Теперь лейтенанту Сердюкову ещё больше надо было, чтобы на его Маришку никто не смотрел. Особенно, – её бывший одноклассник, Юрка Семилетов… Ладно, с тем бурьяном… ну, с Юркиным букетом полевых цветов, всё выяснилось: вовсе не Маришка собрала их с подоконника, – сдались они ей!.. Маринин помощник, находчивый рядовой Карасиков, предусмотрительно подобрал рассыпавшиеся ромашки и васильки, чтобы девчонку свою поздравить с днём рождения. Но Юрка всё равно пялится на Марину… И она, – хоть суховато, даже холодно, – всё равно кивает ему по утрам. И Сердюков напоминал яростного коршуна – с распластанными крыльями…
А Юрка не мог не смотреть на Марину… Он хорошо помнил, как заново влюбился в неё, когда Андрюха решил их познакомить: не знал Андрюха, что знакомы они с Маринкой с первых дней жизни… Влюбился так, что ночей не спал. Андрюхе надоедал, – сопровождал его на свидания с Мариной. А уходил, – чувствовал, как она смотрит ему вслед. Значит, что-то они не поняли друг о друге, – ещё в школе… Не удержали, не сберегли… А теперь, когда Андрей, лучший друг, уже был с ней рядом, их потянуло к друг другу… или – к прошлому, к ушедшему детству, первой школьной любви?.. И так отчаянно хотелось,– догнать, спасти, прижать к груди… Как дурак, к Евдокии попёрся, к деревенской колдунье. Не за тем, чтобы Маришку у Андрюхи отбить! Наоборот, – чтобы забыть помогла… такую родную сероглазую девчонку, – её уже любил Андрей, что был Юрке почти что братом… И легко было рассуждать Евдокии: жизнь прожить – не поле перейти… Советовать: пока свадьбы не было… А как-то не верилось в такое счастье… которое – на Андрюхином несчастье…
И сейчас он по-прежнему смотрел на Маринку, и сердце замирало: какая она красивая! Здесь, в их военном городке, ещё красивее стала, – в сержантской форме, строгая такая… И – по-прежнему родная. Юрий грустно улыбался: неужели это та самая девчонка, для которой он плавал на тот берег их речки, – за только-только распустившимися белыми лилиями…
И прикасаться к ране было ещё больно… Но однажды утром, когда перед службой встретились во дворе офицерского общежития, Юрий осторожно прислушался… и оказалось, что рана уже не открытая: боль притупилась, – так случается, когда глубокая рана уже чуть затянулась. Наверное, тот букет полевых цветов, что так по-мальчишески он бросил на подоконник медпункта, был последним желанием… догнать детство… Потому что в эту ночь Любаша стала его женой.
Юрий чувствовал себя виноватым: он ни разу, даже в те минуты, когда у них с Любашей всё случилось, не говорил ей, что любит… Это она счастливо шепчет под его ласками:
- Юрочка… люблю тебя…
И он был благодарен ей за любовь… за смелость в их первую ночь. За то, что до сих пор не уехала домой.
А недавно даже слёзы навернулись на глаза… Юрий встретил Любашу около детского сада. Встревожился: она была молчаливой, о чём-то думала. А дома, уже после ужина, подошла к окну на кухне, долго смотрела в темнеющее небо, потом рассказала:
- А мы с ребятами сегодня видели, как улетели ласточки. Как собирались в стайку, – сначала маленькую, а потом слетелось много-много ласточек… Они кружились над нашим городком, – то ниже, то выше. А потом вдруг исчезли, – так быстро!
Юрий обнял её плечи… А сказать постеснялся, – как много раз думал, что Любаша похожа на ласточку. Во взводе Семилетова был рядовой Иван Егошин. Это он как-то показал лейтенанту ласточек, что строили гнездо под крышей здания Штаба. С тех пор лейтенант, как пацан, старался непременно побывать у Штаба, чтобы посмотреть, как дела у ласточек. И ему казалось, что Любаша своей старательностью и такой терпеливой заботой об их маленькой квартире напоминает эту неутомимую быстрокрылую ласточку…
Целовал её затылок:
- Они же вернутся, Люб! Весной вернутся. – И вдруг отважился сказать вслух то, что было для обоих самым дорогим воспоминанием, – из тех их дней, перед свадьбой, когда им показалось, что счастье возможно: – А помнишь, как у нас над обрывом кружились ласточки?
Люба счастливо прикрыла глаза: значит, он помнит об этом… А Юрий впервые подумал: те ласточки – это… ну, такое их с Любашей… Если ещё не счастье, – то обещание.
И впервые этой ночью он сказал Любаше:
- Я люблю тебя.
А она притихла, замерла даже… И он повторил:
- Я люблю тебя.
Ласкал её бесстыдно… И понимал, что бесстыдник, и жалел её, – она стеснялась до слёз, закрывалась руками, сжималась в комок, чтобы он не видел… А ему неудержимо хотелось видеть её, – всю… брать губами её соски, уговаривать её повернуться на животик… сесть к нему на колени. Она чуть не плакала:
- Стыдно как, Юр…
Он незаметно улыбался: ей до сих пор стыдно спать рядом с ним без трусиков. Хотел быть строгим, а голос вздрагивал от нежности к её ещё девчоночьему стеснению:
- Ты же моя жена.
И оба счастливо замирали от этого слова: жена…
Даже Андрюха недоверчиво радовался, когда увидел Юрку с Любашей на семейном вечере в гарнизонном Доме офицеров: во время танца лейтенант Семилетов целовал Любину руку, а она краснела, как на первом свидании. Андрей ревниво следил за Марининым взглядом: она тоже смотрела на Семилетовых, – с чуть заметной грустноватой улыбкой. И Сердюков снова торопился закрыть Марину от Юркиных глаз. А Марина и Юрий всё же встретились взглядами, – это было всего лишь мгновение, но оно уместило в себя целый откровенный разговор-признания:
- Всё прошло?..
- Ты – самая лучшая! – была и будешь… Самой лучшей, – из тех наших школьных дней, когда были белые речные лилии…
- Теперь ты любишь её?
-Люблю. Эта девочка, – ты видишь, какая она!.. – стала моей женой. Она ждала моей любви.
- А если… вместо ласточек вдруг закружится вороньё, – так случается…
- Она жена моя. Я люблю её.
И в эти мгновения им надо было простить друг друга,– за несбывшуюся любовь, за другие встречи, за нежность, что не стала одной на двоих… Марина улыбалась, а в глазах её блестели слёзы:
- Я вижу. Ей хорошо с тобой. Ты береги её…
Андрюха не выдержал, – он добросовестно пытался курить у открытого окна с капитаном Евсюковым, ещё что-то там понимающе кивал в ответ на какие-то слова капитана, – абсолютно ничего не понимая из сказанного, видя только Маринины и Юркины глаза… Потушил сигарету. Не дослушал Евсюкова, подошёл к жене. Снова коршуном распластал над Маришкой крылья:
- Нам пора. Тебе отдохнуть надо.
Марина благодарно прижалась к мужу. А когда уходили, – не оглянулась…
… А потом в медпункт солдаты принесли рядового Аврашина. Восемнадцатилетний белобрысый, веснушчатый Димка – из новобранцев. Недавний деревенский школьник, Димка увидел, как таинственно местные пацаны-шестиклассники отправились в степь, – сразу за городком. Аврашин прямо учуял, угадал неладное: не видно, что ли, – задумали что-то сорванцы…
Так и оказалось, – пацаны смонтировали управляемое взрывное устройство. Понятно, – решили испытать своё изобретение. Димка успел отшвырнуть мальчишек в сторону, упал на них…
Когда сержант Гарин и рядовой Даньков доставили Аврашина в медпункт, он был без сознания. Солдаты растерянно переглядывались: рана на Димкиной голове была такой глубокой… и камуфляжная куртка промокла, потяжелела от крови… А фельдшер Марина Сердюкова вдруг легко и осторожно приподняла рослого Димку, строго отстранила бросившихся на помощь солдат:
- Я сама. Мне рану на спине осмотреть надо.
Быстро и уверенно раздела Димку, обработала раны, умело перевязала. Димку увезли в окружной госпиталь. А Марина в этот вечер домой возвращалась одна, – лейтенант Сердюков в наряде. Шла и прислушивалась, как что-то тревожно дрожит внизу живота… становится тягучей болью. Уже во дворе общежития бессильно оглянулась, прислонилась к старой липе. Похолодела: почувствовала липкую влагу…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»
