И бывшие друзья будто поменялись местами: ещё недавно Сердюков распластанными крыльями коршуна заслонял Маришку от Юркиных глаз… А теперь Юрий встал впереди Марины, – закрыл её от пьяного Андрюхи.
Лейтенант Сердюков молчал, смотрел исподлобья. А Марина тронула Юрку за плечо:
- Юр, ты иди. Спасибо тебе. Мы сами.
Юрка чуть отступил в сторону. Присмотрелся к Андрею: а он не так-то уж и пьян… Пошатывается, а глаза – совершенно трезвые… разве что – затуманенные болью какой-то. Семилетов вполне понимал, от чего Андрюха может пошатываться: во время учений его разведывательный взвод выполнял задачи, почти несовместимые со сном. А взводный, лейтенант Сердюков, и вовсе не смыкал глаз. На рассвете полк вернулся в расположение, и старшина Погодин пригасил офицеров:
- Мужики, давай ко мне зайдём. – Улыбнулся: – Томусик от тёщи вернулась. Звонила: пельмешек налепила, – на целый батальон! Ждёт. А у меня, мужики, для такого случая водочка найдётся. А пельмешки!.. Да под водочку!
Уставшие офицеры тоже заулыбались: ясно, – плох тот старшина, у которого под пельмешки водки не найдётся… Но это – не про старшину Погодина. А Семилетов вприщур смотрел на Андрея: Маринка в больнице, а он…словно размышляет, – не пойти ли на пельмешки… Офицеры отправились к дому старшины, и Сердюков угрюмо побрёл за ними.
Юрка повернул к общежитию. Сердце замирало в какой-то нелепой, совсем призрачной надежде: вот сейчас он войдёт в квартиру… а навстречу ему – синяя-синяя, светлая-светлая радость в Любашиных глазах:
- Юрочка!..
Семилетов слышал стук своего сердца. Бесшумно вошёл в прихожую, с минуту постоял. Заглянул на кухню: на спинке стула так и лежала забытая Любашина юбчонка…
Юрий упал на кровать, – как был: в запыленной полевой форме, в берцах…Рядом с подушкой заметил Любину заколку для волос, – совсем девчоночью, в форме большой красивой ромашки. Лейтенант Семилетов прижал к губам заколку… Она до сих пор хранила такой нежный, горьковато-прохладный запах Любашиных волос – светло-золотистых ручейков, что струились по Любашиной спине ниже пояса. Прикрыл глаза. Чуть слышно прошептал:
- Люба!..
А сон уже закачал его на мягких волнах… И он тут же, ещё в полудреме, увидел Любу. В немыслимо красивом свадебном платье, – в котором ему не полагалось видеть невесту до свадьбы… Из-под фаты струились золотистые ручейки, и ручейками по щекам – слёзы… Люба шла к нему, а в небе над ними кружились ласточки, – счастливо и быстро-быстро… так, что и голова кружилась…
Семилетов встрепенулся, посмотрел на часы. Ясно, что Андрюха вряд ли собирается идти в больницу: пельмешки под водку – это дело скорым не бывает. А Марину выписывают сегодня. И Юрка заторопился в больницу.
А Сердюков – лёгок на помине. Юрий выматерился про себя:
- Какого хрена!.. Вроде бы с мужиками к Погодину отправился…
Знал бы, что Андрюха всё же явится в больницу, – разумеется, не пришёл бы сюда. А лейтенант Сердюков усмехнулся:
- И как ты успеваешь, Семилетов… Всегда – раньше меня!..
- А родились мы с ней – с разницей в три дня, – серьёзно объяснил Юрий.
- Вот- вот… И я – о том же: успеваешь оказаться с ней рядом… раньше меня. Всегда. Я… в наряде был…а ты и тогда успел.
Семилетов потемнел лицом:
- А что, – лучше было бы… Если бы я тогда не успел?
-А… может, ты раньше меня… вместо меня… – и другое успел?
Марина решительно взяла Андрея за руку, строго кивнула Семилетову:
- Юр, нам пора. Спасибо тебе.
Лейтенант Сердюков, опустив голову, послушно шёл за женой. А у Марины сердце разрывалось от жалости к Андрею, к его огрубевшим ладоням, к лицу, что почернело за эти дни, – не только от усталости… От жалости, – к нему, мальчишке-курсанту, что так отчаянно поторопился… и успел – раньше Юрки! – успел в ту ночь… когда она стала его женой, – до свадьбы… Вспоминала, как он строил из себя строгого мужа… а у самого в глазах – тревога неизбывная… Теперь понимала: Андрей просто боялся потерять её, по-мальчишески боялся, – с тех пор, как между ними возник Юрка Семилетов. И эта его тревога так и не прошла.
А дома Марина положила на плечи мужа ладони. Дождалась, когда он поднимет глаза. Глотала слёзы, – такая безысходность в Андрюшкином взгляде… Негромко сказала:
- Что ж ты так обижаешь меня… Что ж Юрку, друга своего, обижаешь так… – Не сдержалась, заплакала: – Я же минуточки знаю, когда… в ту ночь, перед рассветом… Когда ребёночек наш, сын… появился… Когда забеременела я, – до минуточки знаю… А ты…
-Сын?.. – бестолково переспросил ошеломлённый Андрей.
- Сын. А ты… – Марина всхлипывала: – А ты – не зашёл, не позвонил. Мне так страшно было… и больно.
- Мааарин! Мы ж – на учения…
- Не зашёл… Не позвонил. И я одна была… будто нет у меня мужа. Знаешь, как страшно!.. И маленький тревожился, – я же чувствовала! И я так хотела… и маленький хотел, – чтобы ты ладонь свою... вот сюда, на живот… Знаешь, как я просила маленького, чтобы он… чтобы он не бросал нас с тобой!.. И он удержался, – даже врач удивился… И мы так ждали тебя!
От горьких Маришкиных всхлипов у Андрея леденело сердце. И разрывались виски. Он и сам всё чувствовал, – всё, что рассказывала сейчас Маринка. И на учениях, когда даже секунды не было, чтобы подумать о случившемся, всё же обжигающей молнией мелькала мысль: Маринка одна… с маленьким – одна, без него… И ей страшно. И про Юрку… Как хорошо, что он… успел в тот вечер, оказался во дворе общежития!
Но – глупое мальчишеское упрямство…и стыд, – за тот свой страх, когда он увидел, как Юрка и Марина смотрят друг на друга, заставляли Андрея говорить эти безжалостные слова, от которых самому больно…Он с самой первой их с Мариной ночи… когда он настойчиво, даже грубо, как стебелёк – курсантским сапогом… Маринкину нетронутую нежность… – с этой ночи он знал, что Маринка простила его, – за такую отчаянную, грубую силу. Простила, – и у неё никогда, ни с кем не случится того, что сейчас случилось у них. Потому что Марина – в своей покорности этой его отчаянной мальчишеской силе – знала: такое бывает только раз. Тем утром – снова за спасительной грубоватостью – Андрей скрывал свою вину… и – благодарность Маришке: за её понимание, за то, что она никогда ему не изменит…
…А ночью, когда они лежали рядом… и прислушивались к стуку своих сердец, Маринка взяла его руку, тихонько опустила себе… Совсем неслышно прошептала:
- Андрюш!.. Я так хочу…
Он затаил дыхание:
- А… можно?
- Я первый раз… так хочу. Андрюша!..
Он почти невесомо прикасался губами к её потвердевшим от желания соскам… Целовал животик – в самом низу… Потом – в той же невесомости – ласкал губами её нежный-нежный трепет. А её ладошка стыдливо и смело – в ожидании его ласки – сжала его… И такими же невесомыми, послушными его бережной нежности, были его толчки. А она счастливо тянулась навстречу его толчкам, шептала:
- Не бойся… У нас с маленьким всё хорошо…
А руки её взлетали над его спиной… и неслышно опускались, и ласкали так, что он не замечал своих тихих вскриков…
… Лейтенант Семилетов выпросил у командира части краткосрочный отпуск. Сбивчиво рассказал про Любашу. Полковник Русаков в раздумье свёл брови… Грустновато усмехнулся: у них, у этих мальчишек-лейтенантов, всё – словно на самой-самой заре... И со службой, и с жёнами, – такими же девчонками… Безоблачными не все зори бывают, – понятно. То солнце, то – вьюга… То ласточки… то – вороньё… А идти этим лейтенантам со своими девчонками – сквозь вьюгу… И не всегда над головой летают ласточки, – часто кружится вороньё…
Рапорт о краткосрочном отпуске полковник Русаков подписал.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»