О боевчанине Алексее Ниловиче Михееве я сначала узнала как об увлеченном садоводе – на районный смотр-конкурс «Ветеранское подворье» были представлены фотоальбом и корзины яблок из его сада. Потом в редакцию звонили из сельской библиотеки, где прошла творческая встреча с ним, как самодеятельным поэтом. Даже сам глава Боевого сельского поселения В.М. Гапешко рекомендовал написать об этом человеке совершенно необычной судьбы.
Однако из-за пандемии коронавируса личное знакомство долго откладывалось. Наконец, этой осенью оно состоялось и помимо целой гаммы чувств и мыслей вызвало сожаление: за полтора часа беседы я успела лишь чуть-чуть узнать эту неординарную личность, прикоснуться к крошечной доле интереснейших событий из его жизни, которых хватило бы на целую книгу.
Сибирский мичуринец
Мы беседуем, осматривая сад и огород Михеевых. Грядки фасоли, моркови, плантации клубники, яровой чеснок с непривычно кустистым пером, цветная капуста, парники под томатную и капустную рассаду – обо всем этом Алексей Нилович рассказывает с большим знанием дела. Сразу понятно, что он тут не на подхвате у жены (именно такая роль чаще всего достается мужчинам в этой традиционно женской сфере забот), а главный распорядитель. Причем за капустной рассадой в недавние времена к нему полпоселка обращалось, такая она удавалась крепкая и вырастала в хорошие кочаны.
А яблочек в его саду и сейчас на весь поселок хватит – приходи, бери, кому надо. Вернее, более полусотни яблонь разных сортов посажены и ухожены им, а сад как бы и не его.
– Это называется парковая зона: рядом элеватор, и чтобы пыль с него не летела на жилые кварталы, в 63-м году посадили ряд сосен и отвели территорию под озеленение, – объясняет Алексей Нилович. А поскольку в 80-х годах Михеевы поселились прямо напротив, то он, где мог, яблони и насадил, напрививал.
– Вот тут дичка выросла – что с ней делать? У соседа хороший сорт Мельба с крупными яблочками растет. Черенок взял, обрезал росток секатором, в расщеп черенок воткнул, и через камбиальный слой сок идет вверх, питает его. И вот обе почечки дали побеги. Изоленту я уже убрал, без нее теперь лучше заживает, – как о самом простом и естественном выходе из положения говорит Алексей Нилович.
Мы проходим мимо дерева, усыпанного с одной стороны желтыми яблочками, а с другой – красными.
– Это ветка Винновки, а другая ветка – Триумф. Можно несколько сортов на одну дичку привить, – улыбается моему удивлению собеседник.
И этот сад у дома – не единственный заложенный в Боевом Алексеем Ниловичем Михеевым. Еще один – школьный, основоположником которого в конце 80-х годов вместе с ним был Борис Максимович Сушко, тогдашний директор школы.
Окаймлен сад живой изгородью из постриженных дички и кленов. С появлением этой изгороди у Алексея Ниловича связана целая история:
– Был тут обычный штакетник, со временем покосился, сгнил. Я пошел к председателю совхоза (тогда Смирнов был): надо новый забор. Он говорит: «Дадим штакетник. За наличный расчет». Я ему – … (Алексей Нилович демонстрирует смачную фигу). А вдоль забора заросшее всё было. Стал постригать – пошли новые побеги, заполнили пустоты, получилось ровно, красиво. Потом смотрю, у одного, у другого в поселке такие же изгороди появились. А забор так там внутри и догнивает…
Нашлось место в саду и на участке Михеевых и кустам малины, и вишне, и калине-красавице, и черноплодной рябине («Нарвите, она от давления полезна», – советует Алексей Нилович и тут же сам срывает кисти, добавляя их к уже целому пакету собранных для меня ранеток). Но главная его гордость, конечно же, виноград.
– Раньше у меня было десять кустов, но тяжело с ним, теперь три оставил: черный; белорусский белый; и еще сорт белого винограда сладкий, его мы уже пощипали хорошо, – Алексей Нилович протягивает на пробу полупрозрачные, средней величины ягоды, которые, вопреки ожиданиям, оказываются на вкус ничуть не хуже дорогого привозного. И довольный произведенным впечатлением, обстоятельно излагает технологию размножения, выращивания, укрывания на зиму своего капризного любимца. Такие консультации по винограду он охотно проводит для всех интересующихся, делясь и опытом, и саженцами. Слушая, я понимаю, что никогда в жизни не возьмусь за это дело, требующее столько хлопот, времени, знаний и понимания всех протекающих в растении процессов.
Кстати, в ходе разговора я уже не раз окинула окрестности взглядом в поисках лавочки, а хозяин в свои 87 лет об усталости, кажется, и не слышал.
– Ну, вот всему этому где Вы учились, откуда узнали? – спрашиваю я.
– А я виноградарь. Родился и жил во Франции до 25-ти лет. У нас по 8 гектаров виноградника было, так что все это знаю наизусть. Во Франции целая проблема бороться с болезнями винограда. Ранец с емкостью за спину, и бордоской смесью и другими препаратами опрыскивают каждую неделю. У меня на груди синяки от ремней не проходили. А здесь, в Сибири, этой напасти нет. Только зимой сберечь, весной не дать сопреть или подмерзнуть, да летом лозу вовремя прищипывать – вот и весь уход.
Долгая дорога к дому
Окончание Первой мировой войны и революционные веяния застали родителей Алексея Ниловича в оккупированном немцами Таллине. Михеевы завербовались на работу в Берлин, оттуда в Страсбург, а потом, уже в 1929 году, осели на юге Франции. Кое-кто из родственников хотел последовать их примеру, но вскоре границы советской России и добившейся независимости Эстонии были закрыты, и даже переписка стала невозможна.
Во время Второй мировой во Франции оказалось немало русских – число добровольных и вынужденных эмигрантов пополнилось бежавшими из немецких лагерей, во французских партизанских отрядах (маки) командиры зачастую были русскими, боролись с фашизмом в движении Сопротивления.
После победы в войне отец Алексея Ниловича возглавил ячейку русских эмигрантов, желающих выехать в Россию, в их небольшом городке таких набралось человек 20-30. С детьми родители всё время говорили только по-русски, а те отвечали им по-французски. В 1946-м году Михеевым выдали паспорта граждан Советского Союза.
– А я в школу ходил, - вспоминает Алексей Нилович. – Учительница хорошая была, честно работала, не обращая внимания на национальность ее учеников – русский он, немец, итальянец или испанец. В конце учебного года я ей говорю: «Больше в школу не приду, уезжаю в Россию». А она мне: «Не видать тебе России, как своих ушей!». Наверное, больше нашего понимала в складывающейся обстановке. Каникулы прошли, я опять в школу пришел. И так до 1948-го года, пока я эту школу не окончил.
13 лет хлопотали, чтобы в Россию уехать. Сестра старше меня на три года, не выдержала – замуж вышла и осталась во Франции, до сих пор там и живет. Брату было уже под 30, а родители велели не заводить никаких связей, чтобы потом это не стало проблемой для выезда, разрушением семьи. В 1958 году мы подали документы на оформление визы, через неделю сообщают решение: дают виду отцу, матери и старшему брату, родившемуся еще в Эстонии, а мне и брату Володе разрешения французские власти не дают. По закону, подписанному Шарлем де Голлем, все рожденные во Франции обязаны служить в армии, и нам повестки пришли. Как быть? А в то время шла война в Алжире, новобранцев отправляли туда на бойню. Мы военному комиссару заявили, что мы советские граждане и служить не пойдем. Отец решил ехать в российское посольство в Париж и нас взял с собой.
В первый и последний раз мы побывали в столице – возле Лувра прошли, у Триумфальной арки. В посольстве выдали справки, что мы являемся гражданами Советского Союза и имеем право служить только при российском флаге. И эти справки мы военному комиссару в нос сунули. Он ругался, орал на нас, но ничего сделать не смог.
Все свое имущество семья распродала, что не смогли продать – бросили. Но и после получения разрешения на выезд ждали еще год, пока французские и российские власти всё согласовывали. Этот год мы с братом проработали у местного помещика-баптиста. У него сады большие, виноградники, за границу фрукты отправлял. Вот у него я и учился деревья прививать.
Только в 1959-м мы выехали в Россию. Связь с родными полностью потеряна. Отец в посольстве сказал: посылайте туда, где Россия в нас больше нуждается, лучше на целину. Первое предложение было – в совхоз «Махталы» в Узбекистане, выращивать хлопок. Но секретарь консульского отдела, Игорь Вольный, был из Читы (Алексей Нилович с легкостью называет имена и подробности, будто и не прошло с тех пор 65 лет), он посоветовал: «Езжайте лучше в Сибирь, в совхоз «Боевой», это крепкое, развитое хозяйство. И климат хоть суровый, но здоровый». Нас просто пожалели.
Мы выехали 23 февраля, а прибыли на место 8 марта. В Боевом, где сейчас трехэтажка, был барак, туда нас поселили.
Под оккупацией
Было бы непростительно не расспросить у очевидца хоть немного о том, какой запомнилась Вторая мировая война жителям Франции. Вот несколько моментов глазами подростка, каким был в ту пору Алексей Нилович:
– Немецкий самолет-разведчик, кукурузник двукрылый, блиндированный (с усиленной защитой), летал низко-низко над нами, аж деревья шатались. Отец косил аллею в винограднике, этот летит. Он достал платок и давай махать. Летчик разворачивается – и на него. Отец под куст сел, затаился. Тот назад развернулся и улетел. А потом один из партизан из винтовки в бензобак этому самолету попал, он загорелся и рухнул. Так гитлеровцы сколько хуторов пожгли из-за него…
С партизанами случаев можно много рассказать. Трое на машине ехали, а их предупредили, что на дороге в засаде немецкий патруль. «Мы не боимся, проскочим!» И их из пулемета всех положили. Соседи все видели, рассказывали, что офицер подошел к машине, а один из партизан еще в сознании был и в упор в него выстрелил. Так их мертвых повесили на площади с табличками на спинах: «Я стрелял в немецкого офицера». Они провисели сутки. Когда немцы ушли, их сняли. Мой брат Леонид снимал, он тоже был партизаном…
День Победы хорошо запомнился. 1945 год, немцев во Франции уже не было. Мы работали на поле. А поселки близко один от другого, и в каждом церковь. И вдруг они все как зазвонят в колокола, громко, прямо в разнос. Что это, конец света?! Пришли домой, спрашиваем, что случилось. Конец войне! В нашем городишке народ собрался на площади, выкатили бочку с вином. Женщины пекут блины. Оркестр играет. А ребятишки с флажками ходят: американский, английский, французский. Группа русских собралась, пошли к мэру: почему нет советского флага, СССР на себя вон сколько принял, а вы его победителем не считаете? И через некоторое время на улицах появились красные флаги с серпом и молотом…
Учился, женился, трудился, как все
Молодого, полного сил репатрианта направили в Исилькульскую школу механизации, которую он окончил с отличием, даже госэкзамен сдавать не потребовалось. Тогда же встретил свою жену Надежду – надежного, верного человека на всю жизнь.
– Сначала нас поселили на квартире около элеватора, – рассказывает Алексей Нилович, – по грязище далеко было ходить. И нам подсказали квартиру поближе к школе, на Мопра, 12. Ее хозяйка работала в школе механизации в столовой. Дочь Надежда училась в Петропавловске на акушерку. Когда приезжала на каникулы, мы и познакомились. Потом она в Кара-Гуге начала работать, я туда ездил к ней. И в 1960-м в Боевом свадьбу сыграли.
Жена стала работать в больнице Боевого. Алексей трудился на комбайне, на тракторе, зимой ремонтировали животноводческие базы. Причем в свою бригаду в Черняевке (была такая деревня километрах в четырех от Боевого) вместе с другими механизаторами ежедневно ходили пешком: «Ничего удивительного, на весь совхоз тогда три машины было – у директора, у агронома Климанова и у фельдшера Цыбульчика, и три мотоцикла».
Без отрыва от работы Алексей и его братья два года обучались в вечерней школе, получили аттестаты о среднем образовании. А еще способного парня привлекали для проведения практических занятий на комбайне в школе механизации. «Но я как-то стеснялся быть учителем», – признается Алексей Нилович.
В молодой семье Михеевых в тот же насыщенный событиями период родилась дочка Татьяна.
Студент и педагог
Резкая смена климата все же дала о себе знать – от работы на холоде у Алексея пошли чирьи на руках. В районной поликлинике ему рекомендовали сменить профессию.
–Директором совхоза тогда Иванов Григорий Федорович был (сейчас Михеевы живут на улице его имени), он не хотел меня увольнять, говорит, справка недействительна, просрочена почти на год. Я к главврачу, он справку новую выписал, я снова к директору. Графин на столе стоял, он как кулаком стукнул – и графин разлетелся. Но подписал и швырнул мне заявление, – обрисовывает Алексей Нилович очередной крутой поворот в его судьбе.
Непродолжительное время он работал весовщиком в железнодорожной товарной конторе в Исилькуле. А потом его надоумили, что с таким знанием французского ему надо на факультет иностранных языков. И отдежурив смену, он поехал в Омский пединститут.
– Пришел на кафедру, познакомился с заведующей, пообщались. Она сразу: «Вы наш, берем!». Но чтобы преподавать язык, нужен диплом. И 1 августа 1963-го года я пошел сдавать вступительные экзамены, – фразы у моего собеседника короткие, отрывистые, но описываемые им картинки из прошлого предстают, как живые. – Первым пишем сочинение. А с русским языком у меня слабовато. Но на экзамене оказалась Маргарита Владимировна Яковлева, наш учитель вечерней школы из Боевого. Она мне все ошибки в сочинении поправила и поставила положительную оценку. А на экзамене по истории преподавателя, видимо, предупредили, что меня не надо заваливать, и вместо вопроса из билета он спрашивал мою биографию…
Несложно понять, что четыре года очного обучения были испытанием и для семьи, которое супруги с честью выдержали. Перспективному студенту и старосте курса Михееву предоставили в Омске квартиру с подселением, куда он перевез жену и дочку, там же у них родился сын.
И после были 15 лет работы на кафедре французского языка, где Алексей Нилович преподавал устную речь, фонетику и страноведение. Были аспирантура и почти год обучения в Пятигорске, в институте иностранных языков, где он повышал свою квалификацию и на обратном пути впервые встретился со своими родными дядями, тетями, двоюродными братьями и сестрами, наконец-то обретенными в России.
Отличное знание французского не раз подбрасывало Алексею Ниловичу нестандартные ситуации. Например, такую:
– Однажды приходит в институт полковник милиции: «Вы Михеев? Поехали!», – ничего не объясняя. А у меня занятие предстоит, говорю: «Нет, идите к декану». Возвращается: «Разрешение получено, скорее садитесь в машину». Везет меня на вокзал. Оказывается, ехал из Парижа (где у него живут сыновья) один вьетнамец поездом Москва-Пекин. И у него жена умерла между Исилькулем и Омском. А он по-русски ни бум-бум. Сидел совершенно потерянный. Когда я заговорил с ним по-французски, он, несмотря на горе, засмеялся в голос. Было принято решение тело отправить в Москву, кремировать, и прах потом везти в Ханой. Я всё это переводил, и до самолета потом его проводил.
И снова Боевой
– А как Вы учителем в Боевом стали? – снова не стыкуются у меня перипетии карьеры Алексея Ниловича.
– А очень просто. Зав. кафедрой, Дина Яковлевна Воробьева, чудесная женщина, умерла, а с новой заведующей мы не сработались. Я стал не штатным преподавателем, а почасовиком и года два совмещал это с директорством на агробиостанции, где студенты-биологи и географы опыты проводили. Однажды приехал в Боевую школу проверять, как тут преподается французский. И решил: вернусь-ка я обратно, брошу этот город. Меня переводом сюда. И еще 14 лет, с 1982 по 96-й, я отработал в школе. По мере того как французский язык на немецкий заменяли, стал труды преподавать для мальчиков 5-7 класса. Мне это даже больше нравилось. Потому что к иностранным языкам мало интереса было, ученики рассуждали: с кем нам по-французски разговаривать, с коровами что ли? А на трудах все полезные для жизни навыки – пилить, точить, работа с инструментами, станками.
Я и сам люблю мастерить, строить. У меня, кстати, еще одно хобби есть. Или даже два, – показывать надо, – оживляется Алексей Нилович и проводит меня в соединенные между собой хозяйственные помещения, где с потолка свисают, сушатся сотни березовых веников. Это целое производство со станками, которые изобрел и изготовил сам Алексей Нилович.
– В этот шаблон накладываем ветки. Тут катушка, нитки, на педаль давим, прутья зажимаются, резаком - чик, перевязываем – готово. И нигде сварки нет, всё на болтах. Это для веников. Еще есть станок метелки делать. В Омске спрос на них большой. И еще пара станков, над которыми пришлось голову поломать. Поработал маленько, устал – пошел другим заниматься, – хорошо. А в городе сиди на балконе… Нисколько не жалею, что из Омска уехали.
«Пока ноги идут как-нибудь – иди!»
– А ещё, говорят, Вы стихи сочиняете? – вспоминаю я «наводку» библиотекарей.
– Сочиняю. И все в тетрадку записываю. Вот такая стопа набралась (Алексей Нилович разводит руки сантиметров на 20-25). На все темы есть, и о природе, и на темы морали, и о вреде пьянства (я этим никогда не страдал). Есть жене посвященные. Рассуждения о жизни, о любви. Русский язык самый богатый в мире. Можно такие тонкости одним словом передать, для которых в других языках две-три фразы потребуются.
Видя, что за мной уже подъехала редакционная машина, он, торопясь, из тетрадки с самыми «свежими» стихами зачитывает несколько. Одно из них пусть и станет эпилогом к этому материалу:
Жизненный путь не вернуть, вспять не пройти.
Пока ноги идут как-нибудь – иди.
Тяжело бывает идти – терпи.
Долго не отдыхай – вставай.
Далеко дорога ведет – приведет.
Ты по ней не торопись, держись,
Ведь если споткнулся, упал – пропал.
Дорога когда-то кончается – причаливайся.
Возьмет эстафету другой, не с тобой.
Но если еще скрипишь – иди и других вдохновишь.
