Одуванчиком.
Лёшка снова кивнул и зачем-то засунул котлеты в карман.
– А ты не проводишь меня завтра до дома, – совсем уж неожиданно выдала она и вздёрнула одну бровь, словно приглашая его принять вызов.
Для Лёшки – четырнадцатилетнего подростка, который слыл нелюдимом и не имел друзей, врагов, кстати, тоже, такое открытое кокетство – как ушат кипятка. Он даже поперхнулся и закашлялся. А она, неожиданно для её хрупкости, довольно ощутимо треснула его по спине. Зато язык сразу вернулся на место и даже попытался шевелиться. И Лёшка издал что-то вроде:"Мэыа".
Теперь обе её брови недоуменно изогнулись и застыли в немом вопросе.
– Могу, – выдавил Лёшка и пальцы в кармане судорожно сжали котлету.
– Тогда завтра после уроков, – кивнула она и развернулась на каблучке. – Только давай без собаки, – поворот головы в его сторону, верхняя губка вздернулась обнажив клычки, – я их боюсь.
И, не дожидаясь ответа, танцующей походкой стала пробираться сквозь голодную толпу старшеклассников.
А Лёшка пожамкал котлету в кармане, ойкнул, вытащив жирную кашицу и мысленно обругал себя олухом, остолопом и болваном. И еще он очень явственно ощутил свои уши, которые горели огнём и по ощущениям увеличились, как минимум вдвое. Пока он пытался отмыть карман от неудавшегося обеда, затрещал звонок, извещая о том, что перемена увы и ах. Лёшка обречённо взглянул на брюки, на которых живописно расположилось мокрое пятно, и побежал в класс, мысленно попросив у Одуванчика прощения. Он знал, что она сейчас с угасающей надеждой смотрит на дверь, понимая, что звонок отнял последний шанс. И дело не в котлете. Она могла и не есть – это для неё не проблема. А вот не лизнуть щёку друга, не прижаться к его плечу, подставив голову, чтоб почесал за ухом – это тяжело. Лёшка и сам всегда мчался на перемене, ради этих минут. Вот вроде бы и так постоянно вместе, но была в этих коротких минутах особая нежность. Счастливо щемящая, наполняющая энергией.
Но всё это пролетело в его голове за доли секунды и Одуванчика тут же вытеснил образ с конопушками на носу. На урок он, конечно же, опоздал. Да ещё и шёл через весь класс на своё место, сверкая подмоченной репутацией. Но Лёшку это не волновало. Его давно не волновали торчащие уши, что скажут или подумают другие и, вот странно, никто даже не хихикнул вслед, не отпустил сальной шуточки. Хотя, почему странно? В классе не было ни одного человека, которому бы Лёша хоть раз не помог. И делал он это так непринуждённо, естественно, что его помощь принималась как само собой разумеющееся, не оставляющая после чувство долга или неловкости. Никому никогда в голову не приходило пригласить его на день рождение, например, или погулять, но если требовалась помощь, то Лёшу даже просить не приходилось, он словно чувствовал, что он нужен.
Он даже каким-то образом умудрялся утихомиривать разгулявшийся класс, за что получал молчаливую благодарность учителей.
Спрашивали его редко, и только в тех случаях, когда другие прятались за спинами и учебниками, молясь, чтоб не вызвали, кидая в его сторону взгляды надежды. И Лёша отвечал. Тихим, что приходилось прислушиваться, голосом, чуть посвистывая, рассказывая то, чего не написано в учебнике, но настолько интересное, что даже учителя частенько не знали, хоть и не подавали вида. И в математике он выдавал нестандартные решения, легко играя цифрами, которые как послушные зверята выстраивались в нужном порядке.
– Лидия Егоровна, – говорил директор его бабушке, вызвав как-то в школу, – у Алексея большое будущее, я понимаю, что он для вас всё, но, может, всё-таки я выбью для него гранд в интернат для одарённых детей? На выходные он будет приезжать домой. А? И вам полегче...
– Да я разве против? – Лидия Егоровна сложила ладошки на коленях, как в детском садике, и виновато улыбнулась. – Не хочет он. Говорит, что не оставит меня, да и Одуванчик у него, сами же знаете...
– Лида, – голос директора стал мягче, тише, неформальнее, – ты же можешь его уговорить, уж мне ли не знать... Ты себя посвятила дочке, зарыв своего гения, – директор провёл пальцами по седой, но ещё густой шевелюре, став на секунду мальчишкой, – Я ведь так и не смог решить ту задачку, которую ты, смеясь, на учебнике карандашом нарисовала, – он грустно улыбнулся, – сказав, что выйдешь за меня, как только получишь верный ответ. И слово же с меня взяла, чертовка, – он расплылся в улыбке, словно вернулся на 30 лет назад, – что ни к кому за помощью не обращусь. Только сам...
– Всё просто, Ванечка, – Лидия Егоровна улыбнулась игриво, по девичьи, – нет у задачки той решения... Прости меня, дуру старую...
Они несколько тягучих минут пытали друг друга взглядом.
Она с искренним раскаянием, но с бесенятами в черных зрачках. Он с растопленной нежностью в стальном взгляде. Наконец, директор запрокинул голову и раскатисто засмеялся. А Лидия Егоровна морщила уголки губ, сдерживая улыбку.
– А ведь сколько раз у меня эта мысль мелькала, но гнал её, даже смея думать о твоём коварстве.
Он слегка наклонился вперёд, только на секунду замешкавшись, словно раздумывая – говорить ли? А потом на выдохе произнёс:"А если бы я тебе сказал, что задача без решения – вышла бы за меня?“
– Сказал бы, вот тогда и узнал бы, а сейчас чего старое тревожить. Я поговорю ещё раз с Алёшенькой, но, думается мне, не его это путь...
– Так и осталась чертёнком, – он снова откинулся на спинку кресла. – Пусть попробует, уйти всегда успеет. Наше дело дать шанс, выбор, а уж там сам разберётся. Хорошего парня вырастила, Лида, – он порывисто встал и протянул руку для пожатия, – человека, да, – в его руку легла почти невесомая ладошка, и он осторожно сжал её, не отпуская, – редкость в наше время.
Рукопожатие затягивалось, когда в кабинет просунулась кудрявая голова зауча:
– Иван Соломонович, комиссия приехала!
– Всего доброго, Иван Соломонович, спасибо вам, – Лидия Егоровна выудила ладонь из крепкой мужской руки.
– Жду вашего решения, Лидия Егоровна. До свидания.
Но Лёшка отказывался от интерната совсем по другой причине. И эта причина подошла сегодня к нему! Сама! Внутри ликовало и буйствовало акварелью. Слегка царапал, правда, какой-то заусенчик, но Лёшка старательно не обращал на него внимания.
Он столкнулся с ней в коридоре и замер, как истукан. А она прошествовала мимо, словно не заметила. Не удержался, обернулся и тут же вспыхнул спичкой – рыжая головка мотнулась, повернулась вполоборота, прижала пальчик к губам, тс-с... Это тайна! Их тайна! Уроки, словно специально, тянулись бесконечно долго и у доски он помялся, помялся, выдавил пару слов и замолчал.
– Артемьев! – учитель примотрелся к нему и мягко добавил: – Ты не заболел, Алексей? Отпустить домой?
Лёшка замотал головой. Ему нельзя домой! Мысли тут же скучковались и выстроились ровненькими рядками, он даже не понял, что там говорил, только услышал как учитель сказал в класс:
– Вот так вы все должны отвечать! А то один Артемьев за вас отдувается. Садись. Пять, – это уже ему.
На перемене он помчал в столовую. Выскочил с котлетами во двор и сердце ёкнуло – пусто. И тут же следом – она же дома. Вот дуралей. Торопливо съел обед за себя и Одуванчика прямо на улице. Невозмутимым взглядом ответил на немые вопросы в сторону его одиночества сегодня. Еще два урока домучить и долгожданная встреча. Интересно, она сразу домой или захочет погулять в парке? Его язык скользнул по отсутствующим зубам и ему вдруг стало безумно стыдно. И уши ещё эти! Надо было шапку взять, уже некоторые утеплились. А вдруг она передумает? Он с реактивной скоростью терял уверенность. За последний урок он так накрутил себя, что готов был отрезать эти чертовы лопухи и натянуть свитер до глаз, чтоб только скрыть все эти его изъяны. Что она, такая красавица, нашла в нём? Долгожданный звонок прозвучал набатом и Лёшка запаниковал, закопошился, собирая учебники, уронил ручки под парту, полез собирать, стукнулся головой.
– Лёш, – его плеча робко коснулись, – случилось что?
Он недоуменно взглянул на одноклассницу, Соня Грач, смешная фамилия, что ей надо? Ну вот, опять ручки разлетелись... Они вместе наклонились, собрали.
– Спасибо, – буркнул он.
– Может, помочь чем? – взгляд изподлобья, слегка косит.
Чем она может помочь? Если только волшебную палочку в своей смешной сумке не прячет. Чтоб вжу-ух и его красавцем сделать. И тут же вспыхнула злость – проковырялся тут из-за неё!
– Пропусти, некогда, – отстранил рукой, Соня покачнулась, чуть грубо получилось, просто не ожидал, что она такая... Как сопля, пришло в голову нелестное сравнение.
Аня, Анюта, наверное, уже ждёт его! Или нет? С чего бы ей ждать? Посмотрела – его нет и пошла себе.
А всё из-за этой... Он не успел придумать этой Грач гадкое прозвище, потому что увидел ЕЁ. Она стояла с девчонками и заливалась счастливым смехом. А ему что делать? Подойти? Но она же показала пальчиком, молчи. Или это тогда молчи, а сейчас уже всё по-другому? Уши, казалось, аж трепыхаются на ветру алыми знамёнами. Поднял воротник, но он короткий какой-то. Бабушка, не могла нормальную куртку купить! – обида улетела во Вселенную, но тут же вернулась, обухом по голове – сам же выбирал! Набрался смелости и шагнул в сторону девчонок. А они тут же замерли, не смеются больше и на него уставились. Странно так смотрят. Насмешливо? Или нет? Еще шаг и ещё.
– Привет, – и улыбку вымучил, не разжимая губ.
Стоят втроём и смотрят на него. Что в таких случаях говорят? Болван! Надо было не с собакой гонять, да за книжками пыхтеть, а с пацанами реальными тусить. Они вон уже и пиво пьют за гаражами с девчонками, и парят вовсю.
– Привет! – это чего опять он сказал?
Дружный смех. Ну всё, теперь он уже не реабилитируется. Никогда. Руки затряслись и ладони вспотели, как тогда, в первом классе. Он был готов развернуться и бежать подальше отсюда. А завтра в интернат уехать. Его удел пыльные книжки, а не принцессы. С чего он взял, что может её заинтересовать? Леша уже пошел на попятный, когда цепкие пальчики сжали его локоть.
– Пошутила я, – обнажила клычки и носик сморщила, – не обижа-айся!
Почти пропела. До мурашек. А от её руки на локте аж вскипело. И в голове радостные молоточки бамс-ба-бамс.
– Всё, девчонки, чмоки-поки, – воздушный поцелуй, взгляд на него, – Ну, идём?
Язык снова залип.
– Угу, – промычал и застыл.
Сумку, наверное, у неё надо взять? Но у неё рюкзак, небрежно на одно плечо.
– Давай...
И завис. Сосредоточься, болван!
– Что давай? – игриво так, смешно кончиком носа подрагивая.
– Понесу...
– Меня? – глазищи распахнула.
Карие. Странно, он думал, серые. Как так вышло? Мистика какая-то... Что она сказала? Вообще нормально! С такими ушищами и глухня! Где там твои обещанные ништяки – Судьба?!
– Понятно, – кивнула она и вдруг побежала. – Догоняй!
Только жёлтые ботинки сверкают. На автомате припустил за ней. Надо догнать или, наоборот, пусть победит? А они соревнуются или что?
Бегал он хорошо. Даже очень хорошо. Они с Одуванчиком каждый день по тридцать кэмэ наматывают. Одуванчик – легкий укор в сердце и тяжесть. Гнать, гнать из себя все плохое! Вон, впереди Ветерок порхает – твоя мечта, а ты о собаке нюни пустил, лежит она себе дома, дрыхнет...
– Лови!
Смех и рюкзак в лицо. Хорошо хоть реакция не подкачала.
Что у неё там брямкает? Девчонки, ха. Легко стало, прибавил скорости и на полном ходу врезался в неё. Она вдруг остановиться надумала. Не удержалась и плюхнулась, хорошо не в лужу. У него от испуга икота началась. Одно другого не лучше – то мямлит, то икает. Тоже мне – кавалер.
– Ты меня поднимать собираешься? – голос снизу, с нотками каприза.
– Ой...
– Вот тебе и ой, – хохотнула она, – теперь вся грязная, эх...
– Давай постираю, – брякнул Лёшка.
Выдавил таки больше одного слова и то бред.
– Конечно постираешь! – тут же согласилась она. – Что это у тебя? – глаза сощурила и лицо его разглядывает.
– Что? – руки сами к лицу потянулись, щеку потёр. – Здесь?
– Нет.
По кругу рукавом, шаркнул по носу.
– Всё? Ик.
– Да нет же!
Опять начал нервничать. Что у него там? И так не красавец, так ещё непонятное что-то...
– Вот здесь, – её пальчик осторожно коснулся его верхней губы и прокатился по ней оставляя пылающий след. И голова Лешки закружилась, поплыло всё вокруг в радостном хороводе.
А она щурит глаза и на цыпочках приподнимается. Неужели? От ожидания поцелуя, как током прошибло. Ик!
– Ай, показалось! – и снова свои вампирские зубки выставила. Нижнюю губу прикусила и разглядывает его.
У него даже икота от волнения прошла. Засмущался. Захотелось куртку на лицо натянуть...
– А ты симпатичный, – услышал сквозь туман Алексей. – Ресницы такие длинные, – продолжала бесцеремонно рассматривать она.
Он зачем-то потер глаз, почесал нос, дернул себя за ухо...
– Не пойду больше с тобой гулять, – вдруг заявила она и отвернулась.
И всё сразу заледенело...
– П-почему? – вышло как-то жалко, но хоть так.
– Болтаешь много, – захохотала она, поворачиваясь. – Ну что, ко мне? А то я уже замерзла.
– Как к-к тебе? – даже забыл как моргать. Вытаращил глаза, пялится на неё как ненормальный. Эта фраза во всех книгах и фильмах значила только одно...
– Ты же обещал мне юбку постирать, – напомнила она. – Не могу же я тебе её здесь снять, – она чуть приподняла подол и без того короткой юбчонки.
И снова глаза в щелку.
Да что же это такое! Сердце то вверх, то вниз... А мозги, видно, вообще покинули чат.
А потом он топтался у неё в коридоре, не понимая, что ему делать – проходить или ждать её здесь? Она там чем-то хлопала в комнате, а он ждал. Всё-таки неудобно в комнату без приглашения заходить. Они как в квартиру зашли, она ботинки скинула и умчалась вглубь, оставив его в темноте. Может позвать её? Или пройти? Или терпеливо ждать? Эта неопределённость его убивала. Лёшке показалось, что он уже час тут маринуется. Расстегнул куртку. Снял куртку. Постоял.
– Аня, – лучше бы молчал, чем этот предсмертный хрип.
Прислушался. Тишина. Осторожно снял один ботинок. Опять постоял. Начал снимать второй, задел спиной выключатель и свет ослепил. Испугался, щелкнул обратно. Чего делать-то? Неуверенный шаг вперёд... И тут же мысли локомотивом – а дальше что? Ты даже целоваться не умеешь! Это вообще законно? А внутри зашевелилось неведомое, растекаясь по всему телу. Картинки в голове калейдоскопом и сердце как молот по наковальне. Кажется, что на весь дом грохочет. Губы пересохли. В носу защипало, слёзы что ли навернулись? Ты еще расплачься от счастья. На цыпочках продвинулся еще вперед. Таким Макаром до утра не доберёшься, подбодрил себя Лёшка.
– Бу!
Аж сердце в пятки!
Что-то розовое вылетело откуда-то сбоку и ушипнуло его за бок.
– Ты чего это разделся? – удивленный голос раздался одновременно с щелчком и темнота перестала быть спасительной.
Аня, одетая в смешную пушистую пижаму, с влажными волосами – помыться что ли успела – смотрела на него и невинно хлопала ресницами.
– Я, эээ, – Лешка сдался и перестал выдавливать из себя слова.
Смотреть на Аню не было сил. Взгляд пошарил по стене за её спиной, наткнулся на часы с кукушкой. Машинально отметил, что с момента окончания уроков прошло всего 40 минут. 40 минут! А он пережил такую бурю, нет, цунами чувств, что уже еле держался на ногах.
– Одевайся скорее, сейчас родаки придут!
Эти слова лишь слегка подстегнули и он неуклюже запрыгал на одной ноге, натягивая ботинок.
– Ты чего разделся-то? – продолжала пытать Аня.
Сил отвечать не было. Да и что тут сказать? Что он осёл навоображал себе невесть что? Поэтому Лешка сосредоточился на одевании, пытаясь совладать с пальцами деревяшками.
Он не смотрел на Аню, чтобы совсем не потерять способность управлять своим телом.
– Ты хотел меня поцеловать? – вкрадчиво шепнула она и скользнула к нему. – Скажи, хотел?
– Не знаю, – просипел Лешка.
– Как это не знаешь? – она почти впечаталась в него и он почувствовал себя ребенком рядом с опытной хищницей. Это не та девочка с рыжими пятнышками на носу, от которой замирало все вокруг. Он даже слегка отстранился. И она уловила перемену. Засмеялась, схватила его куртку.
– Скорее, скорее, а то мне, знаешь как от мамки влетит, – тараторила она, натягивая на него куртку. – Вот, не забудь!
Сунула ему в руки пакет.
– Завтра после школы зайдем к тебе, заберу, – распорядилась она и легонько подтолкнула его к выходу.
– Что же ты такой медленный-то. Ну же. Ой, подожди, дверь отопру, – она протиснулась мимо него, обдав свежестью и клубникой. Повернула замок, сняла цепочку – и когда она успела закрыть? Открыла дверь, мотнула головой, мол, выходи. Лёшка шагнул в проём и тут она вытянула руку, схватила его за грудки и рывком притянула к себе, мазнула губами по его губам, оттолкнула и захлопнула дверь.
Вот тебе и Анечка, Анюта, не Ветерок – Ураган.
– Ба, я посплю, потом поем, устал сегодня, – крикнул он с порога и сразу в комнату. Дверь закрыл и сполз на пол. Его словно выжали. Опять накатили слёзы. Он зажмурился, но они солёными ручейками все равно нашли выход. Теплый язык аккуратно слизнул их с щеки. Лешка обнял мощную шею, зарылся носом в такую родную шерсть и заплакал как маленький. Всхлипывая, шепча слова извинения Одуванчику, чувствуя, как расслабляется сжатое в пружину тело, как сердце восстанавливает ритм, как становится легче дышать... Лидия Егоровна, по другую сторону двери, погладила прохладное дерево, слушая, как затихают рыдания. Вздохнула. И на цыпочках ушла на кухню. Может и прав Ваня... Она придвинула к себе зелёную книжечку, лежащую на столе, и безошибочно открыла её на нужной странице...
Продолжение здесь
Автор Алиса Атрейдас
#алиса атрейдас
